Женитьбы папаши Олифуса - Дюма Александр. Страница 37
После этого устраивается пиршество, за которым следует легкий ужин на двоих и, наконец, завершение свадьбы.
Мы с Ванли обошлись без полной церемонии. Она показала мне шкатулку, заключающую в себе ее состояние; я показал ей свои денежные документы, подтвержденные подписью филиппинского корреспондента моего китайского капитана и оплачиваемые по предъявлению; каждый из нас завещал сорок тысяч франков последнему оставшемуся в живых; все это стоило семи и даже четырнадцати ящиков бетеля.
Что касается родственников, у нас их не было — ни у одной, ни у другого. Так что церемонии с мешком и браслетами, с зажженной свечой, семь раз обнесенной вокруг, а также крики радости и пожелания долгих лет жизни в превосходном здравии мы тоже опустили.
Остались лишь парадный обед и маленький интимный ужин.
Обед был великолепен, Ванли руководила всем; блюда были самые изысканные: мыши в меду, акула, отваренная с мокрицами, черви с касторовым маслом, ласточкины гнезда с толчеными крабами, бамбуковый салат; все это орошалось каншу — китайской водкой, которую стоявшие у нас за спиной слуги без конца наливали нам из огромных серебряных кофейников; пили за китайского императора, за голландского короля, за Английскую компанию, за наш счастливый союз, и каждый раз мы брали чашку двумя руками и делали «чин-чин», то есть качали головой вправо и влево, словно болванчики, а потом каждый показывал донышко чашки, чтобы все могли убедиться, что она пуста.
Во время обеда мне показалось, что прекрасная Ванли смотрит на меня с беспокойством и тихо переговаривается с соседями по столу. Два или три раза она обращалась ко мне и спрашивала нежнейшим голосом:
«Как вы себя чувствуете, друг мой?»
«Превосходно, — отвечал я, — превосходно».
Но, несмотря на эти заверения, она качала головой и вздыхала так, что я сам начал беспокоиться о своем здоровье и, выйдя из-за стола, посмотрелся в зеркало.
Мой вид меня успокоил: я сиял здоровьем и радостью.
И все же присутствующим я казался не таким благополучным, потому что двое или трое, перед тем как уйти, подошли ко мне с вопросом:
«Вы больны?»
И, несмотря на отрицательный ответ, на прощанье пожимали мне руку с печалью на лице.
Мне даже послышалось произнесенное вполголоса слово «холера»; но на мой вопрос, не заболел ли кто-то из общих знакомых, мне ответили, что нет, и я решил, что ослышался.
В то же время я искал мою молодую красавицу-жену; она подошла с тревогой в глазах. Я хотел было спросить ее о причине беспокойства; но она только взглянула на меня, отвернулась, чтобы смахнуть слезу и прошептала:
«Бедняжка!»
Я распрощался с гостями, спеша от них избавиться; мы потерлись носами, как требует обычай. Последним уходил корреспондент китайского капитана. Я особенно пылко потерся о его нос своим, ведь это он, как вы помните, был посредником в моей женитьбе; но, когда я с лукавой улыбкой показал ему на прекрасную Ванли, медленно шедшую к двери спальни, сделав знак, что собираюсь последовать за ней, он сказал:
«Лучше бы вы послали за врачом».
И, подняв глаза к небу, вышел.
Я ничего не понимал.
Но мне совершенно не хотелось разгадывать, что все это значит. Закрыв дверь, я поспешил в спальню.
Восхитительная Ванли уже сидела у стола, на котором накрыт был изысканный ужин, украшенный цветами и фруктами; она переливала из одного графина в другой красную жидкость.
Мне не доводилось видеть ничего более привлекательного, чем эта красная жидкость, похожая на растворенный рубин.
«Дорогая моя, — сказал я, войдя в комнату, — не можете ли вы объяснить мне, отчего это я, которому нечего больше и желать, внушаю всем такую жалость? Меня спрашивают, как я себя чувствую, спрашивают, не лучше ли мне, советуют послать за врачом; право же, я напоминаю себе того персонажа французской комедии — я видел ее в Амстердаме, — которого решили убедить в том, что у него лихорадка; ему столько раз это твердили, что он, в конце концов, поверил, распрощался со всеми и улегся в постель».
«Ах! — прошептала Ванли. — Если бы у вас была всего лишь лихорадка, я вылечила бы вас хиной».
«Как? Если бы у меня была всего лишь лихорадка? Но, уверяю вас, у меня нет лихорадки».
«Милый Олифус, — сказала Ванли. — Теперь, когда мы остались одни, вам уже не надо принуждать себя, скажите мне откровенно, что вы испытываете».
«Что я испытываю? Я испытываю самое жгучее желание сказать вам, что я вас люблю, более того — вам это…»
«И ни малейшей судороги в желудке?»
«Ни малейшей».
«И никакого озноба?»
«Напротив».
«И никаких спазмов?»
«Да что же это? Дорогая моя, вы такие вопросы задаете, словно у меня холера».
«Ну, раз уж вы об этом заговорили…»
«Так что же?»
«Во время обеда все обратили внимание».
«На что?»
«Что вы меняетесь в лице, что вы много раз хватались за живот, а потом…»
«А, это я вам сейчас объясню: во-первых, мне стало не по себе, когда я посмотрел на ваших мышей в меду; потом, видите ли, ваш отвар из мокриц… У нас такого не делают. Наконец, ваше касторовое масло… Но это все уже прошло. Это же надо! Ничего себе — подумать, что я заболею холерой как раз в первую брачную ночь! Ну и ну!»
«Так вот, дорогой мой, всем так показалось, и я совершенно уверена, что из тридцати наших гостей двадцать девять убеждены, что к завтрашнему утру вас не будет в живых».
«Что я умру от холеры?»
«От холеры».
«Еще чего недоставало!»
«Но это так».
«Но, если честно… разве…»
«Ну…»
Ох, сударь, странная вещь — воображение. Посмеявшись над Базилем, которому внушили, что у него лихорадка, я стал щупать свой живот и готов был поверить, что у меня начинаются судороги и вот-вот будут спазмы.
Во всяком случае, одно было бесспорным: я холодел прямо на глазах.
«Бедняжка, — говорила Ванли, сочувственно глядя на меня. — К счастью, болезнь не успела далеко зайти, а мой первый муж оставил мне верное средство».
«Против холеры?»
«Да, против холеры».
«О, какой благородный человек! Что ж, милая Ванли, вот вам случай воспользоваться этим средством».
«Ах, так вы признаете!»
«Да, я начинаю и сам так думать. Ох, что это?»
«Спешите, милый мой, спешите; на вас напала отрыжка».
«Как отрыжка?»
Должен вам сказать, что это слово и на французском-то довольно варварское, не так ли? Но по-китайски оно звучит еще хуже; когда она сказала: «На вас напала отрыжка!» — мне послышалось: «На вас напали казаки!»
«Отрыжка! — повторил я, без сил упав на стул. — Но, милая Ванли, что же мне делать?»
«Немедленно выпить стакан этой красной жидкости, которую я смешивала, когда вы вошли — я догадывалась, милый Олифус, о том, что с вами случилось».
«Скорее дайте стакан, дайте этой красной жидкости. Опять отрыжка начинается. Скорее, скорее, скорее!»
Ванли налила красную жидкость в стакан и протянула его мне.
Взяв стакан дрожащей рукой, я поднес его ко рту и собрался проглотить красную жидкость до последней капли, как вдруг увидел, что Ванли, побледнев, уставилась на дверь.
В ту же секунду я услышал знакомый голос:
«Ради Бога, Олифус, не пейте!»
«Шиминдра! — воскликнул я. — Какого черта вы сюда явились?»
«Я пришла отплатить вам услугой за услугу — спасти вам жизнь».
«Ах, милая Шиминдра, значит, и у вас есть лекарство от холеры?»
«Я не знаю средства от холеры; впрочем, оно было бы бесполезным».
«Как бесполезным?»
«Да».
«Так у меня не холера?»
«Нет».
«Если у меня не холера, так что же?»
«У вас, — Шиминдра взглянула на все сильнее бледневшую Ванли, — у вас жена — отравительница, только и всего».
Ванли вскрикнула, как будто ее ужалила змея.
«Отравительница?» — повторил я.
«Вы слушаете эту женщину?» — спросила Ванли.
«Шиминдра, милая моя, — покачав головой, сказал я, — мне кажется, вы далеко зашли».
«Отравительница», — повторила Шиминдра.