Ожерелье королевы - Дюма Александр. Страница 4

– О Боже, сударь, – воскликнул Лаперуз, – вы и представить не можете, как мне жаль, что вместо битвы при Креси вы не наблюдали за сражением при Акции [7].

– Почему же, сударь?

– Да потому, что вы смогли бы сообщить мне кое-какие подробности по части навигации, которые, несмотря на прекрасный рассказ Плутарха, для меня не очень-то ясны.

– Какие именно, сударь? Я буду счастлив, если смогу вам чем-либо помочь.

– Так вы там были?!

– Нет, сударь, я был тогда в Египте. Царица Клеопатра поручила мне пересоставить Александрийскую библиотеку [8]. Я подходил для этой работы более других, поскольку знал лично лучших античных авторов.

– Вы видели царицу Клеопатру, господин Калиостро? – вскричала графиня Дюбарри.

– Как вижу вас, сударыня.

– Она была в самом деле красива или это только легенда?

– Вы сами знаете, госпожа графиня, что красота – понятие относительное. В Египте Клеопатра была королевой и красавицей, а в Париже смогла бы претендовать лишь на роль хорошенькой гризетки.

– Не следует отзываться дурно о гризетках, господин граф.

– Да Боже меня упаси!

– Итак, Клеопатра была…

– Невысокого роста, худощавой, живой, остроумной. Елаза у нее были большие и миндалевидные, нос греческий, зубы жемчужные, а рука – как у вас, сударыня: она была поистине достойна держать скипетр. Да вот, кстати, алмаз, который она мне подарила и который достался ей от ее брата Птолемея: она носила его на большом пальце.

– На большом пальце? – воскликнула г-жа Дюбарри.

– Да, по тогдашней египетской моде, а я видите! – с трудом надеваю его на мизинец.

Сняв с пальца перстень, он передал его г-же Дюбарри.

Алмаз и вправду был восхитителен – столь чистой воды и так искусно огранен, что мог стоить тридцать, а то и все сорок тысяч франков.

Обойдя стол, перстень вернулся к Калиостро, который невозмутимо надел его обратно на мизинец и сказал:

– Я вижу, вы мне не верите; с подобным роковым недоверием мне приходится бороться всю жизнь. Поплатились за это многие: Филипп Валуа – когда я советовал ему открыть Эдуарду путь к отступлению; Клеопатра – когда я предсказывал, что Антоний будет разбит; троянцы – когда во поводу деревянного коня я говорил им: «Кассандра вдохновлена свыше, послушайтесь Кассандру».

– Это невозможно! – воскликнула сквозь одолевавший ее хохот г-жа Дюбарри. – В жизни не видела, чтобы человек мог быть таким серьезным и в то же время таким забавником.

– Уверяю вас, – с поклоном ответил Калиостро, – что Ионафан был еще большим забавником, чем я. О, что это был за очаровательный товарищ! Когда Саул его убил, я чуть с ума не сошел от горя [9].

– Послушайте, граф, – вмешался герцог де Ришелье, – если вы не остановитесь, то сведете с ума беднягу Таверне: он так боится смерти, что смотрит на вас испуганными глазами, поскольку поверил в ваше бессмертие. Скажите, но только откровенно: вы бессмертны или нет?

– Вы спрашиваете, бессмертен ли я?

– Вот именно.

– Этого я не знаю, но точно могу сказать одно.

– Что же именно? – спросил Таверне, слушавший графа с более напряженным вниманием, чем остальные.

– А то, что я и вправду был свидетелем всего, о чем тут говорил, и знавал всех, о ком тут упоминал.

– Вы знали Монтекукколи?

– Как знаю вас, господин де Фаврас, и даже ближе: вас я имею честь видеть во второй или в третий раз, тогда как с этим опытным стратегом прожил в одной палатке почти год.

– И вы знали Филиппа Валуа?

– Я уже имел честь сообщить вам об этом, господин де Кондорсе. Только потом он вернулся в Париж, а я покинул Францию и вернулся в Богемию.

– А Клеопатру?

– Да, госпожа графиня, и Клеопатру. Я уже говорил, что у нее были такие же, как у вас, черные глаза и грудь, почти столь же прекрасная, как ваша.

– Но, граф, откуда вы знаете, какая у меня грудь?

– У вас она такая же, как у Кассандры, сударыня, и в довершение всего у нее, как и у вас, или, вернее, у вас, как и у нее, слева, на уровне шестого позвонка, есть черное родимое пятнышко.

– Но вы же просто чародей, граф!

– Э нет, маркиз, – со смехом возразил маршал де Ришелье, – об этом рассказал ему я.

– А откуда это известно вам?

– Семейная тайна, – поджав губы, ответил маршал.

– Отлично, отлично, – пробормотала г-жа Дюбарри. – Ей-богу, маршал, когда идешь к вам, нужно накладывать двойной слой румян. – И, повернувшись к Калиостро, добавила: – Значит, сударь, вы владеете секретом молодости, потому что для своих трех-четырех тысяч лет выглядите едва ли на сорок.

– Да, сударыня, у меня есть секрет молодости.

– Омолодите же меня в таком случае!

– Вам, сударыня, это ни к чему: чудо уже свершилось. Ведь человеку столько лет, на сколько он выглядит, а вам не дашь и тридцати.

– Это лишь учтивость с вашей стороны.

– Нет, сударыня, так оно и есть.

– Но объяснитесь же!

– Нет ничего проще. Вы уже подверглись омоложению.

– Каким это образом?

– Вы приняли мой эликсир.

– Я?

– Вы, графиня, вы. Неужели вы забыли?

– О, это что-то новенькое!

– Графиня, помните некий дом на улице Сен-Клод? Помните, как вы пришли в этот дом по одному делу, касавшемуся господина де Сартина? Помните об услуге, которую вы оказали моему приятелю по имени Жозеф Бальзамо? Помните, как он вручил вам флакон эликсира и велел принимать каждое утро по три капли? Помните, что вы так и поступали вплоть до прошлого года, когда содержимое флакона кончилось? Если вы забыли все это, графиня, то, право же, речь может идти уже не о скверной памяти, а о неблагодарности.

– Ах, господин де Калиостро, вы говорите такие вещи…

– Какие известны лишь вам одной, я это знаю. Но стоит ли быть чародеем, если не знать секретов своих ближних?

– Однако у Жозефа Бальзамо тоже был рецепт этого волшебного эликсира?

– Нет, сударыня, но, поскольку он был одним из моих лучших друзей, я дал ему несколько флаконов.

И у него сколько-нибудь еще осталось?

– Этого я не знаю. Уже три года, как бедняга Бальзамо пропал. Последний раз я видел его в Америке, на берегах Огайо, он тогда отправлялся в экспедицию в Скалистые горы. Позднее до меня доходили слухи о его гибели.

– Послушайте-ка, граф, – вскричал маршал, – полно вам любезничать! Выкладывайте, граф, вашу тайну!

– Но только без шуток, сударь, – попросил граф Хага.

– Я вполне серьезен, государь, – о, прошу прощения, я хотел сказать «господин граф», – ответил Калиостро и поклонился, давая понять, что это просто обмолвка.

– Значит, – продолжал маршал, – графиня недостаточно стара, чтобы подвергнуться омоложению?

– По совести говоря, нет.

– Тогда вот вам другой пациент, мой друг Таверне. Что скажете? Не правда ли, он похож на современника Понтия Пилата? Но быть может, он, напротив, слишком стар?

– Отнюдь, – ответил Калиостро, взглянув на барона.

– Ах, дорогой граф, если вы его омолодите, я объявлю вас учеником Медеи! [10] – воскликнул Ришелье.

– Вы действительно этого хотите? – спросил Калиостро, обращаясь к хозяину дома и обводя глазами собравшихся.

Все в знак согласия кивнули.

– И вы тоже, господин де Таверне?

– Да я-то в первую очередь, черт возьми! – вздохнул барон.

– Что ж, это несложно, – бросил Калиостро и извлек из кармана восьмиугольную бутылочку.

Затем, взяв чистый хрустальный бокал, он нацедил в него несколько капель из бутылочки. После этого он долил хрустальный бокал до половины ледяным шампанским и протянул его барону. Присутствующие, разинув рты, следили за каждым его движением.

Барон взял бокал, поднес к губам, но в последний миг заколебался.

Увидев его сомнения, присутствующие так громко расхохотались, что Калиостро вышел из терпения: