Красный сфинкс - Дюма Александр. Страница 91

— Ничего, государь. Я и так уже, вероятно, прошел по дороге почестей дальше, чем нужно для моего спасения.

— Но есть у вас какое-то желание, которое я могу удовлетворить?

— Вернуться в мой монастырь, откуда, может быть, мне и не следовало выходить.

— Вы слишком полезны в делах, чтобы я позволил это, — сказал король.

— Я видел их лишь глазами его высокопреосвященства, государь; светоч угас, и я ослеп.

Любому сословию, святой отец, даже духовенству, позволительно иметь честолюбие, соизмеримое с заслугами. Бог дает талант не для того, чтобы человек превращал его в бесплодное поле. Господин кардинал служит вам примером высоты, которой можно достигнуть.

— И с которой затем можно упасть.

— Но какой бы ни была высота, если тот, кто падает, носит красную шапку, это падение можно перенести.

За опушенными ресницами капуцина молнией промелькнуло алчное стремление.

Это не укрылось от короля.

— Вы никогда не мечтали о высших церковных степенях?

— Может быть, когда я был при господине кардинале, я и поддавался этому ослеплению.

— Почему только при господине кардинале?

— Потому что мне понадобилось бы все его влияние в Риме, чтобы достичь этой цели.

— Значит, вы считаете, что мое влияние меньше, чем у него?

— Ваше величество хотели добыть кардинальскую шапку для турского архиепископа, но он так и остался архиепископом; тем более не удастся вам это в отношении бедного капуцина.

Людовик XIII устремил на отца Жозефа пронизывающий взгляд, но невозможно было что-либо прочитать ни на этом мраморном лице, ни в этих опущенных глазах.

Казалось, у монаха движутся одни губы.

— Кроме того, — продолжал он, — есть факт, по важности превосходящий все остальные: в той работе, что была возложена на меня Богом и господином кардиналом, есть множество случаев согрешить, подвергал опасности спасение своей души. При господине кардинале, имеющем от Рима большие полномочия исповедовать и отпускать грехи, мне не надо было ни о чем беспокоиться: если днем я согрешу действием или словом, вечером я исповедуюсь, господин кардинал отпускает мне грехи, и все в порядке, я сплю спокойно. Но если я служу светскому хозяину — будь это сам король, — он не властен отпустить мне грехи. Я не смогу больше грешить, а без этого не смогу добросовестно делать свое дело.

Пока монах говорил, король продолжал смотреть на него; с каждой фразой отца Жозефа на лице Людовика все яснее читалось отвращение.

— И когда хотите вы вернуться в свой монастырь? — спросил он, когда тот закончил.

— Как только получу разрешение вашего величества.

— Вы его получили, святой отец, — сухо сказал король.

— Ваше величество преисполняет меня радостью, — сказал капуцин, скрестив руки на груди и низко кланяясь.

Затем таким же твердым и холодным шагом, каким вошел, — шагом, напоминавшим поступь статуи, — он вышел, даже не обернувшись, чтобы с порога еще раз поклониться королю.

— Лицемер и честолюбец, я о тебе не жалею!

Затем король еще минуту взглядом следил за ним в полутьме прихожей и промолвил:

— Так или иначе, одно совершенно ясно: если сегодня вечером я подал бы в отставку как король, подобно тому как это сделал сегодня утром господин кардинал, я не нашел бы четырех человек, которые бы последовали за мной в изгнание и разделили мою немилость. Впрочем, я не нашел бы и трех, и двух, а может быть, и одного.

XIII. ПОСЛЫ

На следующий день ровно в десять часов король, как он и говорил, был в кабинете кардинала.

То, что ему предстояло узнать, при всей своей унизительности, чрезвычайно интересовало его.

Вернувшись накануне в Лувр, он ни с кем не виделся, заперся со своим пажом Барада и, чтобы вознаградить его за оказанную услугу — избавление от кардинала, — дал ему ордер на три тысячи пистолей для получения у Шарпантье.

Было вполне справедливо, что, сделав больше, чем другие, Барада был вознагражден первым. Однако, прежде чем дать Месье сто пятьдесят тысяч ливров, королеве — тридцать тысяч и королеве-матери — шестьдесят тысяч, он не прочь был увидеть ответ Месье герцогу Лотарингскому — ответ, обещанный Россиньолем к десяти часам утра.

И вот, как мы сказали, ровно в десять часов король вошел в кабинет кардинала и, до того как он бросил плащ на кресло и положил шляпу на стол, позвонил три раза.

Россиньоль появился с обычной для него пунктуальностью.

— Ну что? — нетерпеливо спросил его король.

— Что ж, государь, — ответил Россиньоль, подмигивая сквозь очки, — он в наших руках, этот пресловутый шифр.

— Посмотрим скорее! — сказал король. — Сначала ключ.

— Вот он, государь.

И вместе с переводом он протянул ключ, положив его сверху.

Король прочел:

Se король

Astre se королева

Be королева-мать

L’amb Месье

L M кардинал

+ мертв

Pif-paf война

Zane герцог Лотарингский

Gor г-жа де Шеврез

Gel г-жа де Фаржи

C беременна

— Что дальше? — спросил король.

— Замените шифрованные слова, государь.

— Нет, — сказал король, — вы к этому привычнее: у меня голова лопнет от такой работы.

Россиньоль взял бумагу и прочел:

«Королева, королева — мать и герцог Орлеанский рады. Кардинал мертв. Король хочет быть королем. Война против короля Сурков решена, но герцог Орлеанский возглавит войска. Герцог Орлеанский, влюбленный в дочь герцога Лотарингского, не хочет ни в коем случае жениться на королеве, она старше его на семь лет; он опасается одного — как бы, последовав добрым советам г-жи де Фаржи и г-жи де Шеврез, она не оказалась беременной к моменту смерти короля.»

Король выслушал чтение не прерывая; однако он несколько раз отирал лоб, чертя по паркету колесиком шпоры.

— Беременной, прошептал он, беременной. Во всяком случае, если она забеременеет, то не от меня.

Затем он обернулся к Россиньолю:

— Это первые письма такого рода, расшифрованные вами, сударь?

— О нет, государь. Я расшифровал уже десять или двенадцать подобных им.

— Почему же господин кардинал мне их не показывал?

— Зачем было волновать ваше величество, если он следил, чтобы с вами не случилось беды?

— Но, обвиняемый, преследуемый всеми этими людьми, почему он не воспользовался этим оружием против них?

— Он боялся, что оно причинит больше зла королю, чем его врагам.

Король несколько раз прошелся взад и вперед по кабинету, опустив голову и надвинув шляпу на глаза.

Затем, вернувшись к Россиньолю, он сказал:

— Сделайте мне копию каждого из этих писем в зашифрованном виде, но с ключом сверху.

— Хорошо, государь.

— Вы думаете, что еще будут такие письма?

— Конечно, государь.

— Кого должен я принять сегодня?

— Это не касается меня, государь. Я занимаюсь только своими шифрами. Это дело господина Шарпантье.

И не успел еще Россиньоль выйти, как король лихорадочным движением дважды ударил по звонку.

Эти отрывистые и сильные удары говорили о душевном состоянии Людовика XIII.

Шарпантье поспешно вошел, но остановился на пороге.

Король стоял, задумавшись, глядя в пол и опираясь рукой о бюро кардинала.

— Беременна, — шептал он, — королева беременна; иностранец на французском троне, может быть англичанин!

И добавил вполголоса, словно боясь услышать собственные слова:

— В этом нет ничего невозможного. Как уверяют, пример в нашей семье уже был.

Поглощенный своими мыслями, король не заметил Шарпантье. Думая, что секретарь не откликнулся на зов, король нетерпеливо поднял голову и собирался уже снова позвонить; но тот, угадав по жесту его намерение, торопливо прошел вперед со словами:

— Я здесь, государь.

— Хорошо, — сказал король, глядя на него и пытаясь овладеть собой. — Какие дела у нас сегодня?

— Государь, граф де Ботрю прибыл из Испании и граф де Ла Салюди из Венеции.

— Что они должны были там делать?