Один день - Николс Дэвид. Страница 14

В двадцать пять лет у Эммы наступил второй подростковый возраст, и на этот раз самокопания и пессимизма было куда больше, чем в первый. «Приезжай домой, дочка», — сказала мама вчера по телефону своим дрожащим, полным тревоги голосом, точно ее дочь находилась в плену у инопланетян. «У тебя тут есть своя комната. В универмаге требуются продавцы…» И впервые за все время Эмме захотелось домой. Ей казалось, что она сможет завоевать Лондон, но город поглотил ее, как все и предсказывали. Она-то думала, что попадет в вихрь литературных чтений, политических дискуссий, веселых вечеринок, горько-сладких любовных историй с прогулками по набережной Темзы. Намеревалась создать свою группу, снимать короткометражные фильмы, писать романы… Но прошло два года, и тоненький сборник стихов не стал толще, да и, по правде сказать, не случилось вообще ничего хорошего, если не считать того, что, когда она вместе с единомышленниками выступила против подушного налога, их разогнали полицейские с дубинками.

А ведь она так старалась. У нее была мысль устроиться на работу в издательство. Ее подруга Стефани Шоу нашла такую работу после окончания колледжа, и теперь ее было не узнать. Куда девалась Стефани Шоу, которая хлестала пиво литрами и одевалась во все черное? Теперь она пила белое вино, носила стильные дизайнерские костюмчики и подавала закуски из органических продуктов на званых ужинах. По ее совету Эмма разослала письма издателям, агентам, владельцам книжных магазинов, но безуспешно. В стране царил экономический кризис, люди с мрачной решимостью держались за свои места. Она уже начала подумывать о том, чтобы продолжить образование, но студенческие гранты отменили, а плата за обучение была ей не по карману. Правда, всегда можно было устроиться куда-нибудь добровольцем, например в «Международную амнистию», но расходы на квартиру и транспорт съедали весь ее доход, а работа в «Локо Кальенте» — время и силы. У нее даже возникла благородная идея читать романы вслух слепым, но есть ли вообще такая работа — или это она видела в кино? Когда будут силы, она обязательно узнает… А пока она способна только на то, чтобы сидеть за столом и уничтожать взглядом свой обед.

Химический сыр застыл и стал похож на пластик. Во внезапном приступе отвращения она оттолкнула тарелку, порылась в сумке и достала дорогой новый блокнот в кожаной обложке с пришпиленной к ней толстой перьевой ручкой. Открыв блокнот и посмотрев на чистый лист кремово-белой бумаги, она быстро начала писать.

Эмма отложила ручку, отвернулась и устремила взор в потолок, словно давая кому-то шанс спрятаться. Потом снова взглянула на лист в надежде, что ее поразит гениальность написанного.

Но она лишь поежилась, раздосадованно застонала и, качая головой, принялась зачеркивать строчку за строчкой перекрестными черточками, пока стало не разглядеть ни единого слова. Вскоре чернила так пропитали бумагу, что она размякла. Эмма перевернула страницу, теперь запачканную кляксами, и прочла, что на ней написано.

Она снова поежилась, точно заглянув под бинты, и захлопнула блокнот. Боже мой, «неуловимое чувство». В ее жизни наступил поворотный момент. Она перестала верить, что можно улучшить ситуацию, сочинив о ней стихотворение.

Отложив блокнот, она взяла вчерашнюю газету и принялась за начос, неуловимые начос, удивившись в очередной раз, каким успокаивающим эффектом обладает вредная еда.

В дверях возник Иэн:

— Тот парень опять здесь.

— Какой парень?

— Приятель твой, красавчик. И с ним девчонка.

Эмма сразу поняла, о каком парне речь.

Прижавшись носом к жирному стеклу круглого окошка, она наблюдала из кухни, как они нагло развалились за центральным столиком, потягивая через соломинки цветные коктейли и смеясь над меню. Девушка была высокая, худая, с бледной кожей, подведенными черным глазами и черными-черными волосами, короткой и наверняка дорогой асимметричной стрижкой. Ее длинные ноги в сапогах выше колен обтягивали прозрачные черные леггинсы. Оба были слегка пьяны и вели себя как герои попсового видеоклипа, с нарочитой развязностью, свойственной людям, когда те понимают, что на них смотрят, — и Эмма представила, с каким удовольствием вышла бы в зал и плюхнула им на голову по здоровенному буррито дня.

Две большие ладони легли ей на плечи.

— Ничего себе. — Иэн присвистнул и примостил подбородок у нее на голове. — Что за штучка?

— Понятия не имею. — Эмма стерла отметину от своего носа на стекле. — За всеми не уследить.

— Значит, новенькая?

— Декстер ни на чем не способен сосредоточиться надолго. Он как младенец. Или обезьянка. Чтобы привлечь его внимание, надо помахать чем-нибудь блестящим у него перед носом. А эта девчонка, она, собственно, и есть что-то блестящее.

— Значит, по-твоему, правду говорят? Что девчонки западают на мерзавцев?

— Он не мерзавец. Он идиот.

— Значит, девчонки западают на идиотов?

Декстер заложил себе за ухо коктейльный зонтик, и этот гениальный трюк вызвал у его спутницы восторженный смех.

— Похоже на то, — ответила Эмма. И подумала: что с ним такое? Откуда эта потребность демонстрировать у нее под носом свой шикарный новый имидж городского жителя? В ту самую минуту, как она увидела его среди пассажиров, прибывших рейсом из Таиланда — похудевшего, загоревшего, с дурацкой маленькой татуировкой, — она сразу поняла, что между ними не может быть отношений. Он слишком много повидал, а она — слишком мало. И все же за последние девять месяцев это была уже третья его подружка, или девушка, или неизвестно кто. Декстер приводил их к ней, как собака приносит хозяину мертвого жирного голубя в зубах. Это какая-то извращенная форма мести или что? Потому что она лучше училась в колледже? Неужели он не понимает, каково ей смотреть на них, усевшихся за девятым столиком и развязно раскинувших ноги?

— Иэн, можешь их обслужить? Это твой столик.

— Он хотел тебя видеть.

Она вздохнула, вытерла руки об фартук, сняла бейсболку, чтобы выглядеть хоть чуточку менее идиотски, и толкнула дверь:

— Хотите узнать про наши блюда дня?

Декстер вскочил, высвободившись из длинноруких объятий новой девушки, и обнял старинную подругу:

— Здорово, Эм, как жизнь? Ну, обнимемся! — С тех пор, как он начал работать на телевидении, у него появилась эта мания со всеми обниматься, прямо-таки душить в объятиях. Общение с другими телеведущими не прошло даром, и теперь он говорил с ней не как со старым другом, а, скорее, как с очередной «специальной приглашенной звездой». — Эмма, это… — он положил руку на обнаженное костлявое плечо новой знакомой, так что получилось, будто они обнимаются втроем, — это Наоми. Произносится как Ной-ми…