Сальватор. Том 2 - Дюма Александр. Страница 2

– С благоговением!

– И ответить на мои вопросы.

– С твердостью.

– В таком случае я начинаю.

– А я слушаю.

Что бы ни говорил Петрус, капитан сумел разбудить его любопытство, и теперь он приготовился слушать во все уши.

– Итак, – начал капитан, – у твоего отца, стало быть, ни гроша? Это и неудивительно. Когда мы с ним расстались, он был на грани разорения, а его преданность императору помогла ему лишиться состояния быстрее, чем рулетка.

– Да, верно, именно из-за преданности императору он и лишился пяти шестых своего состояния.

– А последняя, шестая часть?

– Почти полностью ушла на мое образование.

– А ты, не желая окончательно разорять несчастного отца, но мечтая жить барином, наделал долгов… Так? Отвечай!

– Увы!..

– Прибавим к этому какую-нибудь любовь, желание блеснуть в глазах любимой женщины, проехать перед ней в Булонском лесу на красивой лошади, явиться вслед за ней на бал в изящном экипаже?

– Невероятно, крестный, какой у вас острый взгляд моряка!

– Чтобы стать моряком, друг мой, необходимо еще быть великодушным.

Мы поистине несчастны:

Мы рабы своей любви!

– Как, крестный?! Вы знаете наизусть стихи Шенье?

– Почему нет? В молодости я приехал в Париж, потому что хотел увидеть господина Тальма. Мне сказали: «Вы прибыли вовремя, он играет в трагедии господина Шенье „Карл Девятый“.

Я сказал: «Посмотрим „Карла Девятого“. Во время представления происходит стычка, появляется полицейский, меня уводят в участок, где я остаюсь до следующего утра. Утром мне говорят, что ошиблись, и выставляют за дверь. В результате я уезжаю, чтобы вернуться в Париж лишь тридцать лет спустя. Я спрашиваю, как поживает господин Тальма: „Умер!..“ Я полюбопытствовал, где теперь идет „Карл Девятый“: „Запрещен начальством!..“ „Ах, дьявольщина! – сказал я. – А мне бы так хотелось досмотреть конец „Карла Девятого“, ведь я успел увидеть только первый акт“. „Невозможно, – отвечают мне. – Однако, если желаете прочесть, нет ничего проще“. – „Что для этого необходимо?“ – „Купите книгу!“ И действительно, это оказалось несложно. Я вхожу к книготорговцу. „У вас есть Шенье?“ – „Да, сударь, пожалуйста“. – „Ладно, – думаю я, – прочту это у себя на корабле“. Возвращаюсь на борт, открываю книгу, ищу: нет трагедии!

Одни стихи! Идиллии, мадригалы мадемуазель Камилле. Черт возьми, у меня на борту библиотеки нет, я и прочел моего Шенье, потом перечитал – вот как вышло, что у меня неосторожно вырвалась цитата. Только я оказался одурачен: я купил Шенье, чтобы прочесть «Карла Девятого», а у него такой пьесы, похоже, вообще не было. Ах, эти книготорговцы! Вот флибустьеры!

– Бедный крестный! – рассмеялся Петрус. – Торговцы ни при чем.

– Как это – ни при чем?

– Это ваша ошибка.

– Моя?

– Да.

– Что ты хочешь сказать?

– Трагедию «Карл Девятый» написал Мари-Жозеф Шенье, член Конвента. А вы купили книгу поэта Андре Шенье.

– Ага! Ага! Ага! – воскликнул капитан на все лады.

Вдруг он глубоко задумался, потом продолжал:

– Вот все и разъяснилось, но книготорговцы все равно флибустьеры!

Видя, что крестного не переубедить, и не имея оснований защищать эту почтенную гильдию, Петрус решил не упорствовать и стал ждать, когда Пьер Берто вернется к прежней занимавшей его теме разговора.

– Итак, мы остановились на том, – сказал моряк, – что ты наделал долгов. Так, крестник Петрус?

– Мы действительно остановились на этом, – подтвердил молодой человек.

II.

Крестный-американец

На мгновение воцарилась тишина. Пьер Берто пристально посмотрел на крестника, словно хотел увидеть его насквозь. – И какие у нас долги… хотя бы приблизительно?

– Приблизительно? – усмехнулся Петрус.

– Да. Долги, мой мальчик, все равно что грехи, – назидательно произнес капитан, – никогда не знаешь точной цифры.

– Я тем не менее знаю, сколько задолжал, – возразил Петрус.

– Знаешь?

– Да.

– Это доказывает, что ты человек аккуратный, крестник.

Ну и сколько?

Пьер Берто откинулся в кресле и, помаргивая, стал вертеть большими пальцами.

– Мои долги составляют тридцать три тысячи франков, – объявил Петрус.

– Тридцать три тысячи! – вскричал капитан.

– Ага! – хмыкнул Петрус, которого начинали забавлять оригинальные выходки его второго отца, как величал себя моряк. – Вы полагаете, что сумма непомерно огромная?

– Огромная?! Да я не могу взять в толк, как ты до сих пор не умер с голоду, бедный мальчик!.. Тридцать три тысячи франков! Да если бы мне было столько же лет, сколько тебе, и я жил на суше, я задолжал бы в десять раз больше. Да это сущая безделица по сравнению с долгами Цезаря!

– Ни вы, ни я – не Цезарь, дорогой мой крестный. Так что, если позволите, я останусь при своем мнении: сумма огромная.

– Огромная! Да ведь у тебя по сотне тысяч франков в каждом волоске твоей кисти! Ведь я видел твои картины, а я в живописи разбираюсь: я видел и фламандцев, и итальянцев, и испанцев. Ты – художник, у тебя отличная школа.

– Не надо громких слов, крестный! – заскромничал Петрус.

– А я тебе говорю, что у тебя отличная школа, – продолжал настаивать моряк. – А когда человек имеет честь быть великим художником, он не станет писать хуже из-за долга в тридцать три тысячи франков. Это точная цифра. А сам талант представляет собой миллионный капитал, какого черта! Кроме того, по закону, введенному господином де Виллелем, тридцать три тысячи франков составили бы как раз ренту с миллиона.

– Ну, крестный, я должен вам сказать нечто очень важное, – перебил его Петрус.

– Говори, крестник!

– Вы чертовски остроумны!

– Пфф! – только и сказал Пьер Берто.

– Не морщитесь, я знаю весьма порядочных людей, которые были бы счастливы такой оценкой.

– Писаки?

– Ого? Опять недурно!

– Ну, довольно пошутили! Вернемся к твоим долгам.

– Вы настаиваете?

– Да, потому что хочу сделать тебе предложение.

– Касательно моих долгов?

– Совершенно верно.

– Слушаю вас. Вы необыкновенный человек, крестный, от вас всего можно ожидать.

– Вот мое предложение: я прямо сейчас становлюсь твоим единственным кредитором.

– Как, простите?!

– Ты задолжал тридцать три тысячи франков, потому и продаешь мебель, картины, дорогие безделушки, так?

– Увы! – смиренно проговорил Петрус. – Вернее не скажешь.

– Я плачу тридцать три тысячи, и ты оставляешь себе мебель, картины, безделушки.

Петрус серьезно посмотрел на моряка.

– Что вы хотите этим сказать, сударь? – вскинулся он.

– Кажется, я погладил своего крестника против шерсти, – проворчал Пьер Берто. – Прошу прощения, ваше сиятельство граф де Куртеней, я полагал, что разговариваю с сыном своего старого друга Эрбеля.

– Да, да, да, – поспешил загладить свою резкость Петрус. – Да, дорогой крестный, вы говорите с сыном своего доброго друга Эрбеля. А он вам отвечает: занять тридцать три тысячи – еще не все, даже если берешь в долг у крестного; надобно знать, чем будешь отдавать.

– Чем ты мне отдашь долг, крестник? Нет ничего проще:

напишешь мне картину вот по этому эскизу.

И он указал Петрусу на сражение «Прекрасной Терезы»

с «Калипсо».

– Картина должна быть тридцати трех футов в – длину и шестнадцати с половиной футов в высоту 3, – продолжал он. – Ты изобразишь меня на палубе рядом с твоим отцом в ту минуту, когда я ему говорю: «Я буду крестным твоего первенца, Эрбель, и мы будем квиты».

– Да куда же вы повесите этакую громадину?

– У себя в гостиной.

– Да вы ни за что не найдете дом с гостиной шириной в тридцать три фута.

– Я прикажу выстроить такой дом специально для твоей картины.

– Вы случаем не миллионер, крестный?

– Если бы я был только миллионером, мальчик мой, – снисходительно отвечал Пьер Берто, – я купил бы трехпроцентные бумаги, получал бы от сорока до пятидесяти тысяч ливров ренты и с трудом перебивался бы с хлеба на воду.