Сальватор - Дюма Александр. Страница 231

– Ваше имя, – продолжал господин Рапт, – если и не является пока, но скоро наверняка станет одним из самых известных имен воюющей прессы. Мне известны не так много примеров острой полемики и имен публицистов, которые смогли бы подняться до ваших высот. Если бы все сторонники правого дела были столь же воинственны, как вы, господин аббат, то или я сильно ошибаюсь, или нам не пришлось бы вести столь длительную борьбу.

– Да, с такими полководцами, как вы, полковник, – тем же тоном ответил аббат, – добиться победы было бы, по-моему, очень легко. Именно об этом мы с братом и подумали сегодня утром, когда прочитали в вашем предвыборном манифесте ту фразу, где вы говорите, что для того, чтобы уничтожить врагов Церкви, все средства хороши. Кстати, позвольте, господин граф, представить вам моего брата.

И, толкнув вперед брата, сказал:

– Господин Ксавье Букемон.

– Талантливый художник, – с самой любезной улыбкой добавил граф Рапт.

– Как? Вы и моего брата знаете? – с удивлением спросил аббат.

– Я имею честь быть вам известным, господин граф? – тихо спросил своим противным фальцетом господин Ксавье Букемон.

– Я знаю вас, как знает вас весь Париж, мой юный мэтр, – ответил господин Рапт. – Хотя только понаслышке. Кто же не знает имен знаменитых художников?

– Мой брат вовсе не стремился стать знаменитым, – сказал аббат Букемон, набожно складывая ладони и покорно опуская взор. – Что такое слава? Тщеславное удовольствие от того, что вас знают люди, с которыми вы не знакомы. Нет, господин граф, мой брат силен верой. Ты ведь человек верующий, Ксавье? Мой брат признает только искусство христианских художников четырнадцатого и пятнадцатого веков.

– Я делаю только то, что могу, господин граф, – лицемерно произнес художник. – Но должен признаться, что никогда не надеялся даже на то, что мое скромное имя дойдет до вас.

– Не слушайте вы его, господин граф, – поспешил вставить аббат. – Он ужасно скромен и застенчив. И если бы я не подстегивал его постоянно, он ни шага вперед не сделал бы. Вы не поверите: он упорно отказывался пойти со мной к вам под предлогом того, что мы хотим попросить вас о небольшой услуге.

– Правда, мсье? – сказал граф Рапт, удивленный чрезмерной наглостью священника.

– Ведь так, Ксавье? Ну же, скажи честно, – произнес аббат. – Ты ведь отказывался пойти со мной, не правда ли?

– Это правда, – ответил художник, потупив взор.

– И напрасно я старался убедить его в том, что вы – один из самых заслуженных офицеров нашего времени, один из величайших государственных деятелей Европы, один из самых просвещенных покровителей изящных искусств во Франции. Из-за своей чертовой скромности, из-за ужасной щепетильности он ничего не желал слушать. И поэтому, повторяю, мне почти пришлось прибегнуть к насилию для того, чтобы привести его сюда.

– Увы, господа, – сказал граф Рапт, решив до конца померяться с ними в лицемерии, – мне не дано счастья быть художником, о чем я очень сильно сожалею. Да что такое воинская слава, что такое известность политического деятеля рядом с бессмертным венком, который Господь возложил на головы таких творцов, как Рафаэль и Микеланджело? Но если я и не имею такой славы, я по крайней мере имею счастье быть в близких отношениях с самыми известными художниками Европы. Некоторые из них даже, и я очень горд подобной чести, испытывают ко мне известную дружбу. Поэтому мне не стоит говорить вам, мсье Ксавье, что я буду счастлив, если среди них окажетесь и вы.

– Ну, Ксавье, – произнес аббат взволнованным голосом, поднеся к глазам ладонь, словно бы для того, чтобы смахнуть слезу, – что я тебе говорил? Обманывал ли я тебя, говоря о репутации этого несравненного человека?

– Мсье! – сказал граф Рапт, словно устыдившись подобной похвалы.

– Несравненного! И я не буду отказываться от своих слов. Более того, я заявляю, что не буду знать, как вас отблагодарить, если вы сможете устроить для Ксавье заказ на исполнение десяти фресок, которыми мы решили украсить стены нашей бедной церкви.

– Ах, брат, брат, это уж слишком! Ты ведь прекрасно знаешь, что эти фрески – обет, который я дал во время болезни нашей несчастной матери, и что ты все равно получишь их, будут они оплачены или же нет.

– Конечно. Но этот обет превосходит твои силы, несчастный! Выполняя его, ты умрешь с голода. Поскольку, господин граф, у меня всего лишь маленький приход, доходы от которого принадлежат моим беднейшим прихожанам. А у тебя, Ксавье, всего и богатства, что твоя кисть.

– Ты ошибаешься, брат, у меня еще есть вера! – сказал художник, возводя очи горе.

– Вы только послушайте его, господин граф, только послушайте! Это ведь ужасно, не правда ли?

– Господа, – сказал граф Рапт, вставая, чтобы дать братьям понять, что аудиенция закончена, – через восемь дней вы получите официальное письмо с заказом на написание десяти фресок.

– Хочу заверить вас сто, тысячу, миллион раз в том, что мы в вашем полном распоряжении, в том, что мы примем самое деятельное участие в завтрашней великой битве, – сказал аббат. – Позвольте нам еще раз сказать вам, что мы – ваши самые преданные слуги и за сим удалиться?

Говоря это, аббат Букемон низко поклонился графу Рапту и сделал вид, что и впрямь собирается уже уйти, но тут его брат Ксавье несколько грубо схватил его за руку и сказал:

– Одну секунду, брат! Мне тоже надо кое-что сказать господину графу Рапту. Вы позволите, господин граф?

– Говорите, мсье, – сказал тот, не имея сил скрыть некоторое разочарование.

Братья были слишком сообразительными, чтобы не понять его нетерпение. Но они сделали вид, что ничего не случилось, и поэтому художник бесстыдно произнес:

– Мой брат Сюльпис, – сказал он, указывая на аббата, – только что говорил вам о моей скромности и застенчивости. Позвольте же и мне, господин граф, поговорить о его бескорыстии, которое, по-моему, неизлечимо. Сначала я хочу сказать одно: я согласился прийти сюда, несмотря на мое нежелание беспокоить вас, только для того, чтобы помочь ему и попросить вас проявить к нему всю вашу снисходительность. О, если бы речь шла только обо мне, поверьте, господин граф, я никогда бы не посмел нарушить ваш покой. Мне лично ничего не нужно, у меня есть моя вера! А если бы мне что-нибудь и было нужно, я мог бы подождать. Ведь я, кстати, постоянно говорю себе, что мы живем в такое время и в такой стране, где те, кого сегодня называют великими мастерами, едва ли достойны мыть кисти Беато Анжелико и Фра Бартоломео! И почему все это, господин граф? Потому что у современных художников нет веры. А у меня она есть. И таким образом мне не нужно ничто и никто. Следовательно, мне не о чем просить. Для себя лично по крайней мере. Но когда я смотрю на моего брата, моего бедного брата, на святого, который перед вами, мсье, когда вижу, как он раздает беднякам эти тысячу двести франков, которые приносит ему его приход, и оставляет себе деньги только на то, чтобы купить вина, которым он по утрам крестит младенцев, сердце мое сжимается, господин граф, язык становится более свободным, и я не боюсь показаться навязчивым. Ибо прошу я уже не для себя, а для моего брата.

– Ксавье, друг мой! – лицемерно протянул аббат.

– О, тем хуже. Я уже начал говорить. Теперь вы знаете, господин граф, что вам надо сделать. Я ничего вам не говорю, ничего не навязываю. Я все предоставляю вашему благородному сердцу. Мы ведь не из тех людей, которые приходят к кандидату и говорят:

«Мы – владельцы и редактора газеты. Вам нужна наша поддержка – платите. Давайте заранее оговоримся о цене за нашу услугу, и мы вам ее окажем». Нет, господин граф, нет, слава богу, мы не из таких.

– Да разве есть такие люди, брат? – спросил аббат.

– Увы, да, господин аббат, есть и такие, – сказал граф Рапт. – Но, как сказал ваш брат, вы не из их числа. Я займусь вами, господин аббат. Пойду к министру по делам культов, и мы с ним постараемся по меньшей мере удвоить ваши скромные доходы.