Последний платеж - Дюма Александр. Страница 44

Трое сверхметких стрелков, старший егерь-лесник и два его помощника не ведали скуки, то очищая массив вечнозеленого дуба, заросли лентиско и мирта, то готовя дичину для своей островной коммуны, то зорко приглядываясь к какому-нибудь подозрительному парусу, болтающемуся в окрестностях островка. Свои паруса — двух рыболовных баркасов, тоже не подверженных безделью и скуке, были им достаточно хорошо известны, чтобы хоть на миг спутать их с чужаками-контрабандистами, или мелкими пиратами-хищниками, еще кое-как доживающими свое время на Медитеррании, уже почти полностью очищенной от пиратства и корсарства былых времен строгими корветами военных флотов. Испания, Франция, Италия, Греция, Австрия и даже Россия, не считая морской владычицы Британии, владевшей такими твердынями, как Гибралтар, Мальта, Кипр — меньше чем за столетие почти полностью выветрили память о тунисских и алжирских морских разбойниках, о таких, к каким когда-то попал в долгое рабство великий Мигель Сервантес!

Островок Монте-Кристо мог наслаждаться более или менее прочным покоем, тишиной, безмятежностью. Только от стихий, от природных бурь и гроз не был он огражден чем-либо, но жители островка отнюдь не сетовали на это, не обижались. В бесчисленные знойные дни десятимесячного каждый год лета, когда даже бризы с материка не смягчали духоту, налет самой страшной грозы с яростным ливнем был приятен, отраден, доставлял удовольствие, малознакомое жителям менее солнечных мест.

В такие минуты и часы Эдмон, Гайде, их дети и гости, как правило, не покидали просторную крытую веранду замка.

Широкий, неоглядный вид открывался с веранды. Замок, построенный на самой высокой точке островка, был так искусно вделан в скалы, что и в сильнейшую подзорную трубу можно было не различить его с моря. Но зато сидящие на просторной веранде могли заметить любой бриг или шхуну, не говоря уже о дымящихся, хотя все-таки и редких пароходах.

Верный слову и договору Жюль делал заход на островок в каждый свой рейс, шел ли он в Венецию, или на Кипр, или в полюбившийся ему Порт-Саид, на шумную и многолюдную стройку Суэцкого канала, куда всегда было много хороших, выгодных грузов.

Сейчас в один из предзакатных часов долгого июньского дня 186* года отлично знакомый жителям островка пароход «Монте-Кристо» также вошел в маленькую, уютную бухту, которая была почти целиком видна с веранды замка.

— Кто-то приехал к нам, — предположил Эдмон, и как вошло у него в обычай, направился встречать приехавшего, еще не узнанного издали.

Минут через десять он возвратился с гостем. Высокий, в пышной шапке жестко-вьющихся седеющий волос, лет изрядно за пятьдесят, но несколько чрезмерно румяный — предрасположенность к апоплексии — он шумно появился на веранде:

— О, как здесь чудесно! Наконец-то я добрался до вас, мои милые островитяне! Так давно-давно мечтал об этом.

Он с нежной почтительностью поцеловал руку Гайде, чмокнул в лобик выскочившую десятилетнюю очаровательную Мерседес и раскинул руки, чтобы обнять Александра:

— Иди сюда, мой мальчик, мой крошка-крестник!

Александр с некоторым недоумением и даже обидой проворчал:

— Какой же я «крошка»? Мне уже семнадцатый год…

— Но я помню тебя трехлетним когда-то в Париже… Не обижайся, родной!

— Но кто вы такой, сударь? — стараясь быть вежливым, хотя бы по тону, спросил Александр.

Гость раскланялся всем своим массивным телом:

— Я твой тезка, тоже Александр!.. Ха-ха-ха! Вот что значит давно не видеться! Я, прости за нескромность, писатель, льом-де-леттр! Писал кое-что о твоем папе: «многострадальный граф»…

— О! — вскричал удивленный Александр. — Это ваше произведение, сударь? Так я страшно рад увидеть вас воочию, живого…

Гость продолжал весело хохотать — и плечами, и животом, и даже ногами, пожалуй. Но слова, изрекаемые им теперь, были уже довольно серьезны, даже значительны:

— Да, я еще жив пока что и просто счастлив, что успел увидеть своего героя и его семью в полном благополучии и благоденствии. Правда, я прочил ему еще большую, почти мирового значения роль…

Он на секунду остановился и, продолжая улыбаться, посмотрел в глаза Эдмону, как бы спрашивая: «Можно ли?»

— Роль, равную роли знаменитого и прославленного сейчас Лессепса, вдохновителя и создателя величайшего сооружения эпохи, сооружения, которым будет вправе гордиться наш девятнадцатый век! Но я доволен уже и тем, что отец твой, милый мальчик, все же причастен к этому грандиозному историческому делу! Впрочем, как опасается мой друг Виктор Гюго…

Александр не удержался, прервал гостя:

— О! Месье Гюго ваш друг?

— И какой еще! Самый главный, возможно! Самый авторитетный во всяком случае… Так вот он, к сожалению, считает, что постройка Суэцкого канала, детища твоего отца и Лессепса, может вместо блага принести человечеству бедствия, оказаться яблоком раздора между народами и государствами…

— А что, возможно, что он и прав, — теперь уже Эдмон прервал гостя полузадумчивой репликой.

— Хочется все же надеяться, что он не прав, — горячо и без улыбки на сей раз возразил массивный гость. — Я раз побывал на Суэцком перешейке и убедился, что человечество оказалось бы врагом самому себе, если бы не соорудило искусственного пролива между Азией и Африкой. Возможны раздоры из-за этого блистательного сооружения, но польза, которую он сулит множеству стран, неисчислима и не подлежит сомнению.

— Был уверен в этом и я когда-то, — все так же задумчиво произнес граф Монте-Кристо. — Потому-то я так и загорелся этой идеей, так много вложил в нее: и энтузиазма своего, и надежд, и денежных средств…

Гость подхватил:

— Да, и даже побаивался, что эта, как вы называете «затея», отвлечет вас, мой друг, от главнейшего, что свело вас, сблизило, сроднило, от мести Каину нашего времени, мерзкому авантюристу, убившему безжалостно и беззаконно моего родича по имени — великого русского поэта тоже Александра Пушкина… Ведь он тоже африканского происхождения, как и я! Мы оба могли быть наглядным примером и доказательством тех сил, какие таятся в Солнечной крови Африки! Мстя за Пушкина, полного иноплеменника для вас, мой Эдмон, вы смывали пятно не только со своего родового имени «Дантес», но и со всех ваших европейских сородичей. Вы тем самым сблизили детей Африки с питомцами высоко цивилизованной Европы, лишь злейшие враги из них смотрели и продолжают смотреть на африканцев, как на нечто низшее, обреченное на вечное унижение и рабство! О, нет, и я, и Пушкин из своего гроба, благодарно приветствуем вас, Эдмон Дантес, за вашу настойчивость и неумолимость в отношении выродка, носящего то же имя, что и вы.

Гайде, до этого молчавшая, сочла нужным присоединиться к разговору:

— Но то, шер метр, о чем вы говорите с таким восторгом, отняло у Эдмона и его семьи немало драгоценных лет, подвергало и его не раз тяжкой опасности, а тем самым и нас, кому он так дорог! Месть имеет свой вкус, свою сладость, но созидание неизмеримо важнее и радостнее. Вы опасались, месье Александр, что движущая сила мести, лучше сказать возмездия, — уступит место в душе Эдмона энергии созидания, строительства, не так ли?

Гость полусмущенно кивнул:

— Были такие моменты, признаюсь… Но возмездие состоялось, и все это — уже достояние прошлого…

Эдмон подтвердил:

— Я давно уже не слежу за судьбой этого человека. Я посчитал свою задачу осуществленной, шер метр, доставив по назначению то, что ему было предназначено, при таком свидетеле, который уж вряд ли стал бы с ним нянчиться после этого… При императоре Франции… А если он, император Франции, все-таки продолжает с ним нянчиться, значит, и он того же поля ягода, башмак той же пары.

Гость пожал плечами:

— Гюго, на которого мне никогда не надоест ссылаться, держится именно такого мнения. Он считает, что даже недолгое «соратничество» Наполеона Третьего с убийцей великого поэта Пушкина сделало его, императора Франции, таким же вовеки неизменимым преступником.