Один день - Николс Дэвид. Страница 15

— Привет, Ной-ми, — с улыбкой сказала Эмма. Наоми улыбнулась в ответ, крепко зажав белоснежными зубами коктейльную соломинку.

— Посиди с нами, выпьем по «Маргарите»! — Декстер впал в пьяную сентиментальность и потянул Эмму за руку.

— Не могу, Декс. Я на работе.

— Да ладно тебе, всего на пять минут. Я хочу угостить тебя выпитым. В смысле, выпивкой. Да, выпивкой.

К ним подошел Иэн с блокнотом наготове.

— Готовы сделать заказ? — дружелюбно спросил он.

Наоми наморщила носик:

— Не думаю, что мы будем что-то здесь есть!

— Декстер, ты знаком с Иэном? — поспешно произнесла Эмма.

— Нет, не знаком, — проговорил Декстер.

— Вообще-то, нас знакомили уже несколько раз, — заметил Иэн, и на секунду повисла тишина. Они стояли перед ними — официанты перед клиентами.

— Так, Иэн, принеси-ка нам две… нет, три «Маргариты из Аламо», — наконец сказал Декстер и посмотрел на Эмму. — Две или три? Эм, ты с нами выпьешь?

— Декстер, я же говорю. На работе я.

— Ладно, тогда знаешь что… Тогда и мы больше не будем. Принесите счет и… ээ… — Иэн ушел, а Декстер поманил Эмму пальцем и шепотом произнес: — Слушай, а можно как-нибудь… ну, ты понимаешь…

— Что?

— Заплатить тебе за напитки.

Эмма непонимающе на него посмотрела:

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, то есть… можно оставить чаевые, ну, лично тебе?

— Чаевые? Мне?

— Ну да. Лично тебе.

— Зачем?

— Не знаю, Эм, — ответил Декс. — Просто мне правда очень, очень хочется оставить тебе денег.

Когда Эмма услышала эти слова, ей показалось, будто маленькая частичка ее души умерла.

Декстер дремал под вечерним солнцем на Примроуз-Хилл, подложив руки под голову. Его рубашка была расстегнута, а рядом грелась бутылка дешевого белого вина, при помощи которого он превращал дневное похмелье в вечернее опьянение. На сухой желтой траве холма сидели люди, «молодые профессионалы»; некоторые пришли сюда прямо из офисов. Они болтали и смеялись под звуки трех соревнующихся стереомагнитофонов, и посреди всего этого лежал Декстер и мечтал о телевидении.

Он без особых сожалений отказался от мысли стать профессиональным фотографом. Он был неплохим любителем, и знал это, как и понимал, что, возможно, всегда им будет, но чтобы стать единственным в своем роде мастером, как Картье-Брессон, Капа или Брандт, необходимо было приложить усилия, бороться, быть отвергнутым много раз, а Декстер сомневался, что к этому готов. С другой стороны, телевидение было готово принять его прямо сейчас. И почему это раньше не пришло ему в голову? С детства в доме всегда был телевизор, но Декстеру почему-то казалось, что смотреть его вредно. Однако за последние девять месяцев телевидение вдруг стало центром его вселенной. Его словно посвятили в новую религию, и он теперь относился к телевидению стрепетом новообращенного, точно наконец обрел духовное пристанище.

И пусть он не мог похвастаться глянцевой профессией фотографа или уважением, которое вызывала профессия военного репортера, фраза «я работаю на телевидении» все равно звучала круто: за телевидением было будущее. Телевидение было демократией в действии, непосредственно затрагивало жизни людей, формировало мнения, провоцировало, развлекало и интересовало всех намного больше, чем все эти книги, которые никто не читал, или пьесы, которые никто не смотрел. Пусть Эмма ругает тори (Декстер и сам не был их фанатом, хотя больше из соображений стиля, чем принципа), но именно благодаря им телевидение задышало по-новому. До недавнего времени передачи были какие-то бесцветные, унылые, непременно посвященные важным делам: сплошные рассуждения о профсоюзах, бюрократическая скукотища, бородатые пэры, святоши и старушки одуванчики, толкающие перед собой тележки, накрытые к чаю — не телевидение, а филиал соцслужбы. Компания «Редлайт продакшнз», напротив, была одной из новых молодых частных независимых телекомпаний, которые так расплодились в последнее время и стремились отгородиться от дряхлых динозавров Би-би-си. Телевидение было прибыльным делом, и об этом свидетельствовали просторные офисы телекомпаний — яркие цвета, новейшее компьютерное оборудование, набитые под завязку офисные холодильники.

Карьера Декстера в мире ТВ была поистине головокружительной. Женщина с блестящими короткими волосами и в круглых очках, с которой он познакомился в индийском поезде, взяла его сначала мальчиком на побегушках, потом сделала ассистентом. А теперь он был уже помощником продюсера в UP4IT — воскресной программе, включающей выступления в прямом эфире, возмутительные комические скетчи и репортажи о том, что «действительно заботит молодежь»: венерические заболевания, наркотики, танцевальная музыка, наркотики, жестокость полицейских, наркотики. Декстер снимал гипердинамичные короткие ролики о мрачной жизни многоквартирных домов «рыбьим глазом», наклонив камеру под безумным углом, затем при монтаже ускорял бег облаков по небу под эйсид-хаус. Ходили слухи, что в следующей серии программ его собираются сделать ведущим. Он был мастером своего дела, летал как на крыльях; у него были все шансы наконец-то стать гордостью родителей.

«Я работаю на телевидении» — даже произносить эту фразу было приятно. Ему нравилось идти по Бервик-стрит в монтажную с большой сумкой, нагруженной видеопленками, и кивать людям, которые были точно как он. Нравились суши и премьерные вечеринки, нравилось пить из кулеров, гонять курьеров и произносить фразы вроде «надо урезать шесть секунд». В глубине души ему нравилось и то, что на телевидении работали одни лишь красивые люди: здесь ценилась молодость. В этом прекрасном новом мире в конференц-залах за мозговыми штурмами не восседали шестидесятидвухлетние старперы. Что случалось с работниками телеиндустрии, когда те достигали определенного возраста? Куда они девались? Его это не беспокоило, его все устраивало — например, обилие молодых женщин вроде Наоми, жестких, амбициозных девушек из большого города. Прежде в редкие минуты сомнений Декстера охватывало беспокойство, что недостаток интеллектуальных способностей будет тормозить его в жизни, но в нынешней его профессии ценились уверенность в себе, энергичность, пожалуй, даже снобизм, а этих качеств у него было хоть отбавляй. Да, и на телевидении надо было быть умным, но не таким умным, как подразумевала Эмма. А «умным» в смысле соображать, что к чему, обладать интуицией и амбициями.

Он любил свою новую квартиру в соседнем районе Белсайз-Парк (темное дерево, полированный металл), любил Лондон, раскинувшийся перед ним в дымке в этот День святого Свитина. И ему хотелось поделиться всей этой радостью с Эммой, открыть ей новые возможности, новые горизонты, представить ее новым знакомым из совсем других социальных кругов — одним словом, сделать ее жизнь более похожей на его жизнь. Как знать, может Наоми и Эмма даже подружатся!

Убаюканный этими мыслями, он почти заснул, когда на него упала чья-то тень. Открыв один глаз, он прищурился:

— Привет, красотка.

Эмма больно пнула его в бедро.

— Ай!

— Никогда, никогда не делай так больше!

— Как так?

— Ты знаешь как! Как будто я зверь в зоопарке, а ты тычешь в меня палкой и смеешься…

— Я над тобой не смеялся!

— А я тебя видела, как ты висел на свой подружке, и вы там хихикали…

— Она не моя подружка, и мы смеялись над меню…

— Вы смеялись над моей работой.

— И что такого? Ты и сама над этим всегда прикалываешься.

— Да, потому что я там работаю. Я смеюсь из чувства противоречия, а ты просто смеялся мне в лицо!

— Эм, я бы никогда, никогда…

— Вот такое впечатление ты на меня производишь.

— Прости.

— Хорошо. — Она села рядом, скрестив ноги. — Застегни рубашку и дай мне бутылку.

— И она мне не подружка. — Он застегнул три нижние пуговицы, надеясь, что Эмма заглотит приманку. Но она ничего не сказала, поэтому он пошел дальше: — Мы просто спим вместе время от времени, только и всего.