Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки] - Дюма Александр. Страница 90

— Я от королевы Марии Антуанетты! — сказала она.

— Вас прислала моя сестра?

— Да, государыня.

— У вас есть письмо от нее?

— В моем бумажнике…

— Написанное собственноручно?

— Вашему величеству известен шифр королевы?

— Прекрасно! Прикажите вознице следовать позади, а сами садитесь с нами… Как ваше имя?

— Мое имя вам незнакомо, государыня; но наверное, если я вам скажу, что я Inglesina [34]…

— Ах, да, конечно, вы из приближенных принцессы де Ламбаль. Садитесь же с нами, садитесь!

Молодая женщина обратилась к кучеру с несколькими словами на превосходном итальянском языке, затем устроилась на переднем сидении нашего экипажа. Почтовая карета поехала следом.

— Ну же, скорее расскажите, как там обстоят дела. Когда вы покинули Париж?

— Двадцать шестого июня, государыня, — на следующий день после возвращения королевы.

— Моя сестра здорова?

— Да, государыня, если не считать пережитых волнений и усталости после этого ужасного путешествия.

— Каково ее положение в Тюильри?

— Положение узницы, государыня, не следует обманывать себя. И она останется узницей, пока король не примет конституцию.

— Так пусть он признает ее, чтобы выиграть время, пока мы сможем прийти ему на помощь.

— Ах, государыня, я послана сюда просить от имени ее величества, чтобы помощь пришла скорее.

— Мы займемся этим, будьте спокойны.

Королева распечатала письмо своей сестры и все это время тщетно пыталась разобрать его смысл.

— Не могу прочесть, не имея перед глазами шифра, — сказала она с досадой.

— Это слово «Ludovico», повторенное трижды, а за ним следует буква «D».

— Да, но лучше я прочту его в Казерте на свежую голову. Расскажите мне, кто вас послал, опишите подробности вашей поездки, повторите все, о чем говорили в Париже во время вашего отъезда.

— Рискуя быть раздавленной в толпе, я все же решила удостовериться, что ее величество невредимой возвратилась во дворец, и, коль скоро путь следования августейших монархов был определен заранее и было известно, что они въедут через заставу Этуаль, с утра заняла место в саду Тюильри. Как только королева возвратилась, я должна была отправиться к госпоже принцессе де Ламбаль, которая сейчас пребывает у своего отца герцога де Пентьевра, чтобы рассказать ей обо всем виденном. Должна признаться вашему величеству, что настроение простонародья весьма угрожающее.

— Против кого направлена эта угроза?

— Против короля и королевы, государыня.

— О! Проклятые французы!

— Они завязали глаза статуе короля Людовика Пятнадцатого, чтобы изобразить слепоту монархии. Затем во многих местах над толпой появились воззвания, на которых огромными буквами значилось:

Я почувствовала, что меня пробирает дрожь. Королева сильно побледнела.

— Продолжайте, — сказала она.

— Я издали смотрела, как приближался королевский экипаж. Его охраняли гренадеры, чьи высокие меховые шапки заслоняли карету от моих глаз. Двое гренадеров стояли на ступеньке передка экипажа: им было поручено защищать троих телохранителей, которые, оставшись верны государю, сопровождали его во время бегства и, отказавшись укрыться в Мо, как предлагал им Барнав, пожелали до конца разделить жребий короля.

— Вам известны имена этих славных людей? — спросила королева.

— Господа де Мустье, де Мальден и де Валори.

Записывая эти три имени в свою записную книжку, Каролина нетерпеливо воскликнула:

— Дальше! Дальше!

— Господин де Лафайет со всем своим штабом встретил карету у ворот Тюильри. Заметив его, королева крикнула ему: «Господин де Лафайет, спасите троих телохранителей, они только исполняли королевский приказ».

Но именно это теперь вменяют им в преступление.

Цепочка национальных гвардейцев растянулась от решетки Разводного моста до парадной лестницы дворца; тут наступила самая опасная минута: августейшие путешественники должны были выйти из кареты.

Собрание отрядило двадцать депутатов; они ожидали у входа во дворец.

Господин де Лафайет спрыгнул с лошади, и по его приказу национальные гвардейцы образовали настоящий железный коридор из ружей и штыков между галереей и садовой калиткой.

Двое детей, ее королевское высочество и его высочество дофин, вышли из экипажа первыми и без помех достигли дворца.

Потом настал черед телохранителей. В толпе клялись, что не позволят им живыми дойти до дворца; распространился слух, что это они второго октября топтали ногами трехцветную кокарду. В то мгновение, когда они сходили на землю, завязалась ужасная драка; люди из толпы напали на национальных гвардейцев, пустив в ход сабли и пики. Господа де Валори и де Мальден были ранены.

Мария Каролина отерла платком пот, выступивший у нее на лбу.

— О, — произнесла она, — когда я только подумаю, что, быть может, и нам еще суждено увидеть подобные ужасы… Нет, о нет, нет, — продолжала она, стиснув зубы, — скорее я их всех уничтожу!

Я сжала ее руки в своих.

— Никогда этого не будет никогда! Успокойтесь же, — повторяла я.

— Если бы ты знала, до чего неаполитанцы меня ненавидят! Может быть, даже больше, чем парижане ненавидят мою сестру… Но она, она, скажите, как она достигла дворца?

— Ее туда некоторым образом внесли два ее злейших врага, господин де Ноай и господин д’Эгильон; попав к ним в руки, она решила, что это конец. Но она ошиблась: они явились туда не затем, чтобы погубить ее, а чтобы спасти.

— А король?

— Король вышел последним, государыня. Он показался мне очень спокойным: прошел своим обычным шагом между господами Барнавом и Петионом.

— И после этого вы?..

— Я вернулась к госпоже Ламбаль в особняк Пентьевра с доброй вестью, что королева вступила во дворец невредимой. Вечером туда же прибыла госпожа Кампан. Она доставила от королевы это письмо, которое я только что имела честь вручить вашему величеству. Она просила ваше величество от имени Марии Антуанетты переслать копию этого письма императору Леопольду, ибо написать ему она не успела. Ей удалось черкнуть несколько строк только вам — в ту ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое, что она провела в Мо, в епископской резиденции.

— Ах! Моя бедная, бедная Мария!.. — воскликнула королева. — Почему я не могу прижать ее к своему сердцу, как прижимаю это письмо! О, пусть она спасется, убежит, пусть придет ко мне! Она была бы во сто раз счастливее в Казерте и в Неаполе, чем в Версале и Париже!

— Если она сможет это сделать, государыня, — сказала Inglesina, — конечно, она так и поступит, это было бы для нее истинным счастьем.

Мы вошли во дворец в Казерте.

— Займись нашей дорогой гостьей, — сказала королева, обращаясь ко мне. — Позаботься, чтобы у нее не было ни в чем недостатка. А я должна прочесть послание моей бедной Марии и исполнить указания, которые она мне дает.

Часом позже в Неаполь был отправлен курьер, чтобы пригласить генерала Актона явиться на следующий день в Казерту; генерал должен был также позаботиться, чтобы гонец императора Леопольда не отправлялся в обратный путь, не зайдя предварительно за письмами к королеве.

LIII

Что касается истории нашей гостьи, которую я и далее буду называть Inglesina, так как она просила не упоминать ее настоящего имени, то история ее совсем проста. Единственная дочь знатных, но разорившихся родителей, она по протекции герцога Норфолка и леди Мэри Дункан, знавших ее семью, нашла приют в ирландском монастыре на Паромной улице. Там она брала уроки музыки у маэстро Саккини, учителя самой королевы. Восхищенный успехами своей ученицы, к тому же убедившись, что она хорошо говорит по-итальянски и по-немецки, автор «Эдипа в Колоне» так расхваливал молодую девушку перед Марией Антуанеттой, что той захотелось на нее посмотреть. Тогда принцесса де Ламбаль предложила ее величеству, что она посетит монастырь инкогнито в то время, когда Саккини дает свои уроки. Она действительно там побывала и, вернувшись в Тюильри, уверила Марию Антуанетту, что похвалы знаменитого композитора нисколько не преувеличены. Через два дня королева приняла девушку, подумав, что особа, знающая английский, немецкий и итальянский, в ее нынешних трудных обстоятельствах может быть ей полезна. Поэтому Мария Антуанетта постаралась привязать ее к себе — в большей степени добротой и лаской, чем надеждой на вознаграждение, которого королева в ту пору не осмеливалась даже обещать, боясь, что не сможет исполнить обещанного.