Адская бездна. Бог располагает - Дюма Александр. Страница 172

Оставалось лишь одно средство: сделать так, чтобы между нею и Лотарио пролегли сотни льё.

Но каким образом? Просить Лотарио, чтобы он ради преданности сделал то, что прежде совершил, движимый отчаянием: покинуть Париж и вернуться в Германию, пока смерть дяди не возвратит ему свободу? Это значило бы разрушить будущность Лотарио. Лучшее, что могла бы сделать Фредерика, это уехать из Парижа вместе с Юлиусом. Но всякий раз, когда она заговаривала с мужем о том, чтобы отправиться жить в Эбербахский замок, Юлиус повторял то, что уже сказал ей в Ангене: он не может оставить Париж по причине, о которой не вправе сказать никому.

Таким образом, с одной стороны невозможность отъезда, с другой – невозможность остаться в Пчриже: вот в каком ложном и горестном положении оказалась бедная молодая женщина.

На этом месте своего повествования Самуил приостановился, наблюдая за впечатлением, которое эта речь производит на Юлиуса. Тот оставался немым, недвижным, мрачным. Всеми силами души желая заставить его заговорить, вырвать вожделенную новость у него из глотки, Самуил попытался прибегнуть к упрекам и прямому допросу.

– Вы оба без конца ныли и сетовали, что Лотарио, что ты, – продолжал Самуил. – Вы ни о чем, кроме себя, не думали, даже не соизволили заметить, что есть некто, кого стоит больше пожалеть, чем вас, – это Фредерику. Все ваши грубые, ревнивые страсти отзывались на ней. А ведь она женщина, дитя, бедное нежное создание, так недавно пришедшее в этот мир, безупречное и чистое, вы же оба предприняли все возможное, чтобы сделать ее существование столь печальным, как только можно вообразить.

Ты! В особенности ты! Какого черта ты на нее злился? Все боялся, не видится ли она с Лотарио? А она ничего иного не желала, как только покинуть его, уехать за триста льё отсюда! Это ты не пожелал сдвинуться с места. Да еще не говорил почему! Таинственные обстоятельства, видите ли, удерживали тебя в Париже! Знаешь, когда кого-то таинственная причина заставляет жить под боком у соперника, это значит, что он никакой не ревнивец. Тысяча чертей! Я хоть и не любопытен, а много дал бы, чтобы узнать, какие это столь неодолимые препятствия мешали тебе уехать в Эбербах!

Юлиус по-прежнему не отвечал ни слова; он слушал Самуила с каким-то странным лицом, холодным и мрачным.

Это его необычное выражение начинало беспокоить Самуила.

Тем не менее он говорил себе, что все очень просто: нечего удивляться, если после ужасного деяния, только что им совершенного, Юлиус впал в молчаливую отрешенность.

Итак, Самуил продолжил свой рассказ:

– Таким образом, вся безвыходность положения Фредерики была в том, что ты не хотел или не мог покинуть Париж. Почему ты так упорствовал в своем желании остаться во Франции? Весь вопрос состоял в этом.

Коль скоро ты отказываешься объяснить свои мотивы, пришлось мне их разгадывать. Поразмыслив, я, как мне кажется, угадал.

Увезти Фредерику в Эбербах тебе помешали деликатность и чувство собственного достоинства. Ты не хотел показаться тираном, распоряжающимся ею как вещью. Не хотел, чтобы она похоронила себя в уединении, у постели больного. Те же соображения, что не дали тебе поселиться с нею вдвоем в Париже, воспрепятствовали вашему отъезду в Эбербах. Тебе претила надобность воспользоваться своими формальными правами, полностью разлучить ее с Лотарио и тем самым сделать несчастной, злоупотребив доверием и преданностью, которые она проявила, заключив брак с тобой.

Да, для меня очевидно, что тебя удерживала щепетильность. Кроме этого, что еще могло привязывать тебя к Франции? Ты больше не посол, политикой ты не занимаешься, все твои связи с внешним миром оборвались еще в начале твоей болезни. Следовательно, в Париже тебе делать нечего.

Строя все эти предположения, Самуил не спускал глаз с Юлиуса, но не мог подметить в этом окаменевшем лице ни малейшей перемены, отклика, движения.

– Поэтому, – продолжал он, – я несомненным образом заключил: Юлиус в глубине души был бы счастлив отправиться в Германию, но он слишком благороден, чтобы настаивать на этом и даже чтобы принять такую жертву со стороны Фредерики. Он не хочет, чтобы брак для нее обернулся изгнанием. С другой стороны, будь у него причина оставаться в Париже, почему не открыть ее Фредерике? Он не сделал этого, ибо такой причины не существовало. Или я не прав?

Задавая этот вопрос, Самуил так и впился в Юлиуса взглядом – ведь это была еще одна попытка заставить его ответить.

Но граф фон Эбербах не обратил внимания ни на вопрос, ни на взгляд.

Самуилу пришлось продолжить свои объяснения, как он пришел к тому, чтобы посоветовать Фредерике покинуть Анген и Францию.

Юлиус, стало быть, по всей видимости, не имел иных резонов, чтобы отвергать отъезд, кроме своей преувеличенной деликатности.

Но если Фредерика поставит его перед свершившимся фактом, если она возьмет все на себя и первой примет решение, Юлиус придет в восторг и будет ей благодарен.

У Фредерики же не было иного способа выйти из своего нестерпимого положения, кроме этого, самого простого, – уехать из Парижа, никому ни слова не говоря, найти убежище в Эбербахе и оттуда написать мужу, чтобы он присоединился к ней.

Юлиус не настолько болен, чтобы путешествие слишком утомило его, особенно если ехать не спеша, избегая длинных перегонов. К тому же радость при виде такого доказательства преданности Фредерики, да и перемена климата должны придать ему сил и омолодить его.

Исполнение этого плана обеспечит счастье Юлиуса и спокойствие Фредерики, которую он перестанет изводить своими подозрениями и сценами.

Да, Самуил признает, что он горячо советовал Фредерике принять такое решение, чтобы вернуть мир двум измученным сердцам.

Фредерика долго колебалась. Но наконец однажды, после того как граф фон Эбербах принял ее еще холоднее обычного, из сострадания к нему и ради собственного спокойствия она решилась.

Было условлено, что она не станет предупреждать об этом Лотарио, поскольку она опасалась, как бы он не поколебал ее в этом намерении, а также затем, чтобы избавить его от горечи последнего прости и душераздирающих минут расставания.

Самуил заранее послал от имени Юлиуса письмо в Эбербах, чтобы там все приготовили к прибытию графини.

Впрочем, он назначил ей встречу в Страсбурге, чтобы проводить до места и помочь устроиться.

Он не уехал вместе с ней, так как хотел быть здесь в то время, когда Юлиус узнает об отъезде Фредерики, чтобы его успокоить и все ему рассказать.

– Когда я вчера приезжал к тебе и застал тебя несколько обеспокоенным, – продолжал Самуил, вглядываясь в лицо Юлиуса, – я уже знал, что Фредерика уехала и не вернется. Но было еще рано сообщать тебе об этом. Мы условились, она и я, что об ее отъезде я скажу тебе как можно позже, когда она будет уже далеко и ты не сможешь пуститься следом, чтобы догнать ее и привезти назад. Эта жертва не была бы полной и чистосердечной, если бы мы предупредили тебя раньше. Ты бы счел себя обязанным затеять с Фредерикой борьбу великодуший, ты настаивал бы на ее возвращении, ты мог бы даже подумать, что она хотела лишь разыграть показную преданность, чтобы позабавиться и приписать себе несуществующую добродетель. Нам хотелось, чтобы ты сразу понял, что ее решение искренно и бесповоротно.

Как тебе известно, мне пришлось неожиданно отправиться на обед в Мезон, однако я дал себе слово все тебе объяснить вчера вечером. Я рассчитывал, проезжая на обратном пути с этого обеда мимо твоего особняка, заглянуть сюда. К сожалению, меня там задержали много дольше, чем я предполагал. Возвращаться пришлось уже глубокой ночью.

А потом в дело вмешалась целая тысяча роковых, ужасных случайностей.

Начать с того, что я в своем смятении забыл послать лакея в Анген, чтобы забрать письмо без адреса, которое, согласно нашему уговору, Фредерика должна была там оставить, чтобы уведомить меня о часе своего отъезда. Насколько я понял, это письмо попало тебе в руки и, поскольку на конверте не было адреса, ты подумал, будто оно адресовано Лотарио.