Амори - Дюма Александр. Страница 34

Тот сказал, что она, конечно, очень плоха, но с помощью тех трав, которые он привез с собой, ему приходилось возвращать с того света и не таких больных.

И он достал из мешка целебные травы, сила которых, по его словам, удвоилась по сравнению с годом, когда они были собраны.

Господин д'Авриньи лишь взглянул на эти травы и понял, что смесь этих трав произведет тот же эффект, что и обычная микстура; но этот отвар не мог повредить, и он не стал мешать пастуху готовить питье и, потеряв последнюю надежду, поднялся в комнату кюре.

— Господин кюре, — сказал он, — своим лекарством Андре смешит меня, но оно не опасно, и я позволил ему его сделать. Оно не ускорит и не отдалит час смерти Мадлен, которая наступит в ночь с четверга на пятницу или, самое позднее, в пятницу утром.

— Я знаю много, — добавил он с горькой улыбкой, — я достаточно известный врач и знаю, что не ошибаюсь в моих предсказаниях. Как видите, господин кюре, у меня больше нет никакой надежды на этом свете.

— Надейтесь на Бога, господин д'Авриньи, — ответил священник.

— Именно об этом я и хотел поговорить с вами, отец мой, — ответил господин д'Авриньи после некоторого колебания. — Да, я всегда надеялся, я всегда верил в Бога, особенно, когда Бог дал мне дочь; однако, должен признаться, господин кюре, сомнения часто посещают мой ум. Да, анализ всегда ведет к неверию; когда видишь только материю, начинаешь сомневаться в душе. Тот, кто сомневается в душе, близок к отрицанию Бога. Кто отрицает тень, отрицает солнце. Я же иногда в человеческой гордыне осмеливался подвергнуть сомнению само существование Господа! Не смущайтесь, отец мой! Ныне я раскаиваюсь в своем бунтарстве, я нахожу его неверным, неблагодарным, отвратительным. Я верую…

— Верьте, и вы будете спасены, — сказал кюре.

— Именно к этим словам Евангелия я взываю, — воскликнул господин д'Авриньи. — Сегодня я верю не как гордец, я верю буквально, как простой смертный. Я верю, что Бог добр, велик, милосерден, всегда вечен и всегда сущ даже в бесконечно малых событиях жизни.

Я верю, что Евангелие нашего Спасителя включает в себя не только символы, но и факты. Я верю, что история о Лазаре [68] не сказка, а событие; там говорится не о возрождении обществ, но просто-напросто о воскрешении отдельного человека.

Я верю, наконец, во власть, переданную Богом своим апостолам, и, конечно, в чудеса, происшедшие после дивного вмешательства святых.

— Если это истинно, вы счастливы, сын мой, — ответствовал священник.

— Да! — воскликнул господин д'Авриньи, падая на колени. — Да! С этой святой верой я могу припасть к вашим ногам и сказать: «Отец мой, никто более вас недостоин нимба святости; вся ваша жизнь — это молитва и благотворительность, все ваши деяния чисты и благословенны Богом; вы — святой, сделайте же чудо: верните здоровье моей дочери, верните жизнь моему ребенку… Итак, что же вы сделаете?»

— Увы, — ответил священник. — Увы! Мне жаль вас, и я плачу от того, что не являюсь тем безупречным человеком, каким вы меня считаете, я не тот, кто может свершить подобное чудо, и я могу только молиться тому, кто держит наши судьбы в своих руках.

— Так, значит, все бесполезно! — воскликнул господин д'Авриньи, поднимаясь с колен. — Бог даст умереть моей дочери, ведь он же дал умереть своему сыну!

И господин д'Авриньи вышел из кабинета. Почтенный священник, напуганный его богохульством, последовал за ним.

Как и предвидел господин д'Авриньи, лекарство старого Андре не дало никакого эффекта.

Ночь была неспокойной, однако Мадлен поспала, хотя и тревожным сном; но в ее снах уже чувствовалось приближение агонии.

На рассвете она проснулась, громко вскрикнув; господин д'Авриньи, как всегда, был рядом с ней.

Она протянула к нему руку и воскликнула:

— Отец, отец! Значит, ты меня не спасешь?

Господин д'Авриньи заключил ее в свои объятия и ничего не ответил, слезы текли по его лицу.

Усилием воли Мадлен успокоилась и спросила, приехал ли священник.

— Да, дочь моя, — ответил господин д'Авриньи.

— Тогда я хочу его видеть, — сказала Мадлен.

Господин д'Авриньи послал за кюре, и тот сразу же спустился.

— Господин кюре, — сказала ему Мадлен, — я послала за вами, ибо вы — мой духовный наставник: я хочу исповедаться. Можете ли вы выслушать меня?

Священник утвердительно кивнул.

Мадлен повернулась к господину д'Авриньи:

— Отец, оставьте меня наедине с моим духовным отцом, который отец для всех.

Господин д'Авриньи поцеловал дочь в лоб и вышел.

В дверях он встретил Амори, взял его за руку и, ни слова не говоря, увел его в молельню Мадлен. Там он встал на колени перед распятием, увлекая за собой Амори, и произнес единственное слово:

— Помолимся!

— Боже милосердный! — воскликнул Амори. — Она умерла, умерла без меня!

— Нет, нет, успокойтесь, Амори, — ответил господин д'Авриньи, — у нас есть еще сутки. Обещаю вам, когда она будет умирать, я позову вас.

Амори зарыдал и уронил голову на молитвенник.

Они молились уже четверть часа, когда дверь открылась, и кто-то вошел.

Амори обернулся: это был старый кюре.

— Ну что? — спросил Амори.

— Это настоящий ангел, — сказал кюре.

Господин д'Авриньи поднял голову.

— На какой час вы назначили последнее причастие? — спросил он.

— Вечером в пять часов. Мадлен хочет, чтобы Антуанетта присутствовала на этой последней церемонии.

— Значит, — прошептал господин д'Авриньи, — она знает, что скоро умрет.

Господин д'Авриньи тотчас приказал, чтобы поскакали за Антуанеттой в Виль-Давре, и вернулся к Мадлен с Амори и кюре.

Когда Антуанетта приехала к четырем часам вечера, комната представляла собой грустное зрелище.

С одной стороны постели, держа руку умирающей, сидел господин д'Авриньи, мрачный, отчаявшийся, почти свирепый. С остановившимся взглядом он продолжал искать, как ищет игрок свой последний луидор, последнее средство спасения.

Амори, сидя с другой стороны, пытался улыбаться Мадлен, но был способен только плакать.

Священник с благородным и торжественным лицом стоял у спинки кровати, устремляя глаза то на умирающую, то на небо, которое примет ее.

Антуанетта приподняла портьеру и какое-то время оставалась незамеченной.

— Не пытайтесь скрыть от меня слезы, Амори, — тихо сказала Мадлен, — если бы я не видела их в ваших глазах, мне было бы стыдно за свои слезы. Не наша вина в том, что мы плачем. Мы плачем, потому что печально расставаться в нашем возрасте. Жизнь мне казалась такой удивительной, а мир таким прекрасным.

И самое ужасное, Амори, я не смогу видеть тебя, касаться твоей руки, благодарить тебя за нежность, засыпать и видеть тебя в моих снах. Вот что самое ужасное! Позволь мне смотреть на тебя, друг мой, чтобы я могла вспоминать тебя, когда окажусь одна в ночи моей могилы.

— Дитя мое, — сказал кюре, — взамен того, что вы оставляете здесь, у вас будет небо.

— Увы, у меня была его любовь, — прошептала Мадлен.

— Амори, — заговорила она громче, — кто полюбит тебя так, как я? Кто поймет тебя? Кто подчинит тебе свои поступки, чувства, мысли, как это делала я? Кто сумеет влить свое самолюбие в твою любовь так, как доверчивая и нежная Мадлен? Ах, если бы я знала ее, Амори, клянусь тебе, я оставила бы тебя ей, потому что я уже не ревную… Мой бедный возлюбленный, мне жаль тебя и мне жаль себя. Тебе мир покажется таким же пустынным, как мне моя могила.

Амори рыдал, Антуанетта чувствовала, как крупные слезы катятся по ее щекам. Священник молился, чтобы не плакать.

— Ты слишком много говоришь, — мягко сказал господин д'Авриньи, единственно из любви к дочери сохранивший власть над собой.

При этих словах умирающая девушка повернулась к отцу движением, полным грации и живости.

— Что сказать тебе, отец? — заговорила она. — Ты уже два месяца совершаешь ради меня удивительные подвиги; ты готовишь меня к принятию Божьей милости. Твоя любовь так велика и великодушна, что ты уже не ревнуешь, а что может быть выше этого? В конце концов, к кому теперь ты можешь ревновать? Только к Богу. Твоя любовь благородна и бескорыстна, я восхищаюсь ей… — И добавила она после раздумья: — Я завидую ей.