Комната - Донохью Эмма. Страница 52

— Вежливо? А, вы хотите сказать…

— Да, я делала это ради безопасности Джека.

— А было ли вам невыносимо трудно вести себя вежливо, как вы выразились?

Ма качает головой:

— Я делала это на автопилоте, ну, знаете, как этакая степфордская жена.

Женщина со взбитыми волосами все время кивает:

— Я представляю, как трудно вам было растить его одной, без книг, без помощи профессионалов и даже родственников.

Ма пожимает плечами:

— Я думаю, что детям больше всего нужно, чтобы их матери все время были рядом с ними. Я боялась только одного — чтобы Джек не заболел. И я — тоже, ведь он нуждался во мне, чтобы нормально расти. Поэтому я постаралась вспомнить, чему нас учили на уроках здоровья, и следила за тем, чтобы руки всегда были тщательно вымыты, а пища прошла необходимую тепловую обработку…

Ведущая снова кивает.

— Вы вскормили его своей грудью. И насколько я понимаю, до сих пор кормите, хотя некоторым нашим зрителям это может показаться очень странным.

Ма смеется. Ведущая смотрит на нее с удивлением.

— Во всей этой истории это, наверное, самая шокирующая деталь?

Ведущая снова смотрит в свои записи.

— Итак, вы с вашим ребенком, приговоренные к одиночному заключению…

Ма качает головой:

— Ни он, ни я ни минуты не были в одиночестве.

— Да, но в Африке есть пословица: «Ребенка растит вся деревня»…

— Если у вас есть эта деревня. А если ее нет, то вполне достаточно и двух человек.

— Двух? Вы имеете в виду себя и своего…

Ма каменеет лицом:

— Я имею в виду себя и Джека.

— А.

— Мы все делали вместе.

— Как мило… Могу я спросить — я знаю, вы научили его молиться Иисусу. Для вас очень важны вопросы веры?

— Это… часть того, чему я должна была его научить.

— И еще, я понимаю, что телевизор очень помогал вам развеять скуку?

— Мне никогда не было скучно с Джеком, — отвечает Ма. — И ему со мной тоже, я думаю.

— Замечательно. И вот вы приняли то, что некоторые специалисты называют весьма странным решением. Вы решили сообщить Джеку, что его мир, размером одиннадцать квадратных футов, и все остальное, что он видел по телевизору или о чем узнал из своей жалкой стопки книг, — это просто фантазия. Испытывали ли вы угрызения совести за то, что обманывали его?

Ма выглядит очень сердитой.

— А что, по-вашему, я должна была ему сказать? Что за пределами нашей комнаты существует полный удовольствий мир, который он никогда не увидит?

Ведущая сосет свою губу.

— Я уверена, что всем нашим телезрителям известны захватывающие подробности вашего спасения…

— Побега, — поправляет ее Ма и улыбается мне.

Я удивляюсь этому и улыбаюсь ей в ответ, но она уже не смотрит на меня.

— Да, вы правы, побега и ареста… э… так называемого захватчика. А вам не приходило в голову, что в течение нескольких лет этот человек заботился о своем сыне, удовлетворяя все основные его человеческие потребности, пусть даже в искаженном виде?

Глаза Ма сужаются.

— Это — мой сын, и больше ничей.

— Это так в реальном смысле, — соглашается ведущая, — но я хотела спросить, как, по-вашему, генетическая или биологическая связь…

— Не было никакой связи, — произносит Ма сквозь зубы.

— А когда вы смотрели на Джека, не казалось ли вам, что он напоминает своего отца?

Глаза Ма сужаются еще сильнее.

— Он напоминает мне только самого себя, и никого больше.

— М-м-м, — произносит ведущая. — А сейчас, когда вы думаете об укравшем вас человеке, вас по-прежнему сжигает ненависть? — Она ждет ответа, но Ма молчит. — И когда вы увидите его на суде, не думаете ли вы, что когда-нибудь сможете его простить?

Рот Ма кривится.

— Сейчас это не главное. Я стараюсь как можно меньше думать о нем.

— Неужели вы не понимаете, что стали для многих людей своего рода символом?

— Чем-чем?

— Символом надежды, — отвечает ведущая. — Как только мы объявили, что хотим взять у вас интервью, зрители стали звонить нам, посылать сообщения по электронной почте и эсэмэски, в которых называют вас ангелом, талисманом доброты…

Ма корчит гримасу:

— Все, что я сделала, — это сумела выжить, и еще я приложила много усилий, чтобы Джек вырос нормальным мальчиком. И мне это удалось.

— Ну, не скромничайте.

— А я и не скромничаю. На самом деле я ужасно сержусь.

Женщина со взбитыми волосами дважды моргает.

— Кому нужны все эти восхваления? Я ведь не святая. — Голос Ма звучит все громче. — Я хочу, чтобы к нам перестали относиться как к единственным людям, которые столкнулись в своей жизни с чем-то ужасным. Я нашла в Интернете такие страшные истории, что в них просто трудно поверить.

— Другие случаи, похожие на ваш?

— Да, и не только их. Я хочу сказать, что, когда я проснулась в своем сарае, мне показалось, что никто никогда не переживал подобного ужаса. Но дело в том, что рабство изобретено уже давно. А что касается одиночного заключения — известно ли вам, что у нас в Америке более двадцати тысяч человек отбывают наказание в одиночках? И некоторые пробыли там уже более двадцати лет. — Ма показывает рукой на ведущую. — Что касается детей, то есть приюты, где сироты спят впятером на одной койке, а соски-пустышки приклеивают к ним скотчем. Других детей ежедневно насилуют отцы. Третьи сидят в тюрьмах и ткут ковры, пока совсем не ослепнут…

В комнате наступает тишина. Потом ведущая говорит:

— Ваш горький опыт научил вас сочувствовать всем страдающим детям в мире.

— Не только детям, — отвечает Ма. — Люди страдают от самых разных форм лишения свободы.

Ведущая прочищает горло и опять смотрит в свои записи.

— Вы сказали, что приложили много усилий, чтобы воспитать Джека, но ведь эта работа еще не окончена. Зато теперь вам будут помогать ваша семья и большое число специалистов.

— На самом деле мне будет теперь гораздо труднее. — Ма глядит вниз. — Когда весь наш мир составлял одиннадцать квадратных футов, его было легче контролировать. Сейчас Джек столкнулся со многими вещами, которые уродуют его психику. И меня просто бесит, когда средства массовой информации называют его уродом, ученым идиотом или просто дикарем, это слово…

— Ну, ведь он очень своеобразный мальчик.

Ма пожимает плечами:

— Он просто провел первые пять лет своей жизни в необычных условиях, вот и все.

— А вам не кажется, что это тяжелое испытание сформировало или, лучше сказать, изуродовало его характер?

— Для Джека это не было испытанием, это было привычным образом его жизни. Что же касается уродства, то все мы чем-то изуродованы.

— Он, несомненно, делает гигантские шаги к выздоровлению, — говорит ведущая. — Итак, вы только что сказали, что в условиях заключения вам было легче контролировать Джека…

— Нет, не Джека, а все, что его окружало.

— Вы, наверное, чувствуете почти патологическое стремление — что, впрочем, вполне понятно — оберегать своего сына от внешнего мира.

— Да, и это называется материнской любовью, — чуть было не рычит Ма.

— Может быть, вы в каком-то смысле испытываете ностальгию по своему заточению?

Ма поворачивается к Моррису:

— Кто позволил ей задавать мне такие идиотские вопросы?

Ведущая протягивает руку, и какой-то человек вкладывает в нее бутылку с водой. Она делает глоток.

Доктор Клей поднимает вверх руки:

— Могу ли я… я думаю, мы все понимаем, что моя пациентка дошла до предела, вернее, уже миновала его.

— Если вам нужен перерыв, мы возобновим запись позже, — говорит ведущая маме.

Но та качает головой:

— Давайте закончим.

— Ну, тогда, — произносит женщина, растянув губы в широкую улыбку, похожую на улыбку робота, — я хотела бы, если позволите, вернуться к одному вопросу. Когда родился Джек, некоторых наших телезрителей интересует, не возникало у вас, хотя бы на мгновение, желания…

— Задушить его подушкой, что ли?