Адская Бездна - Дюма Александр. Страница 51

Она растерянно провела рукой по волосам и прошептала:

— Я положительно схожу с ума. Прав был тогда господин Шрайбер. Нехорошо жить так, совсем одной. О Боже мой!

Девушка собрала все силы, заставляя себя опомниться и подумать. Она огляделась вокруг, и ей показалось, что стулья и стол сдвинуты со своих обычных мест: еще утром они стояли не совсем так. Значит, здесь все-таки кто-то побывал?

Она вышла из хижины. Солнце зашло уже больше двух часов назад, и воздух должен был, наконец, посвежеть.

Однако ей казалось, будто он стал еще горячее. Гретхен задыхалась, словно ее легкие были обожжены.

Она прилегла на траву, но и трава дышала нестерпимым зноем.

Тогда девушка растянулась на скале, но и голый камень был не прохладнее, чем земля. Он хранил жар солнца, подобно сковороде, что остается горячей, когда дрова в печи уже прогорят.

Что же такое она выпила? Похоже на приворотное зелье. И откуда взялась эта склянка?

Внезапно она содрогнулась всем телом. Воспоминание о Самуиле, до поры до времени вытесненное мыслями о Готлибе, пронзило ее мозг.

Самуил! Ну да, конечно же! Это наверняка он. И тотчас все суеверные страхи разом пробудились в ее душе. Нет никакого сомнения, что Самуил демон. Да, да, так и есть, он ведь угрожал ей, вот и держит слово: она попала в его сети, он околдовывает ее, а скоро явится сам, чтобы овладеть ею окончательно. Исчадию ада ведь ничего не стоит без ключа проникнуть в любой дом, ему запоры не помеха. Гретхен почувствовала, что гибнет.

И вот ведь какая дьявольская загадка: охваченная ужасом и отчаянием, она вместе с тем испытывала что-то похожее на восторг. Мысль, что демон вот-вот явится сюда и возьмет ее, доставляла девушке горькую отраду. В том, что Самуил придет, она не сомневалась и ждала его с нетерпением и страхом, не зная сама, какое из этих чувств сильнее. Одна половина ее сознания говорила: «Вот мне и конец!» А другая откликалась: «Тем лучше!» Нечто вроде опьянения, полного ужаса, навевало ей дикие фантазии. Она чувствовала, что стоит на краю бездны и адское головокружение становится все неодолимее. Ей уже не терпелось рухнуть в пропасть вечного проклятия.

На миг воспоминание о Готлибе еще мелькнуло в ее сознании. Но теперь его образ представился ей совсем иным. Он внушал уже не любовные грезы, а отвращение. Чего он от нее хотел, этот мужлан с толстыми грубыми лапами, неотесанный и неуклюжий, как его быки? Ей ревновать к Розе? Еще чего не хватало! Муж, любовник, который ей желанен, не деревенщина, чьи руки созданы для плуга, а юноша с ясным челом, с тонкими пальцами, со взглядом проницательным и глубоким, молодой ученый, проникший в секреты трав, знающий средства, целительные для раненых ланей и страдающих душ, умеющий лечить и умеющий убивать.

Шорох чьих-то шагов заставил ее встрепенуться и вскочить на ноги.

Огромными, широко раскрытыми глазами она всмотрелась в темноту.

Перед ней стоял Самуил.

XLIV

С ПРЕСТУПЛЕНИЕМ ШУТКИ ПЛОХИ

При виде Самуила Гретхен, успевшая встать, отшатнулась, но, влекомая инстинктом более могущественным, чем ее воля, безотчетно протянула к нему руки.

Самуил же замер в неподвижности. При лунном свете он казался еще бледнее обычного. Его лицо не выражало ни насмешки, ни торжества, ни злобы: он был серьезен, даже мрачен. Гретхен он показался необычайно высоким.

Она все еще отступала к двери хижины, раздираемая противоречивыми чувствами, не в силах победить ни свой ужас, ни влечение. Ноги словно бы сами несли ее к хижине, но уста тянулись к Самуилу.

— Не приближайся ко мне! — закричала она. — Изыди, сатана! Ты мне страшен. Я тебя ненавижу и презираю, слышишь, ты? Именем Пречистой Девы заклинаю тебя: сгинь, нечестивец!

И она осенила себя крестным знамением, повторяя:

— Не подходи! Не подходи!

— Я не приближусь к тебе, — медленно отчеканил Самуил. — Не сделаю ни шагу. Ты сама подойдешь ко мне.

— Ах, это возможно! — прошептала она в отчаянии. — Не знаю, чем ты меня опоил. Какой-то отравой, ты ее, верно, отыскал у себя в аду. Это был яд, не так ли?

— Нет, не яд. Это был сок некоторых цветов. Ты же так любишь цветы, и посредством цветов ты осмелилась оскорбить меня. Это был эликсир, в котором заключена мощь природы, способная пробудить дремлющие в человеке жизненные силы. Любовь спала в тебе, а я ее разбудил, только и всего.

— Значит, цветы меня предали! — горестно вскричала Гретхен.

Потом, устремив на Самуила скорее печальный, чем гневный взор, она промолвила:

— Видно, ты правду сказал. Говорила же мне моя матушка, что любовь — это страдание. Вот я и страдаю.

Она все еще старалась заставить себя уйти.

Самуил по-прежнему не шевелился. Он стоял так неподвижно, что его можно было бы принять за статую, если бы не глаза, горевшие в потемках жарким пламенем.

— Если ты страдаешь, — сказал он, — отчего бы не попросить меня, чтобы я тебя исцелил?

Эти слова Самуил произнес таким нежным, проникновенным голосом, что истерзанная душа Гретхен всеми фибрами отозвалась на его звуки. Она сделала шаг к нему, потом еще один и еще. Но вдруг отпрянула в ужасе:

— Нет, нет, нет! Не хочу! Ты страшный человек. Ты проклят. Ты ищешь моей погибели. Но тебе меня не поймать.

— Я уже сказал, — повторил он, — что не сделаю ни шагу в твою сторону. Ты же видишь, я не двигаюсь с места. Если бы захотел, я в три прыжка настиг бы тебя, разве нет? Но мне нужно, чтобы ты стала моей по доброй воле, и я этого дождусь.

— Хочу пить, — пробормотала Гретхен.

И, помолчав, шепнула покорным, ласкающим голосом:

— Это правда, что ты можешь меня исцелить?

— Пожалуй, что так, — сказал Самуил.

Выхватив из кармана складной нож, девушка раскрыла его и решительно шагнула к нему, вооруженная и оттого осмелевшая:

— Не прикасайся ко мне, а то я всажу в тебя нож. Ты только вылечи меня.

Но тут же — бедное дитя! — она отшвырнула нож далеко в сторону и воскликнула:

— Я совсем сошла с ума! Хочу, чтоб он меня лечил, а сама ему угрожаю. Нет, мой Самуил, я больше не буду тебе грозить. Смотри, я выбросила свой нож. Умоляю тебя… Ох, как болит голова! Я прошу у тебя прощения. Исцели меня скорее! Спаси меня!

Она упала к ногам Самуила и обняла его колени.

Это была поразительная картина: в бледном сиянии луны среди диких скал юная красавица с распущенными волосами в слезах извивалась у ног мужчины, недвижимого, словно мраморное изваяние. Самуил, скрестив руки, мрачно взирал на этот пожар бушующей страсти, зажженный им в крови невинного создания. Гретхен была вся объята невыразимым жаром: горячие искры вспыхивали в ее глазах, казалось роняя свои отсветы на смуглую кожу девушки. Она была дивно хороша в эти мгновения. Огонь страсти, пожирающий бедное дитя, был так жгуч, что Самуил почувствовал, как и сам поневоле начинает ощущать его. Лихорадка, снедающая Гретхен, это пламя, обжигавшее ее изнутри и освещавшее снаружи, все глубже проникали в его кровь.

— Ах, ты вечно на меня злишься! — вскричала прекрасная дикарка. — За что ты ненавидишь меня?

— У меня нет к тебе злобы, — отвечал Самуил. — Я тебя люблю. Это ты меня ненавидишь.

— О нет, теперь уже нет! — отозвалась она с нежностью, поднимая к нему свое очаровательное лицо.

Но тотчас ее настроение переменилось, и она, ни секунды не помедлив, резко выкрикнула:

— Ты прав! Ненавижу тебя!

Она кинулась прочь, но, не пробежав и четырех шагов, без сил рухнула на землю, будто мертвая.

Самуил не шелохнулся. Он только позвал:

— Гретхен!

Она приподнялась на коленях и с немой мольбой протянула к нему руки.

— Ну же! Иди ко мне! — сказал он.

Она униженно подползла к нему и простонала:

— Я совсем без сил! Подними меня.

— Ты сама просишь об этом?