Белый Волк - Мазин Александр Владимирович. Страница 44

Ни хрена себе — повезло! Чуть штаны не намочил…

— Зачем тогда птичку загубили? — поинтересовался я.

— Положено, — последовал ответ. — Одину, может, и наплевать на твои намерения, однако без жертвы нельзя. Вдруг обидится?

Однако глупо ожидать, что Отец воинов отреагирует на жалкого петуха, заявил Стенульф. Вот если бы мы кого покрупнее прирезали. Раба, например, а еще лучше — взятого в бою пленника, тогда — другое дело. Хотя, если ты хочешь задобрить Одина по-взрослому, самый лучший способ — поймать франкского или там германского монаха и подвесить его на Священном Древе. Не собственноручно, конечно, а с привлечением жрецов-специалистов. Вот тогда Отец Воинов тебя точно услышит и к пожеланиям твоим снизойдет. Метод проверенный. Стенульф самолично его опробовал, когда в молодости, по поручению покойного ныне конунга Харека, кончал священников, которых навел в Данию другой конунг, Харальд Клак. [43]

А теперь — о важном..

Этой ночью мне следует расположиться на месте, которое он, Стенульф, выберет и укажет, и в положенное время выпить чародейское снадобье. Оное снадобье Каменный Волк выдаст мне непосредственно перед процедурой. Пить зелье следует неторопливо, без суеты, с того момента, как взойдет луна. Момент восхода луны я точно не пропущу, потому что небо ясное и изменения погоды не предвидится. От меня требуется немного: не суетиться, не думать о разных глупостях, и вообще желательно не думать, а принять сердцем красоту Срединного Мира.

А там — как получится. Если Один снизойдет к такому жалкому существу, как я, то понимание правильного бытия поселится в моем сердце. А правильное бытие и есть особое состояние, в которое впадает берсерк.

Я был удивлен. В моем теперешнем непродвинутом понимании это было не состояние единства с миром, а состояние «всех убью, один останусь». Но спорить с дедушкой я не стал. И задавать вопросы философского содержания — тоже. Сделаем, что сказано, и по ходу разберемся.

Место Стенульф выбирал очень тщательно. Топтался, пыхтел, будто принюхивался… В общем, видели, как собака ищет, где устроиться поспать? Вот примерно так.

По мне, все места были отличные. Прекрасный вид на засыпанное снегом озеро. Вокруг — чудесный лес. Тишина. Воздух такой, что впору пить, как выдержанное вино.

Везде было хорошо, но дедушка нашел место не просто хорошее — отличное. Даже я, неразумный, это осознал. Замечательное место. Справа — столетний дуб. Слева — замерзший ручей. Посередине — камешек где-то по пояс высотой. Дедушка рукавицей обмел снег — и камешек оказался очень интересным — с впадиной посередине. Стенульф уселся на него, как на трон, поерзал — и расплылся в довольной улыбке.

Встал, взял прислоненное к дереву копье, показал острием:

— Луна взойдет там. А копье воткнешь здесь, — он указал на сугроб. — Сядешь сюда, — кивок на камень, — и будешь смотреть на луну, которая отразится тут, — Каменный Волк хлопнул по широкому лезвию копья. — Если ты угоден Отцу, он покажет тебе путь между мирами.

— О чем ты говоришь? — спросил я.

— Путь между мирами, — повторил Стенульф и поглядел на меня удивленно. — Тот, по которому уходят в Валхаллу. Ты этого не знаешь? — Глубина моего невежества изумила могучего старца. — Скажи еще, ты не знаешь, что истинный воин должен умирать с оружием в руке?

— Что должен, знаю, — ответил я. — А вот почему… Наверное, чтобы там, наверху, точно знали, кто воин, а кто нет.

Каменный Волк скривился, будто я испортил воздух.

— Уж не знаю, чем ты мог полюбиться Одину! — заявил он. — Знал бы я, что ты такой невежда, не стал бы с тобой возиться! Но поздно. Жертвы уже принесены. Так что слушай и запоминай. Железо отделяет живое от мертвого. Поэтому по кромке стали пролегает путь в чертоги Валхаллы. И тот, кто не держит его в руках, непременно сорвется и упадет вниз, в Хельхейм. Это неизбежно. Разве что Отец Воинов пошлет одну из своих дочерей-валькирий поддержать душу павшего. Понял?

Я кивнул. Ну да. Чего тут непонятного? По кромке меча — в Валхаллу. Обычное дело.

— Верно, — согласился Стенульф. — Обычное дело. Для всех воинов. Кроме нас, избранных любимцев Одина. Нам не нужно держаться за путь. Мы уже стоим на нем. Мы — часть Мирового Древа. Поэтому нашу плоть почти не берет железо. Поэтому после битвы мы лежим как мертвые. Потому что мы и есть мертвые и нужно время, чтобы мы вернулись в мир живых. Поэтому из наших ран не течет кровь. Мы мертвы. Истинный берсерк — и есть тот путь, по которому уходят в мир мертвых. И мы непобедимы, потому что мы есть Смерть. А Смерть побеждает всех.

Ах, как он красиво говорил! Я аж заслушался. И поймал себя на том, что верю каждому слову. Какой артист погиб в этом человеке! Хотя — почему погиб? Может, у Стенульфа и нет тысячных аудиторий, зато у него очень внимательные слушатели. Это уж точно.

И так всё у него логично получалось, что я подумал: а что, если именно так всё и происходит? И не вызванное природными психоделиками безумие делает из людей сверхвоинов, а именно та мистика, о которой говорит Стенульф?

Словом, я поступил как велено. Оделся потеплее. Вышел на берег озера. Дождался восхода «волчьего солнышка», воткнул в нужный сугроб дедушкино копье, постелил на камень волчью шкуру, уселся (удобно, однако), выпил пару глотков зелья из баклажки и принялся созерцать отблески лунного света на отполированном металле.

Ночь стояла чудесная. Тихая-тихая. Где-то на периферии слуха, само собой, возникали какие-то звуки: снег с ветки упал, зверек какой-то пискнул… Но эти мелочи не нарушали чудесного спокойствия тишины. Звезды сияли, снег тоже сиял, отражая висящий за моей спиной лунный серп.

Рядом скрипнул снег. Я не шевельнулся. Волчий запах коснулся моих ноздрей. Я скосил глаза и скорее угадал, чем увидел, зверя. Силуэт белого волка растворялся в снежной белизне. Боковым зрением я следил, как он подобрался ко мне, понюхал шкуру, фыркнул неодобрительно, затем, потоптавшись немного (в точности как Стенульф!), улегся неподалеку. Интересно, откуда он взялся? Я был уверен, что оба зверя остались вблизи дедушкиной берлоги.

Прошло еще немного времени — и я забыл о четвероногом соседе.

Тишина обнимала меня. Я будто поднялся над землей. То есть я понимал, что всё еще сижу на шкуре, но было полное ощущение, что я всплываю вверх, как ныряльщик, набравший полную грудь воздуха.

В груди родилось нежное тепло — будто любимая женщина коснулась губами моего горла. Я забыл о том, что нужно глядеть на копье. Даже не забыл — понял, что это неважно. Словно кто-то огромный, могучий и добрый держал меня на ладони, легонько покачивая.

Мир наполнился красками, будто я оказался в эпицентре северного сияния. Это было так чудесно… И длилось, длилось до бесконечности… До самого утра.

Я очнулся, когда первые лучи солнца подкрасили заснеженные верхушки деревьев. Мое тело затекло от неподвижности, но самую малость. И мне по-прежнему было очень хорошо и спокойно. Белый волк спал, уложив крупную мохнатую голову на мои сапоги. Рядом валялась пустая баклажка. На острие копья сидела мелкая пичужка и нежно посвистывала. Когда я шевельнулся, пичужка умолкала, поглядела на меня, склонив головку, потом свистнула, вроде как поздоровалась, и вспорхнула.

Волчара тоже поднял башку, потянулся, зевнул во всю пасть (ну чисто крокодил!), мгновенно встал на все четыре, легко, будто встряхнулся… Раз — и нет его. Только следы остались.

Тут и я поднялся. Проверил организм… Никаких проблем.

Удивительное дело. Целую ночь просидел на морозе — и хоть бы хны. Даже нос не замерз. Правда, и одет я был очень качественно.

Попрыгал, помахал руками — всё хорошо. Даже более чем хорошо. Такая легкость во всем организме… Хотелось бежать, смеяться, любить… Всё равно кого. Весь мир.

Я и засмеялся, громко и с удовольствием. Потом надел прислоненные к дубу лыжи и побежал. Полетел, как на крыльях. Чудесно! Если то, что со мной было, и есть состояние берсерка, то я — суперберсерк, потому что — никакой нужды в релаксации! Сна — ни в одном глазу! Что там говорил дедушка насчет «изгнания из себя мертвого»? Чушь! Никогда еще я не чувствовал себя таким живым!