Сальватор. Том 1 - Дюма Александр. Страница 104

– Дядя! Дядюшка! Смилуйтесь! Довольно!

– Да, пожалуй, с тебя хватит. Я видел, как ты покраснел от стыда за совершенную тобой ошибку, когда я рассказывал о бедном музыканте. Да, я избавлю тебя от упреков, потому что надеюсь: если еще не поздно, ты отступишь назад при виде пропасти, в которую едва не скатился сам и не увлек за собой моего несчастного брата.

– Дядя! – воскликнул Петрус и протянул генералу руку. – Я вам обещаю…

– О! Я так просто не возвращаю свое расположение тому, кого однажды лишил его. Ты обещаешь – прекрасно, Петрус. Но вот когда ты придешь и скажешь мне: «Я сдержал свое обещание», только тогда и я тебе отвечу: «Браво, мой мальчик! Ты действительно порядочный человек». – И чтобы несколько смягчить отказ, генерал занял свои руки:

одной взялся за табакерку, другой зачерпнул табак и отправил его по назначению.

Петрус то бледнел, то краснел и наконец уронил руку, которую протягивал генералу.

В эту минуту с лестницы донеслись шаги и голоса.

– Говорю вам, сударь, что я получил от хозяина строгий приказ, – говорил лакей.

– Какой еще приказ, дурак?

– Пропускать гостей только после того, как будет передана карточка.

– Кому?

– Господину барону.

– Кого ты называешь бароном?

– Господина барона де Куртенея.

– Да разве я иду к барону де Куртенею? Мне нужен господин Пьер Эрбель.

– В таком случае я вас не пущу.

– Как это – не пустишь?

– А вот так: не пущу!

– Мне?! Преграждать путь?! Ну, погоди!

Похоже, ждать лакею пришлось недолго: почти тотчас дядя и племянник услышали странный звук, словно что-то тяжелое плюхнулось со второго этажа на первый.

– Что творится у тебя на лестнице, Петрус? – спросил генерал.

– Не знаю, дядя. Насколько я могу судить, мой лакей с кемто спорит.

– Уж не кредитор ли выбрал удобный момент, чтобы явиться к тебе, пока здесь я? – заметил генерал.

– Дядюшка! – остановил его Петрус.

Петрус сделал несколько шагов по направлению к двери.

Но не успел он до нее дойти, как дверь с грохотом распахнулась и в мастерскую влетел разгневанный господин.

– Отец! – вскрикнул Петрус и бросился ему в объятия.

– Сынок! – прошептал старый моряк, нежно его обнимая.

– Это и в самом деле мой брат-разбойник! – заметил генерал.

– И ты здесь! – вскричал старый моряк. – Знаешь, Петрус, этот пес был дважды не прав, не пуская меня к тебе.

– Полагаю, ты говоришь о камердинере моего высокочтимого племянника?

– Я говорю о том дураке, что не давал мне пройти.

– За что ты его, кажется, спустил с лестницы?

– Боюсь, что так… Слушай, Петрус…

– Отец!

– Взгляни-ка, не сломал ли себе шею этот дурак?

– Хорошо, отец, – кивнул Петрус и бросился вниз по лестнице.

– Ну что, старый морской волк, ты, я вижу, не меняешься! – сказал генерал. – Все такой же, каким я видел тебя в последний раз!

– Могу поспорить, что теперь уж я не изменюсь, слишком для этого стар, – отвечал Пьер Эрбель.

– Не говорите о старости, досточтимый брат! Ведь я на три года старше вас, – заметил генерал.

В это время вошел Петрус и сообщил, что лакей ничего себе не сломал, только вывихнул правую ногу.

– В таком случае он не так глуп, как кажется, – проговорил старый моряк.

XXIII.

Морской разбойник

Мы не раз упоминали в своем рассказе о брате генерала Эрбеля и отце Петруса. Но число наших персонажей столь велико, а описываемые нами события столь многочисленны и перепутаны между собой, что для большей ясности мы предпочитаем не представлять всех наших героев с самых первых сцен, как принято делать по правилам драматического искусства, а описывать этих персонажей по мере того, как они предстают перед читателями, чтобы последние могли принимать активное участие в нашем действии, а также дабы не усложнять интригу.

Как могли заметить читатели, отец Петруса только что ворвался к сыну в мастерскую и вместе с тем появился в нашей книге. Этот вновь прибывший призван сыграть, как уже играл в судьбе своего сына, довольно важную роль, а посему в интересах предстоящих сцен нашего повествования мы сочли себя обязанными сказать несколько слов о прошлом нашего нового героя, в котором так горько упрекал его родной брат.

Пусть наш читатель не волнуется: мы не станем предлагать его вниманию целый роман на эту тему и будем предельно кратки.

Кристиан-Пьер Эрбель, виконт де Куртеней, младший брат генерала, родился, как и сам генерал, на родине Дюгей-Труэна 29 и Сюркуфа 30; он появился на свет в 1770 году в Сен-Мало, этом гнезде всех морских орлов, известных под родовым именем корсаров, если и не нагонявших ужас на англичан, то, во всяком случае, бывших для тех бичом на протяжении шести столетий, то есть со времен Филиппа-Августа до Реставрации.

Не ведаю, существует ли история города Сен-Мало, но знаю точно, что ни один приморский город не мог бы, как он, похвастаться тем, что дал миру более верных сынов, а Франции – более отважных мореплавателей. Наряду с Дюгеем-Труэном и Сюркуфом мы могли бы привести имя корсара Кристиана, или – если читателю угодно знать не только его военную кличку, но и родовое имя, – Пьера Эрбеля, виконта де Куртенея.

Чтобы поближе познакомить с ним желающих, достаточно рассказать о первых его шагах.

С 1786 года, то есть, едва достигнув шестнадцатилетнего возраста, Пьер Эрбель стал матросом каперного судна, на которое двумя годами раньше поступил волонтером.

Захватив в плен шесть английских кораблей за одну кампанию, судно это, снаряженное в Сен-Мало, тоже оказалось в плену и было отправлено на Портсмутский рейд, а экипаж был рассредоточен по понтонам 31.

Юного Эрбеля вместе с пятью другими матросами отправили на понтон «Король Жак». Они пробыли там год. На нижней палубе им смастерили что-то вроде вонючей каморки, служившей камерой шестерым пленникам. Она проветривалась и освещалась через один-единственный портик 32 в фут шириной и шесть дюймов высотой. Через это же отверстие несчастные могли полюбоваться небом.

Однажды вечером Эрбель, понизив голос, сказал товарищам:

– Неужели вам не надоело здесь сидеть?

– Чертовски надоело! – ответил за всех парижанин, время от времени развлекавший товарищей шутками.

– Чем вы готовы пожертвовать, чтобы отсюда выйти? – продолжал молодой человек.

– Рукой, – сказал один.

– Ногой, – отвечал другой.

– Глазом, – вставил третий.

– А ты, Парижанин?

– Головой.

– Так-то лучше! Ты не торгуешься и подойдешь мне.

– Что значит «подойду тебе»?

– Вот именно – подойдешь.

– Что ты хочешь сказать?

– Я решил нынче ночью убежать, а поскольку ты готов, как и я, рискнуть жизнью, мы сбежим вместе.

– Эй, давай без глупостей, – предупредил Парижанин.

– Расскажи, что ты задумал, – попросили другие.

– Сейчас… С меня довольно этой теплой водицы, которую они называют чаем, и этой тухлятины, зовущейся говядиной, и этого тумана, что зовется у них воздухом, и этой холодной луны, которая для них – солнце, и этой сырной головы в сливках, которую они зовут луной! Я ухожу.

– Каким образом?

– Вам это знать ни к чему, потому что я возьму с собой

только Парижанина.

– А почему одного его?

– Мне не нужны люди, которые торгуются, когда речь идет о Франции.

– Да не торгуемся мы. черт побери!

– Тогда другое дело. Вы готовы пожертвовать жизнью ради дела, которое нам предстоит предпринять?

– А у нас есть хоть маленькая надежда?

– Да, один шанс.

– А против?

– Против девяти.

– Мы согласны.

– Ну и отлично – Что от нас требуется?

– Ничего.