Женитьбы папаши Олифуса - Дюма Александр. Страница 35

«Черт возьми, да потому, что господин де Ла Жероньер рассказал мне ее назвал ваше имя!»

«Вы знаете господина де Ла Жероньера?»

«Мы вместе охотимся. Он в этом лесу, но в какой части леса, понятия не имею; должен признаться, я совершенно заблудился».

«О, об этом не беспокойтесь, я знаю дорогу».

«Так почему же вы не возвратились домой, раз знаете дорогу?»

«Потому что это мерзкое животное глаз с меня не спускало ни днем ни ночью. Я двадцать раз тщетно пыталась бежать; если бы Провидение не привело вас на берег этого ручья, возможно, мне никогда в жизни не довелось бы увидеть человеческое жилье».

«Что же, — ответил я, — в таком случае, если вы мне доверяете, вернемся туда как можно скорее, милая Шиминдра; признаюсь, в доме я чувствую себя куда в большей безопасности, чем здесь».

«Хорошо, я готова идти с вами; только прежде позвольте открыть вам один секрет, который будет наградой за ваш добрый поступок».

«Ну да?»

«Этот омерзительный орангутанг, от которого вы меня спасли, принадлежит как раз к той породе обезьян — возможно, вы слышали о ней, — из какой добывают самый чистый безоар».

«Правда?»

«Можете в этом убедиться, пока я с помощью нескольких листьев кокосовой пальмы приведу в порядок свой костюм».

Я посмотрел на прекрасную Шиминдру: ее сильно расстроенный туалет и правда нуждался в починке; признаюсь, только мысль о том, что этот беспорядок причинен был обезьяной, помешала родиться моему желанию еще усилить его.

Я знаком показал Шиминдре, что она может заняться починкой, и, полный любопытства, опасений и надежды, приступил к вскрытию трупа врага тем самым ножом, который в этот день оказал мне столько важных услуг.

Шиминдра не обманула меня: я нашел во внутренностях животного красивый голубой с золотыми прожилками камень размером с голубиное яйцо.

Это был один из лучших безоаров, какие только можно найти.

«А теперь, — сказала Шиминдра, — если мне позволено дать вам совет, то не хвастайтесь ни перед кем, что обладаете подобным сокровищем, потому что оно недолго останется вашим — вас убьют, чтобы заполучить его».

Я поблагодарил Шиминдру за совет, и, поскольку кокетка уже успела сделать себе очаровательный передник из кокосовых листьев и ничто теперь не удерживало нас в лесу — напротив, у меня возникло живейшее желание покинуть его, — я попросил Шиминдру послужить мне проводником и показать самую короткую дорогу домой.

Через два часа мы пришли в Хала-Хала, к большому удивлению, но к еще большей радости всех его обитателей, которые считали меня погибшим, как Шиминдра, а увидели, что я вернулся вместе с ней.

Я рассказал о своих приключениях, Шиминдра — о своем, но ни я, ни она ни словом не обмолвились о безоаре.

XX. ВАНЛИ-ЧИНГ

— Через неделю я обосновался в Бидондо и, поскольку мне совершенно необходима была экономка, чтобы вести хозяйство, попросил у г-на де Ла Жероньера прекрасную Шиминдру, и он любезно уступил мне ее.

Мой выбор был сделан. Я решил торговать манильскими сигарами.

В самом деле, манильские сигары и в Европе составляют серьезную конкуренцию гаванским, а по всему Индийскому океану их решительно предпочитают этим последним.

Более всего меня склонило к этой мысли то, что у г-на де Ла Жероньера сигарами занималась Шиминдра. Я решил, что выгоднее будет не покупать готовый товар, но производить его и во главе предприятия поставить Шиминдру.

Ничего не могло быть проще. В саду построили нечто вроде сарая; Шиминдра наняла десять молоденьких тагалок, несколько из них прежде работали на королевской мануфактуре в Маниле; на следующий день я с удовольствием увидел, что работа идет полным ходом.

Благодаря постоянному наблюдению Шиминдры и ее знанию дела мне ничего не оставалось делать, кроме как прогуливаться; это меня и погубило.

Просто невероятно, как брошенное на ветер самое незначительное слово может иногда засесть в голове и развиться в мозгу. Вы помните те четыре слова, какие произнес за ужином у г-на де Ла Жероньера мой корреспондент — о китаянках и о своих планах насчет моей пятой женитьбы. И что же! Днем и в особенности ночью я не переставал думать об этом. Едва я ложился в постель, закрывая глаза, и задремывал, как мимо моей кровати начинала шествовать процессия китаянок, показывая мне ножки… На этих ножках туфелька Золушки болталась бы, словно шлепанец, и заметьте любопытную вещь: рядом со мной была Шиминдра — настоящая красавица, на моей сигарной мануфактуре работали десять маленьких негодниц, самая некрасивая из которых, с ее большими черными глазами, длинными бархатными ресницами, с… со всем, что у нее было, наконец, могла бы вскружить голову парижанину, а я при всем при том — что поделаешь! — мечтал только о китаянках.

Поэтому, едва проснувшись, я отправлялся в китайский квартал, заходил во все лавки, приценивался к веерам, фарфору, ширмам, здесь подхватывал пару китайских слов, там — пару кохинхинских, бормотал всевозможные комплименты маленьким ножкам, скрытым от меня длинными платьями, и возвращался вечером с твердым как никогда решением исполнить свой каприз и выбрать невесту среди китаянок.

В это время я встретил очаровательную малютку, торговавшую чаем; у нее был один из самых красивых магазинов в Бидондо; она привлекла меня главным образом тем, как ела рис с помощью этих маленьких вязальных спиц, какие заменяют китайским дамам вилки и ложки; это была уже не ловкость, а жонглирование; я думаю, красавица Ванли-Чинг из кокетства приказывала принести себе пилав, когда в магазине были посторонние.

Замечу мимоходом, что эти два слова — Ванли-Чинг — означают в переводе «десять тысяч лилий»; как видите, моей китаянке родители воздали должное и нарекли ее именем, соответствующим ее красоте.

Я осведомился у моего корреспондента о прекрасной китаянке; после первых же произнесенных мною слов он поднял палец к глазам и воскликнул:

«Ах вы, плутишка!»

Это означало: «Ну-ну, везет же вам: сразу отыскали именно ее; хорошо!»

Поняв это, я стал еще больше расспрашивать и узнал, что Ванли-Чинг была маленькой сироткой, ее подобрал знаменитый врач, влюбившийся в нее, когда ей было всего двенадцать лет, и женившийся на ней, хотя самому ему было шестьдесят пять. Провидению не было угодно, чтобы такой неравный брак длился долго. Три месяца спустя старичок-врач умер от болезни, которую сам не смог распознать; но он умер счастливым, потому что ни один человек не мог похвастаться, чтобы за ним так ухаживали во время болезни, как ходила за ним его юная и достойная супруга: он оставил ей все свое состояние — две или три тысячи рупий, довольно жалкое вознаграждение за самоотверженность, проявленную ею во время его болезни, и особенно за то, как горевала она о нем после его смерти.

Получив эти две или три тысячи рупий наследства, молодая вдова устроила в самом скромном квартале города маленький магазинчик вееров, который, благодаря ее уму и бережливости, вскоре начал чудесным образом процветать.

Но самым примечательным в этом скоропостижном вдовстве прекрасной Ванли-Чинг было то, что она, не слушая предложений щеголей из Бидондо, не испортив какой-нибудь неосторожностью своей репутации умницы, встречалась лишь с пожилым мандарином, другом ее мужа, который каждый день приходил вместе с ней оплакивать общую потерю. И в результате этих ежедневных визитов вдова и мандарин так привыкли плакать вместе: одна — о супруге, второй — о друге, что в одно прекрасное утро стало известно: безутешная парочка решила пожениться, чтобы впредь плакать в свое удовольствие.

Через год после смерти первого мужа Ванли-Чинг вышла замуж за мандарина; но, видимо, сделавшись неразлучными, новобрачные с утра до вечера плакали, так плакали, что пятидесятилетний мандарин стал жертвой этого потопа и через два месяца скончался.