Князь - Мазин Александр Владимирович. Страница 35

   – Кушать нельзя, батя!

   Духарев посмотрел на сына… Не ели они обычно перед Причастием, но тут, в Белозерье, христианского священника быть не могло. Значит, какой-нибудь языческий обряд… Артем опустил глаза. На шее Сергея висел старенький крестик – последняя вещица, оставшаяся от тойжизни. На шее его сына – тоже крестик. Намного богаче: царьградская работа, весь в самоцветах… Дядька Мышата подарил.

   Но несмотря на усилия матери, варяжская Правда была парню ближе, чем христианская Истина.

   – Ладно, погоди, я сейчас, – Духарев взбежал наверх, быстро переоделся. Бронь надевать не стал, только меч прицепил.

   Артем ждал у ворот с запасной лошадью. Хотел спешиться, подержать отцу стремя. Духарев не дал.

   – Что я, калека? – проворчал он и махом прыгнул в седло.

   У берега озера стоял плот. На плоту штабелями – дрова. На дровах – мертвые тела. Погибшие в схватке со свеями варяги. Тут же на берегу стояли белозерские ратники: сотни две, все, кто был сейчас в городе. Шагах в пятидесяти – женщины и дети. Поодаль, под присмотром пары воев, сидели на траве несколько мужчин и женщин потрепанного вида. Сергей отметил, что женщины все довольно молоды, а почти все пленники-мужчины ранены. Некоторые – явно тяжело.

   – Трувор с Велимом ночью на нашем драккаре к морю бегали. Там изгои свейские с позапрошлого лета живут… – негромко пояснил Артем.

   Едва Духарев спешился, к нему поспешил Трувор.

   – Батька! Почтим Перуна Громорукого!

   – Перун! Слава! – рявкнули белозерцы.

   Духарев медленно двинулся к пленникам. Он знал, что нужно сделать. Стемид и Трувор были княжичами, хозяевами на этой земле, кровными родичами погибшим. Но Духарев – воевода, батька. Именно в его ладони вкладывали свои руки погибшие. Именно ему отдали свои мечи. Сергею претило бессмысленное убийство, но отказаться было нельзя.

   Он неторопливо подошел к пленникам. Четверо мужчин, может, воинов, но скорее простых землепашцев, бондов. Трое сидели на земле, повесив головы. Только один (Духарев про себя назвал его Злым) не смирился, глядел яростно. Этот точно не бонд.

   – Откуда они взялись? – негромко спросил Духарев.

   – С конунгом повздорили. Их ярла конунг убил, а эти убежали. Отец отдал им исполы залив за Китовым мысом. Дозволил жить.

   – Ольбард позволил, а вы…

   Трувор шевельнул плечами, кивнул головой на погребальную пирамиду: дескать, есть вещи поважнее отцова позволения.

   – Олли-Рогатый у них неделю стоял, – сказал он, будто извиняясь. – Двое ихних с ним были.

   В общем, понятно. Увидев знакомый драккар, «беженцы» решили, что это Олли вернулся. Варяжский набег застал их врасплох.

   Духарев вынул меч из ножен. Свеи встрепенулись. Злой оскалился, женщины заплакали. Их тоже было четверо, причем две явно не свейского племени, мелкие, чернявые. Наверняка рабыни.

   – Подержи, – Духарев передал клинок сыну. – Вы! – бросил он свеям по-нурмански. – Биться будете, или так зарезать?

   Злой аж вскинулся.

   – Дай мне меч, варяг, и я тебя убью! – закричал он.

   – Дайте ему меч, – мрачно сказал Духарев. – И всем остальным – тоже. Амне – два.

   Через несколько минут пленники были развязаны. Им выдали оружие. Сергею дали пару прямых варяжских мечей: свой он в таком деле поганить не хотел.

   Бонды приняли оружие привычно, но без энтузиазма. Настоящих ран они, похоже, не получили, просто были сильно избиты. Они не хотели драться, они уже примирились со смертью. Авот Злой, ухватив оружие, сразу воспрял. Голова его была в крови, но рана не выглядела тяжелой.

   Духарев оглянулся. Варяги уже образовали круг. Глаза у них горели в предвкушении зрелища…

   «Не будет вам зрелища», – подумал Духарев.

   – Перун!!! – грохнули сотни глоток.

   – Оди-ин! – заорал Злой (Духарев угадал по губам, звук утонул в реве варягов) и устремился на Сергея.

   На свее – кожаная куртка со стальными пластинами, на Духареве – только шерстяная рубашка. Не важно. Сергей легко сбил клинок свея, привычно кольнул в левую подмышку, выдернул клинок и оказался как раз между трех бондов. Никакой это не поединок, обычное убийство. Три удара – и все. Только это и мог сделать для них Духарев – сразу насмерть.

   Они еще падали, когда Сергей стряхнул кровь с мечей и перевернул их рукоятями вперед.

   – Тебе, Перун! – четко произнес он.

   Круг варягов слитно выдохнул и рявкнул с некоторым запозданием:

   – Тебе!!! Перун!!!

   – С женами – сам, – сказал он Трувору. – У меня зарок не убивать женщин.

   – Благодарю, что почтил, воевода, – негромко произнес Трувор.

   Он-то знал, что Сергей – христианин и старается избегать подобных дел.

   Младший сын Ольбарда принял мечи. Теперь остальная часть языческой церемонии была на нем. Вождь – главный жрец своей дружины, ведь именно к вождю в первую очередь прислушиваются боги. Он может уступить право общения с потусторонним миром лучшему из своих воинов, но первую кровь должен пролить он.

   Сергей видел множество варяжских тризн. Эта ничем не отличалась от остальных. Разве только тем, что едва разгорелся погребальный костер, из толпы выскочила девушка, ударила себя ножом в грудь и упала в огонь. Ее пронзительный крик вспугнул даже привычных шуму варяжских ворон. Варяги одобрительно заворчали: чтобы не услышать такой вопль, бог должен быть совсем глухим. Покойным обеспечено достойное место в Ирии.

   На свейский драккар поставили новую носовую фигуру – морского коня. Теперь драккар так и назывался «Морской конь».

   Стемид дал Духареву старого кормчего, знавшего берега Северного моря, как бобр – свою хатку. Кроме Трувора и гридней, прибывших с ним из Киева, с Сергеем поплыли сорок четыре варяга, изъявивших готовность присоединиться к будущему походу. Перед отправлением они вручили свои судьбы Духареву: присягнули ему на верность.

   По морю они плыли девять дней. Погода была отличная, особенно днем. Ночью холодало, и по утрам варяги счищали с рукоятей весел ледяную корочку. Но до настоящих морозов было еще далеко.

   Иногда кормчий направлял драккар к берегу – набрать пресной воды и набить свежего мяса. Восновном, птиц: гусей, уток, лебедей.

   Несколько раз им попадались селения полудиких аборигенов. Эти при виде драккара сразу бросались наутек. На восьмой день миновали длинный скандинавский дом. Там отреагировали иначе: на берег, потрясая оружием, высыпало несколько десятков мужчин. То ли приветствовали, то ли предупреждали.

   На десятый день добрались до места.

   Это был фьорд: длинный узкий залив, прорезавший скалистый берег и завершавшийся тихой уютной гаванью. Здесь никто не пугался и не угрожал. Может, потому что на песок были вытащены аж четыре драккара, каждый из которых был больше, чем трофей Духарева.

   Когда киль «Морского коня» прошуршал по песку, на берегу появилась делегация: пегобородый викинг весьма властного вида, за ним – толпа в полсотни матерых головорезов-нурманов.

   – Я – Эвил, сын Оттара ярл Хаслфьерда.

   – Сергей, воевода киевский.

   – Не тот ли ты Серегей, что убил Скарпи Атлисона?

   – Тот, – Духарев напрягся, а нурман осклабился.

   – Жаль! Сам его убить хотел. Кровник он мой. Сбежал к вам от суда конунга.

   – Ну извини, – сказал Духарев. – Может, в дом пригласишь, Эвил Оттарсон?

   – Да я сам тут гость! – развел руками ярл. – А хозяин – вон он! Эй, Гуннар, иди сюда, принимай гостей!