Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной - Дюма Александр. Страница 310

Мы уже видели, что в Неаполе ложная гордость многократно вводила в заблуждение не только отдельных лиц, приносивших в жертву самих себя, но и целые группы людей, готовых принести в жертву отечество. Так и на сей раз большинство высказалось за жертву.

— Ну что ж, — только и сказал Сальвато, — умрем!

— Умрем! — в один голос отозвались присутствующие, словно римский сенат при известии о приближении галлов или Ганнибала.

— Мы погибнем, — продолжал Сальвато, — но прежде нанесем как можно больший урон врагу. Ходят слухи, будто корабли французского флота прошли через Гибралтар, соединились в Тулоне и готовы прийти нам на помощь. Я в это не верю, но в конце концов это возможно. Значит, мы будем продолжать оборону, а для этого необходимо сосредоточить силы только в тех местах, которые поддаются защите.

— Вот в этом я согласен с моим коллегой Сальвато, — подхватил Мантонне. — Я считаю его более искусным военачальником, чем все мы, и целиком полагаюсь на него.

Члены Директории склонили головы в знак одобрения.

— В таком случае, — продолжал Сальвато, — предлагаю наметить такую линию обороны: на юге от Иммаколателлы, через торговый порт и таможню вдоль улицы Мола с аванпостами на улице Медина, затем по площади Кастелло, по улице Сан Карло, через Национальный дворец и по спуску Джиганте, по Пиццофальконе, вниз по улице Кьятамоне к Витториа, а оттуда по улице Санта Катерина и через Giardini [166] к монастырю святого Мартина. Опорными пунктами будут Кастель Нуово, Национальный дворец, Кастель делл’Ово и Сант’Эльмо. Таким образом, у защитников города будет куда укрыться в случае нужды. Так или иначе, если в наших рядах не окажется предателей, мы сможем продержаться неделю и даже больше. А кто знает, что произойдет за неделю! Может прийти французский флот. А благодаря решительной обороне — ведь она будет сплоченной, а значит, энергичной — мы, вероятно, добьемся выгодных условий.

План был разумным, и его приняли. Осуществить его поручили Сальвато, и он, успокоив Луизу, снова вышел из Кастель Нуово, чтобы распорядиться об отводе республиканских войск на намеченные позиции.

В это самое время по улице Качьоттоли торопливо спускался нарочный полковника Межана. Он прошел по улицам Монтемилето и Инфраската, мимо заднего фасада Бурбонского музея, по улице Карбонара и через Капуанские ворота и Ареначчу достиг моста Магдалины. Там он велел доложить о себе кардиналу как о посланце французского командования.

Было три часа ночи. Кардинал только час тому назад лег наконец в постель; но он был единственным начальником, представляющим власть короля, так что о любом важном деле докладывали ему лично.

Посланного ввели к кардиналу.

Тот лежал в постели одетый; рядом на столе, на расстоянии вытянутой руки, находились его пистолеты.

Посланный протянул кардиналу бумагу, которая на дипломатическом языке называется верительной грамотой.

— Значит, вы явились от имени коменданта замка Сант’Эльмо? — спросил кардинал, прочитав эту бумагу.

— Да, ваше преосвященство, — отозвался тот. — Вы, должно быть, заметили, что господин полковник Межан на протяжении всех боев, вплоть до сегодняшних у стен Неаполя, хранил самый строгий нейтралитет.

— Верно, сударь, — отвечал кардинал, — и должен вам сказать, что при враждебном отношении Франции к королю Неаполя этот нейтралитет весьма меня удивил.

— Комендант форта Сант’Эльмо, прежде чем принять чью-либо сторону, желал войти в сношение с вашим преосвященством.

— Со мной? А с какой целью?

— Комендант — человек без предрассудков и волен поступать по своему усмотрению: прежде чем действовать, он хочет обеспечить свои интересы.

— Вот как!

— Говорят, что раз в жизни каждому выпадает возможность разбогатеть; комендант рассудил, что как раз теперь ему представился такой случай.

— И он рассчитывает, что я ему помогу?

— Он думает, что вашему преосвященству выгоднее быть его другом, чем врагом, и предлагает вам дружбу.

— Свою дружбу?

— Да.

— И как же, даром? Без всяких условий?

— Как я уже сказал, он считает, что ему представился случай разбогатеть. Но пусть ваше преосвященство не беспокоится: он уверен, пятисот тысяч франков ему будет довольно.

— Действительно, — промолвил кардинал. — Весьма примечательная скромность. К сожалению, я сомневаюсь, что в казне санфедистской армии содержится хотя бы десятая доля этой суммы. Впрочем, мы можем в этом удостовериться.

Он дернул за сонетку.

Вошел его лакей.

Все окружение кардинала, как и он сам, спало вполглаза.

— Спроси у Саккинелли, сколько у нас наличных в кассе?

Лакей с поклоном вышел.

Через минуту он вернулся и доложил:

— Десять тысяч двести пятьдесят дукатов!

— Вот видите, всего-навсего сорок одна тысяча франков, даже меньше, чем я вам говорил.

— Какой же вывод должен я сделать из слов вашего преосвященства?

— Тот вывод, сударь, — отвечал кардинал, приподнимаясь на локте и презрительно глядя на посланца, — что, будучи честным человеком, а это бесспорно, иначе в моем распоряжении уже давно была бы сумма в двадцать раз больше требуемой, — итак, как честный человек, я не могу вести переговоры с негодяем, подобным господину полковнику Межану. Но если бы у меня и была надобная ему сумма, я ответил бы то же самое. Я веду войну против французов и неаполитанцев при помощи пороха, железа и свинца, а не при помощи золота. Передайте этот ответ коменданту форта Сант’Эльмо вместе с выражением моего презрения.

И кардинал пальцем указал посланному на дверь.

— Не будите меня больше по пустякам, — приказал он и, опустившись на подушки, повернулся к стене.

Посланец вернулся в форт Сант’Эльмо и передал полковнику Межану ответ кардинала.

— Черт возьми, — проворчал тот. — Прямо как назло! Натолкнуться на честных людей сразу и у республиканцев и у санфедистов! Решительно, мне не везет.

CLV

ПАДЕНИЕ СВЯТОГО ЯНУАРИЯ — ТОРЖЕСТВО СВЯТОГО АНТОНИЯ

На рассвете следующего дня — иными словами, утром 15 июня, санфедисты заметили, что республиканские аванпосты сняты, и выслали вперед разведывательные отряды. Те сначала действовали робко, подозревая какую-то ловушку, но постепенно осмелели.

Действительно, за ночь Сальвато успел установить четыре артиллерийские батареи: одну — на углу дворца Кьятамоне, откуда простреливалась вся улица Кьятамоне, доступная также и для орудий Кастель делл’Ово; вторую — за воздвигнутым наспех укреплением между улицей Нардонез и церковью святого Фердинанда; третью — на улице Медина и четвертую — между портом Пикколо (сегодня таможней) и Иммаколателлой.

Так что едва санфедисты добрались до улицы Кончеционе, едва они появились в конце улицы Монтеоливето и достигли улицы Нуова, как сразу с трех сторон загремела канонада и они поняли, что жестоко ошиблись, вообразив, будто республиканцы уступили.

Санфедисты отошли туда, где им не грозили метательные снаряды, укрылись на поперечных улицах, куда не могли попасть ядра и картечь.

Все же город на три четверти был в их руках: они могли вволю грабить, поджигать, разрушать дома патриотов, убивать, душить, поджаривать и пожирать их владельцев.

Но странная неожиданность: ярость лаццарони прежде всего обратилась против святого Януария.

На Старом рынке, напротив лавки раненого Беккайо, собралось нечто вроде военного суда с участием самого живодера, чтобы судить святого.

Для начала толпа запрудила его церковь, несмотря на сопротивление каноников, которых сбили с ног и топтали башмаками.

Затем разнесли двери ризницы, где под замком хранился бюст покровителя Неаполя вместе с бюстами других святых, составляющих его свиту. Кто-то непочтительно схватил святого в охапку, вытащил из церкви и под вопли «Долой святого Януария!» водворил на каменную тумбу на углу улицы Сант’Элиджо.

С большим трудом удалось отговорить чернь от намерения забросать бюст святого камнями.