Источник счастья - Дашкова Полина Викторовна. Страница 30

— Правда, что Австро-Венгрия хочет сепаратного мира?

— Как вы, военные, элита армии, допускаете, что в военное время министерскими постами распоряжается это чудище Распутин со своей кликой?

— Неужели опять будет наше отступление?

— А я слышал, наоборот, будет наступление, на нём настаивает генерал Брусилов, он готовит какую-то масштабную хитрую операцию, для врага совершенно неожиданную.

Данилов тёр глаза, сдерживал зевоту, иногда начинал что-то рассказывать.

— Солдатам выдают обмундирование, они возвращаются на фронт в обносках, все продают и пропивают по дороге, знают, что получат новое. В войсках шныряют революционные агитаторы, они оплачены немецкими деньгами. Авторитет офицеров, и вообще всякой власти, падает, армия разваливается. Какое уж тут наступление?

Павел Николаевич служил под началом генерала Брусилова, которого недавно назначили командующим Юго-Западным фронтом. О том, что готовится генеральное наступление, не должен был знать никто.

Неделю назад в ставке императрица задала генералу вопрос:

— Скажите, Алексей Алексеевич, что за операцию вы там затеваете?

— Ваше величество, это такой большой секрет, что я заставляю себя забыть о нём, вдруг случайно заговорю во сне?

Данилов случайно оказался свидетелем этого короткого разговора. Он видел, как окаменело лицо её величества. Она Брусилова не любила и таких ответов не прощала.

— Конечно, я не верю слухам, будто она немецкая шпионка, — сказал Брусилов вечером в поезде, — но вокруг Распутина шпионов полно, а она ему докладывает обо всём.

Операция, задуманная генералом Брусиловым, должна была перевернуть весь ход войны. Она планировалась на май, но могла и вообще не состояться. Ставка колебалась, не верила брусиловскому плану. Слухи расползались, как тараканы, между тем для успеха нужна была строжайшая секретность. Полковник Данилов знал, что в любом случае теперь раньше осени в Москву, к Тане, вырваться не сумеет. Ему было обидно тратить драгоценное время. А врачи все болтали.

— У нас плохо поставлена разведка, не хватает аэропланов.

— Позиционная война себя изжила.

— Ну, а что вы скажете об этих пустозвонах в Думе?

— А что вы думаете о скандале с Сухомлиновым? Только в России такое возможно. В военное время военного министра судят за шпионаж!

— Но говорят, уже готовится отставка нового министра Поливанова!

— Эта война погубит Россию.

— Мы воюем слишком расточительно, не бережём людей, теряем лучших.

— Англичане скоро пустят в ход какое-то совсем новое, сокрушительное оружие.

— Ого, об этом тоже пишут газеты? — полковник усмехнулся. — Испытания нового оружия держатся в строжайшей тайне.

— Об этом говорят раненые, — сказала Таня, — оружие называется танк. Огромная штуковина, вроде железной черепахи, если во сне приснится, умрёшь от страха. Хотите ещё чаю?

— Нет, Танечка, спасибо. Сядьте. Просто посидите рядом со мной.

— Да, вы тут посидите, а мы пойдём. — Михаил Владимирович решительно поднялся и увёл наконец всех лишних вон из кабинета.

Таня и Данилов остались вдвоём.

Звенела и прыгала крышка кипящего чайника, от ветра из открытой форточки качалась штора, за дверью кто-то шаркал, кашлял.

— Говорят, её величество Алексея Алексеевича не жалует. Это правда? — спросила Таня.

— Да, наверное, — Данилов пожал плечами. — Генерал Брусилов не принадлежит к поклонникам Распутина.

— Неужели она делит людей только по этому признаку?

— Распутин помогает её сыну. Он единственный, кому удаётся останавливать кровотечения. Случалось, он спасал наследнику жизнь, когда врачи говорили, что надежды нет. Возможно, этот странный мужик действительно обладает каким-то особенным, магическим даром.

— В гипнозе нет ничего магического. — Таня пожала плечами. — Правда, владеют им немногие. Вылечить гипнозом гемофилию, разумеется, невозможно. Распутин наследника вводит в транс. Сосуды сужаются, наступает временное облегчение. Так что никакой мистики. Хотя сама природа гипнотического воздействия пока мало изучена.

— Не хотите верить в мистику? — Данилов улыбнулся. — Хорошо, а как вам понравится такой случай? Её величество благословила Алексея Алексеевича, дала ему эмалевый образок Николая Чудотворца. Через два дня изображение святого стёрлось, исчезло.

— Странно.

— Ещё бы. Все, кому генерал показывал образок, утверждали, что святой Николай не пожелал участвовать в неискреннем, лицемерном благословении, и это дурной знак.

— Да, правда, мистика. Образки, которые продаются в церковных лавках, так быстро не облезают. На паперти торгуют дешевле, но эмаль стирается через пару дней. Неужели российский двор настолько обеднел, что её величество благословляет командующего фронтом дешёвой лубочной подделкой? Ну что вы улыбаетесь?

— Танечка, вы так и не сказали мне, вы замуж за меня пойдёте?

Она встала, сняла чайник, потушила огонь в спиртовке, прошлась по кабинету, остановилась у тёмного окна и, глядя на своё смутное отражение в стекле, произнесла:

— Нет.

— Михаил Владимирович уже объяснил мне, что ваше «нет» означает «да».

— Так у него и спрашивайте, если ему всё известно!

— Есть вещи, о которых я могу спросить только у вас.

— Я уже вам ответила. — Она развернулась лицом к нему. — Нет. Прежде чем звать замуж, надо хотя бы ухаживать, ну, я не знаю, видеться часто, в театр ходить, на каток, прогуливаться под руку по Тверскому бульвару.

— Для катка я стар. На театр и на прогулки сейчас нет времени. Подождите, кончится война.

— Она никогда не кончится!

— Ну что вы, Танечка. — Он поднялся, подошёл к ней. — Всё когда-нибудь кончается. Не бывает бесконечных войн.

Она уткнулась лбом ему в грудь.

— Кровь, оторванные руки, ноги, выжженные глаза, зачем это всё? Ради чего? Сюда привозят искалеченных, отравленных газами, умирающих людей. Я знаю, что вы там, откуда их привозят, я не могу без вас, Павел Николаевич, а вы там. Простите меня, мне очень страшно. Никому, даже папе, я не скажу то, что говорю вам сейчас. Я чувствую, не кончится эта война. Будет ещё хуже, страшней. Нечто такое есть в воздухе, опасное, грубое, совсем чужое.

— Что с вами, Танечка? — он погладил её по голове. — Вы просто устали, ночами не спите, не надо бы вам здесь работать, рано ещё вам видеть всё это, да и не по силам.

— А кому по силам? — она скинула его руку, подняла лицо. — Вы, как папа, твердите ту же ерунду. Лучше поцелуйте меня. Я сама не могу первая, я всё-таки барышня.

— Танечка, я не смею.

Больше они уже ни о чём не говорили, стали целоваться и опомнились, оторвались друг от друга потому, что раздался настойчивый стук в дверь.

— Я очень извиняюсь, Татьяна Михайловна, — сказал фельдшер Васильев, смущённо откашлявшись и глядя в сторону, — вам бы нужно спуститься туда, в палату, там опять плохо дело, Михаил Владимирыч сказал, чтобы вас не тревожить, но я решил, вы потом сильно переживать будете.