Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной - Дюма Александр. Страница 348

Луиза подняла голову, которую она прятала на груди Сальвато, встряхнула своими длинными волосами, снова упавшими ей на лицо, и сквозь слезы посмотрела на возлюбленного.

— Прости мне минуту слабости, Сальвато, — сказала она. — Ты видишь, я не боюсь смерти, ведь я сама искала ее, когда поняла, что ты меня обманул и хотел умереть без меня, мой любимый. Ты видел, колебалась ли я, удержалась ли от крика, который должен был нас снова соединить.

— Моя Луиза!

— Но вид этой комнаты, воспоминание о проведенных в ней сладостных часах, мысль о том, что для нас вот-вот отворятся двери темницы, что, быть может, нас разлучат и нам придется идти на смерть порознь, — о, эта мысль разбивает мне сердце. Но смотри: при звуке твоего голоса высыхают слезы на моих глазах и улыбка возвращается на мои уста. Пока кровь бьется в наших сердцах, мы будем любить друг друга, а пока мы любим друг друга, мы будем счастливы. Пусть приходит смерть! Если смерть — это вечность, она станет для нас вечной любовью.

— Узнаю мою Луизу! — воскликнул Сальвато.

И, поднявшись с колен, он обнял ее и прикоснулся губами к ее губам.

— Вставай, римлянка! — сказал он. — Вставай, Аррия! Мы им обещали вернуться через четверть часа, не будем же опаздывать ни на секунду.

Луиза вновь обрела мужество. Она живо скинула с себя одеяние маркитантки и переоделась в свое собственное платье; а затем, величественная, как королева, той походкой, которой наделяет Вергилий мать Энея и которая выдает богинь, она спустилась вниз по лестнице, прошла через двор, вышла из крепости, опираясь на руку Сальвато, и направилась прямо к трем командирам союзной армии.

— Милостивые государи, — произнесла она с изысканной грацией и самым мелодичным голосом, — примите одновременно благодарность женщины и благословение умирающей — ибо, как вы сказали, я приговорена к смерти заранее — благословение и благодарность за то, что вы позволили нам не разлучаться! И если бы вы могли устроить так, чтобы нас заперли вместе, чтобы мы могли вместе пойти на казнь и рука об руку поднялись на эшафот, я повторила бы это благословение под топором палача.

Сальвато отстегнул шпагу и протянул ее Белли и Трубриджу — те попятились, — потом герцогу делла Саландра.

— Принимаю ее, потому что обязан принять, сударь, — произнес герцог, — но, Бог свидетель, я предпочел бы оставить ее вам. Скажу больше, я солдат, а не жандарм, и поскольку у меня нет относительно вас никакого приказа…

Он взглянул на остальных двух офицеров, и они знаком показали, что полностью доверяют ему действовать по своему усмотрению.

— Возвращая мне свободу, — живо сказал Сальвато, понявший значение прерванной фразы герцога и знаков, завершивших его мысль, — возвращая мне свободу, возвращаете ли вы ее и синьоре?

— Невозможно, сударь, — отвечал герцог, — синьора прямо указана его величеством, она должна предстать перед судом. От души желаю, чтобы ее не признали виновной.

Сальвато поклонился.

— То, что она сделала для меня, я сделаю для нее — наши судьбы неразделимы в жизни и в смерти.

И он запечатлел поцелуй на лбу той, с кем обручился навеки.

— Сударыня, — сказал тогда герцог делла Саландра, — я вызвал карету, чтобы вам не пришлось пройти по всем улицам Неаполя между четырех солдат.

Луиза поблагодарила его наклоном головы.

Любовники, предшествуемые четырьмя солдатами, спустились по дороге Петрайо до переулка Санта Мария Аппаренте. Там, среди толпы любопытных, ждала карета.

В первом ряду стоял монах ордена святого Бенедикта.

Когда Сальвато проходил мимо него, монах приподнял капюшон.

Сальвато вздрогнул.

— Что с тобой? — спросила Луиза.

— Мой отец! — шепнул ей на ухо Сальвато. — Еще не все потеряно!

CLXXVII

КРОКОДИЛОВА ЯМА

Если при посещении Кастель Нуово вы попросите показать вам темницу, носящую название Крокодиловой ямы, привратник прежде всего подведет вас к скелету гигантского ящера, пойманного когда-то, согласно легенде, в этой яме и давшего имя темнице; затем он проведет вас через дверь, над которой помещен скелет, к потайной дверце, выходящей на лестницу в двадцать две ступени, а та ведет к третьей двери, сделанной из цельного дуба и она-то, наконец, отворится в глубокую темную пещеру.

Посреди этой гробницы, нечестивого творения рук человеческих, этой ямы, вырытой людьми для того, чтобы хоронить в ней живые трупы себе подобных, натыкаешься на гранитную глыбу с пронизывающим ее железным брусом, который служит рукояткой. Эта гранитная глыба закрывает колодец, сообщающийся с морем. Во время бури волна плещет о стены колодца и выбрасывает пену сквозь щели вокруг глыбы, плохо подогнанной к каменному полу, соленая вода заполняет пещеру и преследует узника, загоняя его в самые дальние углы его тюрьмы.

Через это устье бездны, как гласила мрачная легенда, когда-то и проникало сюда из морских глубин мерзкое пресмыкающееся, давшее яме свое имя.

Почти всегда оно находило здесь для себя человеческую добычу и, пожрав ее, снова погружалось в пучину.

В народе до сих пор говорят, будто сюда были брошены испанцами жена и четверо детей Мазаньелло, этого короля лаццарони, задумавшего освободить Неаполь и опьяненного властью не хуже какого-нибудь Калигулы или Нерона.

Народ пожрал отца и мужа; крокодил, подобный народу, пожрал мать и детей.

Именно в эту темницу комендант Кастель Нуово велел отвести Сальвато и Луизу.

При свете лампы, подвешенной к потолку, влюбленные увидели несколько узников, которые при их появлении прекратили разговор и с беспокойством взглянули на них. Но глаза старожилов, привыкшие к полумраку темницы, тотчас же узнали прибывших, и послышались восклицания радости и сочувствия. Какой-то мужчина упал к ногам Луизы, какая-то женщина бросилась к ней на шею, трое заключенных окружили Сальвато, спеша пожать ему руку, и скоро все столпились вместе, говоря одновременно, так что трудно было различить, чего в их речах больше — горечи или удовлетворения.

Мужчина, бросившийся к ногам Луизы, был Микеле; женщина, обнявшая ее, была Элеонора Пиментель; три узника, окруживших Сальвато, были Доменико Чирилло, Мантонне и Веласко.

— Ах, бедная сестрица! — первым воскликнул Микеле. — Кто бы мог подумать, что колдунья Нанно так точно угадывает и умеет так верно предсказывать судьбу!

Луиза почувствовала, как по спине у нее пробежала дрожь; с грустной улыбкой она провела ладонью по своей тонкой нежной шее и покачала головой, как бы говоря, что палачу нетрудно будет сделать свое дело.

Увы! Ей суждено было обмануться даже и в этой последней надежде.

Не успело еще успокоиться волнение, вызванное прибытием Луизы и Сальвато, как дверь темницы снова отворилась и все увидели на пороге смутные очертания высокой фигуры, одетой в мундир генерала республиканской армии, такой же мундир, какой был на Мантонне.

— Дьявольщина! — произнес, входя, новоприбывший. — Мне хочется сказать словами Югурты: «Не очень-то тепло в римских банях».

— Этторе Карафа! — послышалось несколько голосов.

— Доменико Чирилло! Веласко! Мантонне! Сальвато! Здесь, по крайней мере, куда лучше общество, чем в Мамертинской тюрьме. Ваш покорный слуга, сударыни! Как, синьора Пиментель? Синьора Сан Феличе? Да здесь собралось все — наука, поэзия, отвага, любовь, музыка. Нам не придется скучать.

— Не думаю, чтобы нам дали время соскучиться, — отозвался Чирилло своим мягким грустным голосом.

— Но откуда вы взялись, любезный Этторе? — спросил Мантонне. — Я думал, что вы далеко от нас, в безопасности за стенами Пескары.

— Там я и был, — отвечал Карафа. — Но вы капитулировали, кардинал Руффо прислал мне копию вашего договора и письмо с советом поступить по вашему примеру; одновременно мне написал аббат Пронио и предложил сдаться на тех же условиях, обещая личную неприкосновенность и даже разрешение уехать во Францию. Я не счел для себя бесчестьем поступить так, как поступили вы; я подписал договор и сдал город, подобно тому как вы сдали форты. Назавтра аббат явился ко мне как в воду опушенный, не зная, как сообщить мне некую новость. Правда, новость была не из приятных: король написал ему, что, поскольку он вел со мною переговоры, не имея на то полномочий, он должен представить ему меня со связанными руками и ногами, а не то ответит за мою голову своей собственной. Пронио дорожит своей головой, хоть она и не слишком хороша; он велел связать мне ноги, связать руки и отправил меня в Неаполь в телеге, как возят на рынок скот. Только когда мы очутились в Кастель Нуово и ворота были заперты, с меня сняли веревки, а потом привели сюда. Вот и вся моя история. А теперь расскажите о себе.