Красный сфинкс - Дюма Александр. Страница 65

Через десять минут после его возвращения г-жа де Комбале тоже взяла портшез, велела доставить себя к банщику Нолле и, пробыв там около часа, примерно в восемь часов утра привезла к себе г-жу де Коэтман, одетую кармелиткой.

Таков отчет, который сьёр Мишель, именуемый Сукарьером, имеет честь предоставить Вашему Высокопреосвященству с ручательством за точность приведенных в нем фактов.

Подписано: Мишель, именуемый Сукарьером».

— Ах, черт возьми! — воскликнул кардинал; вот это ловкач, клянусь честью! Кавуа! Кавуа!

Вошел капитан телохранителей.

— Монсеньер?

— Человек, принесший эту бумаг еще там? — спросил кардинал.

— Монсеньер, — отвечал Кавуа, — если я не ошибаюсь, это сам господин Сукарьер.

— Позовите его, любезный Кавуа, позовите его.

Сеньор де Сукарьер, словно только и ждавший этого разрешения, появился на пороге кабинета, одетый просто, но, тем не менее, элегантно, и отвесил кардиналу глубокий поклон.

— Подойдите сюда, господин Мишель, — сказал его высокопреосвященство.

— Я здесь, монсеньер, — отозвался Сукарьер.

— Я не ошибся, оказав вам доверие. Вы способный человек.

— Если монсеньер доволен мною, то я, кроме того, и счастливый человек.

— Очень доволен. Но я не люблю загадок, ибо у меня нет времени их разгадывать. Каким образом стали вам так точно известны все детали, касающиеся лично меня?

— Ваше высокопреосвященство, — отвечал Сукарьер с улыбкой, в которой читалось довольство собой, — я предвидел, что монсеньер захочет лично испробовать новый способ передвижения, разрешенный им.

— И что дальше?

— Дальше, монсеньер, я притаился в засаде на Королевской улице и узнал ваше высокопреосвященство.

— А затем?

— Затем, монсеньер, тот более высокий из носильщиков, кто стучал в ворота монастыря, кто отнес госпожу де Коэтман к огню, кто ходил за портшезом, запирающимся на ключ, — был я.

— Ах, вот оно что! — сказал кардинал.

Часть третья

I. ШПИГОВАЛЬНЫЕ ИГЛЫ КОРОЛЯ

А теперь в интересах нашего повествования да будет нам позволено подробнее познакомить читателей с королем Людовиком XIII, которого они мельком видели той ночью, когда, побуждаемый предчувствиями кардинала де Ришелье, он вошел в спальню королевы, чтобы убедиться, что там не затевают никакого заговора, и сообщил ей, что по предписанию Бувара ему завтра дадут очистительное, а послезавтра пустят кровь.

Ему дали очистительное, ему пустили кровь, но он не стал от этого ни веселее, ни румянее — наоборот, его меланхолия и бледность лишь усилились.

Эта меланхолия, причины которой никто не знал, овладевшая королем еще в четырнадцатилетнем возрасте, заставляла его пробовать одно за другим всевозможные развлечения, не развлекавшие его. К этому следует добавить, что он почти единственный при дворе (если не считать его шута л’Анжели) одевался в черное; это лишь усугубляло его мрачный вид.

Не было ничего печальнее его апартаментов, где, за исключением Анны Австрийской и королевы-матери (впрочем, всегда предупреждавших короля о том, что хотят нанести ему визит), никогда не появлялась ни одна женщина.

Те, кому была назначена аудиенция, прибывали в назначенный час; их обычно встречали либо Беренген (его в качестве первого камердинера называли господином Первым), либо г-н де Тревиль, либо г-н де Гито; кто-нибудь из этих господ сопровождал прибывшего в гостиную, где тот тщетно искал глазами короля: Людовик стоял в нише окна с одним из близких друзей, кому он оказал честь приглашением: «Господин такой-то, пойдемте поскучаем вместе». И можно было не сомневаться, что это обещание, как и все ему подобные, король снято сдержит.

Не раз королева, стремясь воздействовать на этот мрачный характер и хорошо понимая, что ей самой это не удастся, по совету королевы-матери допускала в свой интимный круг или приближала к своему двору какую-нибудь красавицу, на чью верность могла положиться — в надежде, что лучи двух прекрасных глаз растопят лед, — но все было бесполезно.

У этого короля, которого после четырех лет его супружества де Люинь вынужден был отнести в спальню жены, были фавориты, но никогда не было фавориток: la buggera ha passato i monti, как говорят итальянцы.

Прекрасная г-жа де Шеврез, та, которую можно было назвать Неотразимой, пыталась добиться успеха, однако, несмотря на всю соблазнительность ее молодости, красоты и ума, потерпела поражение.

— Но, государь, — спросила она однажды, выведенная из терпения этой неодолимой холодностью, — у вас, значит, нет любовниц?

— Конечно, есть, сударыня, — ответил король.

— И как же вы их любите?

— От пояса и выше, — последовало ответ.

— Прекрасно, — сказала г-жа де Шеврез, — в первый же раз, как я окажусь в Лувре, сделаю, как Гро-Гийом: спущу пояс до середины бедер.

Подобная же надежда заставила королеву призвать ко двору прелестную и чистую девушку, уже представленную нашим читателям под именем Изабеллы де Лотрек и всей душой преданную королеве, воспитавшей ее, хотя отец Изабеллы был сторонником герцога Ретельского. Она, действительно, была настолько хороша собой, что Людовик XIII вначале заинтересовался ею. Поговорив с ней, он был очарован ее умом. Она, не имея ни малейшего понятия о том, какие замыслы с нею связаны, отвечала королю скромно и почтительно. Но за полгода до момента нашего рассказа у короля появился новый камерпаж, и Людовик не только перестал заниматься Изабеллой, но и почти не посещал королеву.

В самом деле, фавориты короля сменялись с быстротой, не дававшей ни малейшей уверенности тому, кто в данную минуту, говоря языком ипподрома, находился у внутреннего края беговой дорожки.

Вначале был Пьеро, маленький крестьянин, о ком мы уже говорили.

Потом де Люинь, ведавший птицами кабинета; потом оруженосец д’Эсплан, кого он сделал маркизом де Гримо.

Потом Шале, кого он позволил обезглавить.

Потом Барада, нынешний фаворит.

Потом, наконец, Сен-Симон, кандидат в фавориты, рассчитывающий на немилость, ждущую Барада; предвидеть ее было нетрудно, зная хрупкость того странного чувства, какое у Людовика XIII занимало трудноопределимое место между дружбой и любовью.

Помимо фаворитов у короля Людовика XIII были близкие люди. Это были г-н де Тревиль, капитан его мушкетеров (мы достаточно занимались им в нескольких наших книгах, поэтому только назовем его); граф де Ножан-Ботрю (брат того, что послан был кардиналом в Испанию), которому в первый же раз, как он оказался при дворе, посчастливилось попасть в такое место Тюильри, где была вода, и на своих плечах перенести через него короля, подобно тому как святой Христофор перенес Иисуса Христа; граф имел редкую привилегию — не только говорить королю все что вздумается, Подобно его шугу л’Анжели, но и разглаживать своими остротами это мрачное чело;

— Эй, что ты делаешь, бездельник? — окликнул его Бассомпьер, сделанный маршалом в 1622 году скорее в память об алькове Марии Медичи, чем в память о его битвах; человек достаточно обаятельного ума и достаточно полного бессердечия, чтобы стать воплощением всей этой эпохи, обнимающей конец XVI и начало XVII столетия;

Сюбле-Денуайе, секретарь или, вернее, слуга короля;

Ла Вьёвиль, суперинтендант финансов;

Гито, капитан телохранителей короля, целиком преданный ему и королеве Анне Австрийской, на все предложения кардинала перейти к нему на службу неизменно отвечал: «Невозможно, ваше высокопреосвященство! Я служу королю, а Евангелие запрещает служить двум господам»; и, наконец, маршал де Марийяк (брат хранителя печатей), судьбе которого предстояло стать одним из кровавых пятен царствования Людовика XIII или, вернее, правления кардинала де Ришелье.

Вооружившись этими предварительными сведениями, посмотрим, чем занят король на следующий день после того, как Сукарьер представил кардиналу столь точный и столь обстоятельный отчет о событиях минувшей ночи. Позавтракав с Барада, сыграв партию в волан с Ножаном и велев предупредить двух своих музыкантов, Молинье и Жюстена, чтобы один взял лютню, другой виолу, ибо им предстоит развлекать короля во время серьезного занятия, какому он намерен предаться, Людовик XIII обернулся к господам де Бассомпьеру, де Марийяк, Денуайе и Ла Вьёвилю, явившимся засвидетельствовать ему свое почтение: