Сальватор - Дюма Александр. Страница 292

Петрюс».

Эта новость, от которой при любых других обстоятельствах сердце Регины, как правильно сказал Петрюс, облилось бы кровью, в данный момент произвело на нее совсем другое действие.

Во сне ей представились такие ужасные картины, предвестники больших катастроф, которые вполне могли сойти и за предчувствия.

Она видела во сне тело возлюбленного, лежащим на снегу, который покрыл лужайки парка, и тело это, а скорее труп, было таким же белым и таким же холодным, как этот снег. Ей приснилось, что она подошла поближе и закричала от ужаса, увидев, что грудь любимого была не менее десятка раз проткнута кинжалом убийцы. А в кустах блестели, словно кошачьи глаза, огоньки чьих-то глаз. Она услышала зловещий крик и узнала смех и взгляд графа Рапта.

И тут она проснулась и села на краешек кровати. Волосы ее были растрепаны, по лбу струился пот, сердце лихорадочно билось в груди, все тело дрожало, как в лихорадке. Она принялась дико озираться вокруг. Ничего не увидев, она уронила голову на подушки и прошептала:

– Боже! Что с ним может произойти?

И в этот самый момент в комнату вошла Нанон с письмом от Петрюса.

По мере его прочтения смертельно-бледное лицо принцессы мало-помалу начало приобретать нежно-розовый оттенок.

– Спасен! – воскликнула она, молитвенно сложив руки и подняв глаза к небу, чтобы поблагодарить Бога.

Затем встала, подбежала к столику, взяла листок бумаги и быстро написала следующее:

«Да благословит Вас Господь, любимый! Ваше письмо явилось для меня светом солнца в непроглядной тьме ночи. Сегодня ночью умерла моя бедная мать. Получив Ваше письмо, я подумала об одном: вся любовь, которую я испытывала к ней, теперь перенесется на Вас!

Смиримся же с судьбой, мой Петрюс, и переживем эти несколько дней, которые нам не удастся увидеться. Но, поверьте, рядом Вы со мной или вдали, все равно: я тебя люблю!

Регина».

Запечатав письмо, она протянула его Нанон со словами:

– Отнеси это Петрюсу.

– На улицу Нотр-дам-де-Шам? – спросила Нанон.

– Нет, – ответила принцесса, – на улицу Варен, в дом графа Эрбеля.

Нанон ушла.

К тому моменту, когда Нанон вышла за порог особняка, оба подручных господина Рапта, а точнее, люди Бордье, уже заняли свои посты. Тот, которому было поручено следить за улицей Плюме, увидев, как Нанон повернула направо и свернула на бульвар, пошел вслед за ней на некотором расстоянии, как это было предписано графом Раптом.

Выйдя на бульвар, тот из них, который был поставлен на улице Плюме, увидел своего напарника и сказал ему:

– Старуха пошла не в направлении улицы Нотр-Дам-де-Шам.

– Она опасается того, что за нею следят. Поэтому пошла окольным путем.

– В таком случае пойдем за ней! – предложил первый.

– Пошли! – повторил второй.

И они продолжили следовать за кормилицей принцессы на расстоянии пятнадцати или двадцати шагов.

Они увидели, как она позвонила в особняк графа де Куртенэ и через минуту вошла в дом.

Поскольку им была поставлена задача отобрать письмо только на улице Нотр-Дам-де-Шам, филерам даже и в голову не пришло напасть на старуху на улице Варен.

Отойдя подальше от особняка, они стали держать совет.

– Очевидно, – сказал один из них, – она пришла сюда с каким-то поручением. И выйдя отсюда, направится в сторону бульвара Монпарнас.

– Вполне возможно, – сказал другой.

Но не тут-то было. Спустя пять минут они увидели, как кормилица принцессы отправилась обратно тем же самым путем, как и пришла сюда: она шла в особняк Ламот-Уданов.

– Осечка! – сказал первый и отправился на свой пост на бульваре.

– Повторить! – сказал второй и пошел на улицу Плюме.

А вот что происходило в доме Петрюса, пока все с таким усердием занимались им.

Бордье пришел на улицу Нотр-Дам-де-Шам в тот самый момент, когда Регина получила послание Петрюса.

– Дома ли господин Петрюс Эрбель? – спросил Бордье у слуги художника.

– Его нет, – ответил тот.

– В таком случае передайте ему вот это письмо сразу же, как он вернется.

Бордье вручил письмо и вышел.

Но на пороге он столкнулся с каким-то комиссионером.

– Смотреть надо, куда идешь! – грубо сказал он.

Этим комиссионером был Сальватор. Увидев человека, закутанного по самый нос в огромный плащ, хотя стоявшая на дворе погода никоим образом не оправдывала принятие таких предосторожностей, он взглянул на того, кто ему нагрубил.

– Эй вы, человек в плаще, вы и сами могли бы быть поаккуратнее, – сказал он, стараясь разглядеть лицо секретаря.

– Не вам меня учить, – презрительно ответил Бордье.

– Возможно, – сказал Сальватор, опустив руку на воротник плаща и опуская вниз край одежды, который закрывал лицо. – Но поскольку вы должны передо мной извиниться, я не отпущу вас, пока вы не сделаете этого.

– Чудак! – прошипел сквозь зубы Бордье.

– Чудаки только те, кто прячет лицо, стараясь, чтобы их не узнали, а их все же узнают, мсье Бордье, – произнес комиссионер, сжав секретарю руку.

Тот попытался было освободиться, но все попытки оказались тщетными: он был словно зажат в тиски.

– Я вполне удовлетворен, – сказал Сальватор, отпуская его руку. – Ступайте с миром и больше не грешите.

Сальватор вошел в дом, размышляя:

– Какого черта этот мошенник тут делал?

– Хозяина нет дома, – сказал слуга, увидев входящего Сальватора.

– Знаю, – ответил тот. – Дай мне ключ и письма, которые ему прислали.

Забрав корреспонденцию и ключ от квартиры Петрюса, Сальватор вошел в мастерскую молодого художника.

Кому-то из читателей, возможно, покажется слишком фамильярным поведение комиссионера относительно его приятеля Петрюса, поскольку даже самая тесная дружба вряд ли оправдывает вскрытие писем, чем бы это ни мотивировалось. Но мы успокоим этих читателей, сообщив им, по какому праву Сальватор мог читать письма, адресованные другу.

Помимо того, что Петрюс, как нам уже известно, не имел от Сальватора никаких тайн, он сам написал ему после того, как отправил письмо принцессе Регине. Вот что художник написал Сальватору:

«Дорогой друг, я на некоторое время вынужден неотлучно находиться у постели моего тяжелобольного дяди. Прошу Вас по получении этого письма пойти ко мне и сделать для Вашего друга то, что он сделал бы для Вас. То есть прочитать адресованные мне письма и ответить на них так, как Вы посчитаете нужным.

Вы столько раз говорили мне, что я могу воспользоваться Вашей дружбой, что, уверен, Вас моя просьба не затруднит.

Тысячу раз благодарю Вас и выражаю сердечную привязанность,

Петрюс».

Устроившись в мастерской, Сальватор вскрыл письма.

Первое было от Жана Робера, который предупреждал Петрюса, что его драма «Гвельфы и Гобелины» будет играться в конце недели и что он просит его присутствовать на генеральной репетиции.

Второе письмо было от Людовика: это была пастораль, идиллия в прозе о любви юноши к Рождественской Розе.

Последним было письмо, не похожее на два предыдущих: бумага была тонкой и надушенной, почерк мелким и красивым. Это было письмо, которое граф Рапт вынудил написать принцессу Регину.

Сальватор никогда раньше не видел почерка принцессы, но сразу же догадался, что письмо было от нее, поскольку любящую женщину можно узнать по всему, к чему прикасалась ее ручка.

Прежде чем вскрыть письмо, он тщательно его осмотрел.

Какой пустяк – вскрыть письмо! Особенно когда у вас есть на это разрешение. Но это ведь было письмо от женщины, и от женщины любимой! Ему было чуточку стыдно заглядывать посторонним взором в этот храм.