Анж Питу (др. перевод) - Дюма Александр. Страница 133

– Однако, господин аббат!

– Нет, об этом не проси, как бы ты ни изголодался, ибо я предполагаю, что парижские свирепые вешатели едят так же, как честные люди. Эти твари тоже хотят есть! Силы небесные! Словом, если ты требуешь, чтобы тебе швыряли порцию сырого мяса, ты ее получишь. Но за дверьми, в sportules [220], как подавали римские патроны своим клиентам.

– Господин аббат, – выпрямившись, возразил Питу, – слава богу, я не прошу у вас пропитания, и я ни у кого не желаю сидеть на шее.

– Вот как! – вымолвил удивленный аббат.

– Я живу, как все: не попрошайничаю, я кормлюсь промыслом, который подсказала мне природа. Я живу своим трудом и настолько далек от того, чтобы стать обузой для моих сограждан, что некоторые избрали меня своим начальником.

– Неужто? – вырвалось у аббата, и в голосе его послышалось такое изумление, смешанное со страхом, словно он наступил на аспида.

– Да, да, – с готовностью подтвердил Питу.

– Начальником чего? – осведомился аббат.

– Начальником отряда свободных людей, – объяснил Питу.

– О господи! – воскликнул аббат. – Несчастный спятил.

– Я начальник арамонской национальной гвардии, – с преувеличенной скромностью закончил Питу.

Аббат надвинулся на Питу, пытаясь прочесть у него на лице подтверждение его слов.

– В Арамоне объявилась национальная гвардия? – воскликнул он.

– Да, господин аббат.

– И ты ее начальник?

– Да, господин аббат.

– Ты, Питу?

– Я, Анж Питу.

Аббат воздел к небесам искривленные руки подобно великому жрецу Финею [221].

– Какая мерзость! Есть от чего прийти в отчаяние, – прошептал он.

– Вы не можете не знать, господин аббат, – мягко возразил Питу, – что национальная гвардия учреждена с целью охраны жизни, свободы и имущества граждан.

– О-о! – простонал старик, сломленный безнадежным горем.

– И чем сильнее станут отряды национальной гвардии, тем лучше, особенно в деревнях, которым угрожают банды, – продолжал Питу.

– Ты сам главарь одной из таких банд! – вскричал аббат. – Это банды грабителей, поджигателей, убийц!

– Ну, не смешивайте разбойников и честных людей, дорогой господин аббат. Надеюсь, вы увидите моих солдат и убедитесь, что более порядочных граждан…

– Молчи! Молчи!

– Уверяю вас, господин аббат, что мы, напротив, являемся вашими естественными защитниками; недаром же я пришел прямо к вам.

– И зачем же?

– Вот то-то и оно, – промолвил Питу, почесав за ухом и поискав глазами, куда закатилась его каска, чтобы оценить, не будет ли похоже на бегство, если он сходит за этой весьма существенной принадлежностью своей военной амуниции.

Каска упала всего в нескольких шагах от парадного входа, обращенного на Суассонскую улицу.

– Я спрашиваю, зачем ты пришел? – повторил аббат.

– Что ж! – произнес Питу, попятившись в сторону своей каски. – Вот в чем заключается моя миссия. Разрешите мне, господин аббат, предложить ее на ваш суд.

– Зачин, – прошептал аббат.

Питу сделал еще два шага по направлению к своей каске.

Но аббат, к вящей тревоге Питу, повторил его маневр и, покуда Питу все ближе продвигался к каске, сделал тоже два шага к Питу, дабы расстояние между ними не сократилось.

– Ну что же, – повторил Питу, приободряясь по мере приближения к средству своей обороны, – солдатам никак нельзя без ружей, а у нас их нет.

– Ах, у вас нет ружей! – возликовал аббат. – У них ружей и то нет! Что это за солдаты без ружей! Да, хороши, нечего сказать!

– Но, господин аббат, – добавил Питу, делая еще два шага по направлению к каске, – когда оружия нет, следует его поискать.

– И что же? – осведомился аббат. – Вы его ищете?

Питу в это время добрался до каски, поддел ее ногой и, весь поглощенный этой операцией, промедлил с ответом.

– Вы его ищете? – повторил аббат.

Питу подобрал каску.

– Ищем, господин аббат, – сказал он.

– Где же?

– У вас, – отвечал Питу, нахлобучивая каску на голову.

– У меня? Оружие? – вскричал аббат.

– Да, ведь у вас его сколько угодно.

– А, мой музей! – воскликнул аббат. – Ты пришел разграбить мой музей. Чтобы такие мерзавцы, как ты, напялили кирасы наших старых героев! Господин Питу, я вам уже говорил недавно: вы не в своем уме. Вооружить господина Питу и его приспешников шпагами испанцев из-под Альмансы [222] и пиками швейцарцев из-под Мариньяно [223]! Ха-ха-ха!

Аббат расхохотался, и в хохоте его прозвучала такая презрительная угроза, что Питу мороз пробрал по коже.

– Нет, господин аббат, – возразил он, – речь не о швейцарских пиках и не об испанских шпагах: такое оружие нам не надобно.

– Хорошо хоть, что ты сам это признаешь.

– Нет, господин аббат, нам не это оружие требуется.

– А какое же?

– Нам нужны добрые флотские ружья, господин аббат, те добрые флотские ружья, которые я нередко чистил по вашему поручению во времена, когда имел честь изучать науки под вашим руководством, dum me Galatea tenebat [224], – с лучезарной улыбкой добавил Питу.

– И впрямь! – произнес аббат, чувствуя, как поредевшие волосы зашевелились у него на голове от улыбки Питу. – И впрямь, мои флотские ружья!

– Это единственное оружие в вашем собрании, не имеющее исторической ценности и пригодное к употреблению.

– А, – промолвил аббат, потянувшись рукой к рукояти плетки, как потянулся бы военачальник к эфесу шпаги, – а, наконец-то предатель показал свое истинное лицо.

– Господин аббат, – сказал Питу, от угрожающего тона переходя к умоляющему, – уступите нам эти тридцать флотских ружей.

– Назад! – рявкнул аббат, наступая на Питу.

– И вы прославитесь, – продолжал Питу, попятившись еще на шаг, – прославитесь как участник освобождения наших краев от угнетателей.

– Чтобы я дал врагам оружие против себя и своих друзей! – вскричал аббат. – Чтобы я отдал ружья, из которых будут стрелять в меня же!

И он выхватил из-за пояса плетку.

– Никогда! Никогда!

И он занес плетку над головой.

– Господин аббат, ваше имя пропечатают в газете господина Прюдома.

– Мое имя в газете господина Прюдома! – вскричал аббат.

– С похвальным отзывом о вашей гражданской доблести.

– Лучше позорный столб! Галеры!

– Неужели вы отказываетесь? – настаивал Питу, но уже более вяло.

– Отказываюсь и изгоняю тебя прочь.

И аббат пальцем указал Питу на дверь.

– Это произведет на людей дурное впечатление, – продолжал Питу, – вас обвинят в отсутствии патриотизма, в измене. Умоляю вас, господин аббат, не подвергайте себя такой опасности.

– Сделай из меня мученика, Нерон! Лишь об этом я и прошу! – воскликнул аббат, сверкая глазами и походя более на истязателя, чем на жертву.

Питу он показался именно истязателем, и Питу поскорее обратился в бегство.

– Господин аббат, – сказал он, делая еще шаг, – я мирный депутат, посланец, явившийся для мирных переговоров, во избежание кровопролития; я пришел…

– Ты пришел разграбить мой склад оружия, как твои сообщники разграбили Дом инвалидов.

– И заслужили тем самым множество похвал, – напомнил Питу.

– А ты заслужишь уйму ударов плетью, – парировал аббат.

– Ох, господин Фортье, – ответствовал Питу, издавна знакомый с орудием аббата, – неужели вы так грубо нарушите права человека?

– Сейчас увидишь, негодяй! Погоди же!

– Господин аббат, я как посол пользуюсь неприкосновенностью.

– Погоди же!

– Господин аббат! Господин аббат! Господин аббат!!!

Питу добрался до двери, выходившей на улицу, по-прежнему лицом к противнику; далее следовало либо принять бой, либо бежать.

Но чтобы бежать, надо было отворить дверь, а чтобы отворить дверь, надо было отвернуться.