Статьи и выступления - Драйзер Теодор. Страница 2

Мелка, впрочем, считает, что свалял дурака, приехав сюда.

— Один парень посоветовал мне купить эту пивнушку, вот я и застрял здесь. Концы с концами свожу. Но если жена помрет, пожалуй, вернусь к старой профессии.

Я уверен, что Мелка не желает смерти своей жене. Потому что в конце концов это мало что меняет.

Но по ту сторону реки предстает моему взору иная картина, которая волнует меня сильнее, чем все, что окружает меня здесь, ибо она кажется отсюда необычайно красивой и заманчивой. Я вижу высокие стены сказочного города. Мне чудится звон неисчислимых сокровищ в банках, гудки автомобилей, фанфары кипучей, созидательной, деловой жизни. По ночам мириады огней как бы подмигивают мне, восклицая: «Почему ты так беспомощен? Так бездеятелен, так беден? Почему ты живешь в такой жалкой дыре? Почему бы тебе не переправиться через эту реку, не влиться в эту огромную бурлящую толпу, не проложить себе путь к успеху? К чему стоять в стороне от этой грандиозной игры материальных интересов и притворяться, что тебе нет до нее дела, что ты выше ее?»

И я сижу и думаю, и мне начинает казаться, что это так. Но, увы, я совершенно не способен наживать деньги, совершенно. Не для меня все эти удивительные вещи, — ими занимаются люди, обладающие способностями, которых я лишен. Во мне нет деловой, практической жилки. Я могу только думать и, до некоторой степени, — писать. Я вижу эти огромные торговые предприятия (на нашей стороне тоже есть большие магазины) — в них тысячи людей, поглощенных накоплением денег и способных к такого рода деятельности. А я… у меня нет ни малейшего представления о подобных вещах. Однако я не ленив. Я тружусь над своими рассказами или, вскочив утром с постели, мчусь на работу. И все же ни разу за всю мою жизнь мне не удалось заработать больше тридцати пяти долларов в неделю. Нет, я не обладаю никакими коммерческими талантами.

Но что особенно досаждает мне, так это нескончаемая болтовня в газетах — да и повсюду — о праве, истине, долге, справедливости, милосердии и тому подобных вещах, хотя, как я вижу, все это имеет очень мало общего с моими собственными побуждениями или с побуждениями окружающих меня людей. И еще одно: глубокая и искренняя, по-видимому, уверенность многих и многих редакторов, писателей, общественных деятелей в том, что каждый человек, сколь бы ни был он с виду слаб и туп, таит в себе некое зерно неограниченных способностей и сил, для проявления которых необходимо только, чтобы он понял, что они у него есть. Другими словами: все мы — Наполеоны, только не подозреваем об этом. Мы — ленивые Наполеоны, праздные Ганнибалы, бездеятельные Рокфеллеры. Перелистайте страницы любого журнала — вы найдете там сотни рекламных объявлений о том, «Как Добиться Успеха!». Авторы этих объявлений обещают открыть вам свой секрет чуть ли не задаром.

Так вот, я вовсе не из тех, кто этому верит. По моим скромным наблюдениям, люди совсем не таковы. Они, мне кажется, по большей части слабы и ограниченны — очень слабы и очень ограниченны, — как, например, Вацлав Мелка или миссис Вскринкуус, и заставить эти слабые головы уверовать (если только это вообще возможно) в свои неслыханные дарования все равно, что швырнуть их в утлом челноке в океан. Однако вот на моем столе лежит взятая из любопытства в ближайшей библиотеке глупая книга, озаглавленная: «Завоюй его!». «Его» — это значит «мир». И еще одна: «Он твой!». «Он» и на сей раз означает тот же великий, необъятный мир! Все, что от вас требуется, — это решиться и… попробовать. Может быть, я дурак, раз у меня вызывает улыбку эта весьма распространенная доктрина, раз я позволяю себе сомневаться в том, что в четырех квартах пива можно каким-то образом отыскать пятую?

Но вернемся к вопросу о добре, истине, справедливости, милосердии, которые так упорно рекламируются в наши дни и, по-видимому, отчетливо утвердились в сознании каждого в виде некой широкой дороги, открытой перед всеми нами. Мне кажется, что большинство людей очень мало думает о праве, истине, справедливости, милосердии и долге; их все это не интересует — ни как абстрактные категории, ни как конкретные жизненные правила, и я не верю, чтобы средний человек отдавал себе ясный, или даже не совсем ясный, отчет в значении этих слов. Мне думается, его отношение к этим словам сводится к следующему: он привык, что их употребляют походя, не задумываясь, для обозначения некоего общепринятого метода приспособления к действительности, который, как ему хочется верить, охраняет его от зла и бед, а потому совершенно так же, не задумываясь, он и сам их употребляет. В применении же к другим людям слова эти означают для него только то, что эти другие люди не должны наносить ему ущерб; так рассуждает и неудачливый обыватель и преуспевающий.

Миссис Вскринкуус, бедняжка, скуповата и склонна к подозрительности, хотя и ходит в церковь по воскресеньям и верит, что нагорная проповедь Христа — вечно живая истина. Она не хочет, чтобы люди делали ей пакости, и сама не делает им пакостей — главным образом потому, что у нее нет к этому ни способностей, ни призвания. Предположим, что я посоветовал бы ей «завоевать Его!», уверил бы ее, что «Он» принадлежит ей по праву скрытых в ней дарований. Что бы сталось в этом случае с добром, истиной, справедливостью, милосердием?

Или возьмем для примера Джейкоба Фейхенфельда и Джона Спитовеского, которым наплевать на все и на всех, кроме своей торговли, и отношение которых к добру, истине, милосердию и справедливости вытекает из вышесказанного. Допустим, что я бы предложил им завоевать «Его» или уверил их, что «Он» принадлежит им? К чему бы это привело? Вацлав Мелка способен оказывать одолжения только в расчете на ответные услуги. Он не любит священников, потому что они собирают доброхотные даяния. Если вы посоветуете ему завоевать «Его», то прежде всего худо придется добрым пастырям. И куда бы я ни поглядел, я вижу одно и то же — среднего человека, исполненного чувства самозащиты и стремления к личному благополучию. Истина — это то, что обязаны говорить ему. Справедливость — это то, чего он заслуживает. Впрочем, он не возражает, если и с другими будут поступать по справедливости, лишь бы ему это ничего не стоило.

Не думайте, однако, что я почитаю себя лучше, умнее или достойнее этих людей. Как я уже говорил, я не понимаю жизни, хотя и люблю ее. Могу сказать даже, что мне по душе это жадное, цепкое начало в людях, — благодаря ему они иной раз неплохо достигают цели. Ясно, что именно оно породило все эти замечательные вещи, которыми я любуюсь. Ведь если бы не упорное, ненасытное стремление мистера Вулворта подняться вверх и вознестись над своими ближними, как могло бы возникнуть это великолепное здание? Я только потому пишу это, что никак не могу постичь, почему люди с таким нелепым упорством цепляются за какую-то иллюзию добра, или моральный закон, якобы ниспосланный свыше, благостный и милосердный, неизменно карающий так называемое зло и вознаграждающий так называемое добро? Если он и карает зло, то далеко не все зло, которое я вижу. Если он и вознаграждает добро, то очень много добра, перед которым я преклоняюсь, не получает награды, — на этой земле во всяком случае.

Но я отвлекся. Католики верят, что Христос умер за них на кресте и что буддистам, синтоистам, мусульманам и прочим неверным уготована гибель, если они не раскаются и не обратятся ко Христу. Триста миллионов мусульман верят в нечто совершенно противоположное. Двести пятьдесят миллионов буддистов верят как-то иначе. Различные христианские секты верят еще по-другому, и каждая на свой лад. А помимо этого, есть еще ученые историки, которые вообще сомневаются в существовании Христа (Гиббон, том I, главы 15, 16). Что же это за нравственные правила, которые позволяют фальсифицировать историю, как делает это сектантская литература (при желании вы можете получить ее список), и помогают всякого рода фетишам появляться, словно грибы после дождя?

Я готов согласиться, что там, где речь идет об обмане или воровстве, можно еще проповедовать так называемую мораль в защиту наших высоких нравственных правил или добродетелей. Вы едете в трамвае — платите за проезд. Вы взяли пять долларов у этого человека — возвратите их. Вы пользовались различными одолжениями некоего лица — не злословьте о нем. Таковы общепринятые и вполне очевидные выводы из тех высоких принципов, о которых мы говорим, и в подобных незамысловатых случаях эти так называемые принципы могут вполне сносно применяться и на деле.