Вожделенная награда - Крюс Кейтлин. Страница 22

Выражение его лица так изменилось, что она испуганно охнула.

— Если у нас будут дети, — тихо и яростно сказал он, — они получат мое имя и будут жить под моей защитой. Всегда.

Он надолго замолчал, глядя на море. Что-то в его чужом лице заставило ее сердце сжаться от боли, от жалости к нему, к этому брошенному ребенку. Впрочем, она не решилась выразить свои чувства, боясь, что он увидит слишком много, увидит то, чего не должно быть: ее беспричинное сопереживание, сочувствие, любовь, которая пугала ее саму своей бескрайностью и уверенностью. Она была немного обижена тем, что он все еще оставался загадкой для нее, таким же далеким, как звезды, все ярче сияющие в темнеющем небе над ними.

Она спрашивала себя: действительно ли это любовь или она снова обманывает себя каким-то новым способом? Когда-то она думала, что сможет обвести этого человека вокруг пальца, использовать его для достижения своих целей. Эта уверенность оказалась смехотворной. Теперь она любила его и считала, что их брак сможет держаться на одной этой любви и всепоглощающем физическом влечении. Может быть, это тоже был самообман? Может быть, она снова оказалась не умнее морских волн, думающих, что они останутся целы, бросая себя на камни? Действительно ли ей хотелось знать ответ?

— Мы поженимся через две недели, — сказал он наконец, поворачиваясь к ней. Его лицо было мрачно. — Здесь. Если ты согласна.

— Ты спрашиваешь моего мнения? — сухо спросила она, как будто все было в порядке вещей, как будто он не стал внезапно, за секунду таким жестким, таким недоступным. — Это ново.

— Если у тебя есть какие-то другие предпочтения, только скажи. — Он приподнял брови. — Я уже уведомил местную газету. Объявление появится в завтрашнем выпуске. Все остальное поддается корректировке.

— Две недели, — повторила она.

Ей хотелось заглянуть под маску, прилипшую сегодня к его лицу. Интуиция посылала тревожные сигналы, но она не слушала их. Это все нервы, подумала она, и он тоже нервничает, наверно. Вполне естественно нервничать, готовясь выйти замуж за такого мужчину. Он раздавит ее, стоит ей выказать малейший признак слабости. Он уже сейчас давил на нее. И все-таки какая-то часть ее была приятно взбудоражена этим вызовом, которым был весь Никос, включая эту угрюмую его версию. Как это характеризовало ее?

— Две недели, — сказал он, словно припечатывая заключенный договор, и откинулся на спинку стула, доставая из кармана мобильник. — Может быть, тебе стоит слетать в Афины и присмотреть себе платье?

— Может, и стоит, — согласилась она, подцепив кусочек острого сыра и чувствуя, как начинает гореть язык.

Каким бы острым он ни был, она все равно ела его. Это наводило на определенные выводы и аналогии. Может быть, подумала она со смесью юмора и отчаяния, в этом была вся она.

Только много позже она осознала, что он не сказал ей, почему так торопится со свадьбой, искусно уйдя от ответа.

После этого события полетели с такой скоростью, что у Тристанны кружилась голова. Скоро они поженятся, говорила она себе, и у них будет целая жизнь, чтобы разобраться с тем, что скрывалось за его внезапным отчуждением. Она убедила себя, что это была минутная хандра; во всяком случае, размышления о том, что чувствовал или не чувствовал Никос, отвлекали ее от вещей, которые ей совсем не хотелось обдумывать.

Он постоянно был занят, казалось, вообще не отнимал мобильника от уха, жестко выговаривая кому-то по-гречески. Он снисходил до общения с ней, только чтобы проверить, по плану ли идет подготовка к свадьбе. Она купила себе простенькое платье в одном из афинских бутиков, встретилась с женщиной, которая восторженно уверяла, что предоставит невесте Никоса самые красивые цветы. Она связалась со своей семьей; не трудно догадаться, что Вивьен была вне себе от радости, которая, впрочем, не смогла скрыть дрожь в ее голосе.

— Совсем как у нас с твоим отцом. — Она счастливо вздохнула. — Мы просто посмотрели друг на друга, и все было решено.

Тристанне было трудно представить, чтобы ледяная глыба по имени Густав Барбери вела себя так, как описывала ее мать, но спорить не стала. Ее мать приедет сюда, и все станет совсем хорошо; Тристанна была уверена, что здесь Вивьен быстро пойдет на поправку. Все ее планы, построенные, еще когда она была уверена в своей способности манипулировать Никосом, претворятся в жизнь.

— Ты должна приехать, — мягко сказала Тристанна, — мы не можем пожениться без тебя.

С Питером дело обстояло сложнее, хотя она испытала огромное удовольствие, сообщая ему, что какая бы то ни было помощь от него ей больше не требуется и он свободно может присматривать за ее частью наследства оставшиеся три года.

— Что ж, ты внесла свой вклад, — фыркнул он в трубку. — Наверно, очень гордишься собой. Ни за что бы не подумал, что ты сможешь склонить человека вроде Катракиса к браку. В тебе умерла отличная актриса.

— Единственная причина, по которой я приглашаю тебя, — холодно ответила Тристанна, — это то, что ты мой единственный брат.

— К тому же мое отсутствие будет выглядеть странно, — парировал Питер. — Не переживай, Тристанна, я приеду.

Это прозвучало скорее как угроза, чем как ободрение. Однако времени на Питера и его очередные козни не было. Тристанну куда больше волновал ее будущий муж, с каждым часом становившийся все холоднее и неприступнее. Если бы такое поведение распространилось и на ночи, Тристанна запаниковала бы, но он регулярно приходил к ней, когда на землю опускалась темнота. Она лежала без сна, ожидая, когда в проеме двери появится темный силуэт и придавит ее к кровати. Он овладевал ею молча и решительно, с отчаянием, пронизывающим ее до глубины души. Потом он обнимал ее, крепко прижимая к груди, по-прежнему не говоря ни слова, путаясь пальцами в ее волосах.

Когда наступало утро, она думала, не стоит ли поговорить с ним, прервать один из бесконечных деловых звонков и спросить, в чем дело, что его тревожит. Она попробовала бы, если бы не так хорошо представляла себе его насмешливый ответ. Он был не из тех мужчин, которые нормально реагируют на вопросы о чувствах. Иногда она даже сомневалась, знает ли он, что они у него есть.

На самом же деле она просто скучала по нему. Ей не хватало его насмешек, их словесных битв, его полуулыбки и темно-золотого блеска глаз. Между ними повисло напряжение, как хрупкая стеклянная струна, и Тристанна боялась прикасаться к ней. Стоя одна в лучах солнца, она призналась себе, что в этом и была главная причина. Она боялась, что если спросит что-то не то, вообще что-то спросит, он пересмотрит свое отношение к ее обману и передумает. Она не вынесет, если потеряет его. Все было ужасно просто.

Она уже не могла представить себе, что он не будет прикасаться к ней, а она не сможет смотреть в его прекрасное лицо, на высокие скулы, в глубокие золотые глаза, не сможет чувствовать жар, идущий от его мускулистой груди. Она боялась даже думать об этом, хоть и знала, что должна ненавидеть себя за то, что так сильно влюбилась, так многим рискнула, была так похожа на свою мать, как всегда говорил Питер, желая ее уязвить. Но соблюсти дистанцию она не могла, как ни старалась, и с самого начала знала, что так будет, может быть, даже поняла это десять лет назад, когда лишилась дара речи, увидев его на том балу. В то самое мгновение, когда опустила свои щиты и подпустила его к себе, она была обречена. Она хотела его сильнее, чем сохранить себя саму целой и невредимой. Оставалось только надеяться, что ей не придется выбирать что-то одно.

Это было похоже на дежавю. Никос стоял на палубе своей яхты и смотрел, как хорошо одетые и хорошо воспитанные гости степенно расхаживают перед ним. Сам он был одет в идеально сидящий костюм, как и подобало хозяину вечера и жениху накануне свадьбы. Однако он никак не мог сосредоточиться ни на своих деловых партнерах, ни на знаменитостях, проплывающих мимо него, пивших его вино и наполнявших вечерний воздух слишком громким смехом. Он даже толком не попрощался со своей дорогой Кефалонией: берег расплылся у него перед глазами, когда яхта медленно прошла мимо.