Ущелье дьявола. Тысяча и один призрак - Дюма Александр. Страница 59

— Самуил! — крикнул барон. Но тот был уже далеко.

— О, дитя мое! — сказал барон Христине, которая, онемев от ужаса, прижималась к его груди. — Этот Самуил — фатальный человек. Ты видишь, я ничего не могу с ним поделать. Но я сумею тебя защитить. Будь осторожна, никогда не оставайся одна, будь всегда с кем-нибудь. Надо бросить этот замок, весь его осмотреть и перестроить. Будь спокойна, я буду сторожить и охранять тебя.

В это время в коридоре раздались шаги.

— Это идет Юлиус! — воскликнула успокоившаяся Христина.

И в самом деле, в комнату вошел Юлиус.

Глава пятьдесят седьмая Жена и мать

— Милый папа! — сказал Юлиус, обнимая барона. — Мне сказали, что вы уже несколько часов ждете меня, и что меня искали по всему лесу. Но меня там не нашли по той простой причине, что я там вовсе не был. Я по своему обыкновению отправился с ружьем на плече и с книгой в кармане. Но ружье у меня оставалось без дела, потому что я занялся книгой. Отойдя с милю от замка, я уселся на траве, вынул своего Клопштока, да и читал его до вечера. Во мне мечтатель всегда берет верх над охотником. Но вы, должно быть, имеете сообщить мне что-нибудь важное и спешное?

— Увы, да, Юлиус.

— Что же такое? Я вижу, вы очень опечалены.

Барон взглянул на Христину и, казалось, оставался в нерешительности.

— Вас стесняет мое присутствие? — поспешила сказать Христина. — Так я уйду.

— Нет, останься, дитя мое. Ведь у тебя нет недостатка в твердости и решительности, не правда ли?

— Вы меня пугаете, — сказала Христина. — О, я предчувствую какое-то несчастье.

— Ты должна знать, зачем я сюда приехал, — продолжал барон. — Я рассчитываю на твою помощь, чтобы уговорить Юлиуса решиться на то, о чем я хочу его просить.

— Что же я должен сделать? — спросил Юлиус. Барон подал ему письмо.

— Читай вслух, — сказал он.

— Это письмо от дяди Фритца, — сказал Юлиус.

И он прочел следующее письмо, по временам останавливаясь от волнения:

Нью-Йорк, 25 августа 1811 г.

«Мой милый брат. Тебе пишет умирающий. Я страдаю болезнью, от которой нет спасения, и поднимусь с постели, на которой лежу уже два месяца, только для того, чтобы перелечь в могилу. Мне остается жить еще три месяца. Мой близкий друг доктор, который очень хорошо знает мой характер, уступил моим настойчивым просьбам и не скрыл от меня печальной истины. Ты тоже знаешь меня и можешь судить, что если это и подействовало на меня очень сильно, то вовсе не потому, что я боюсь смерти или жалею о жизни. Я пожил довольно, и мне удалось путем деятельности, труда и бережливости нажить такое богатство, которое будет весьма полезно для благосостояния твоего и моего возлюбленного племянника. Но мне хотелось бы видеть ваше счастье, прежде чем я умру. Мне хотелось обратить в деньги все мое добро, привести их к вам в Европу и сказать вам: будьте счастливы! Это была награда, которую я сулил себе за все свои труды. Мне казалось, что бог удостоит меня этого. Но бог судил иначе, и да будет воля его. Итак, мне никогда не суждено увидать свою родину. Никогда не увижу я тех, кого люблю больше всего на свете. Чужие люди закроют мои глаза. Я говорю это не для того, чтобы призвать вас сюда обоих, т. е. тебя и сына, или хоть одного из вас. Тебя удерживают твой долг, его — счастье. Я и не зову вас. Притом, вам пришлось бы очень спешить. У вас едва остается достаточно времени, чтобы успеть увидеть, как я буду умирать. Вам придется потерять три месяца для того, чтобы подарить мне один день. Не стоит вам приезжать. Правда, я удалился бы в другой мир счастливым, если бы ваш дружеский взгляд провожал меня туда в последний час моего существования, истраченного на труды, понесенные ради вас. Хотелось бы тоже иметь подле себя верного человека, которого можно было бы сделать исполнителем моих последних распоряжений. Но, видно, мне было написано на роду умереть в отчуждении и одиночестве. Прощайте. О вас моя последняя мысль, и вам все мое богатство. Зачем я покидал вас? Впрочем, я не раскаиваюсь, потому что оставлю вам кое-что к вашему благополучию. Главное, не подумайте, что я зову вас к себе. Горячо обнимаю вас обоих. Твой умирающий брат

Фритц Гермелинфельд».

— Папа, — сказал Юлиус, вытирая слезы, — в вашем возрасте и вашем положении вы не можете предпринять долгого путешествия. Но я могу поехать и поеду.

— Благодарю, дитя мое, — сказал барон. — Именно об этом я и хотел тебя просить. Но как же Христина?

Вся побледневшая Христина опустилась на стул.

— Разве я не могу ехать вместе с Юлиусом? — спросила она с волнением.

— Разумеется! Я возьму тебя с собой, — сказал Юлиус.

— А Вильгельм? — спросила молодая мать.

— Правда!.. — сказал Юлиус.

— Ребенка невозможно брать в такое дальнее путешествие морем, — сказал барон. — Мальчик в последнее время чувствует себя очень хорошо, но ведь он такой слабенький. Как перенесет он плавание и перемену климата? Если Христина поедет, то должна будет оставить ребенка на мое попечение.

— Оставить мое дитя! — воскликнула Христина.

И она разразилась слезами.

Отпустить мужа без себя ей казалось невозможным. Но уехать без своего ребенка было еще невозможнее.

Глава пятьдесят восьмая В ночь отъезда

Барон Гермелинфельд попробовал успокоить Христину.

— Всего благоразумнее было бы, — тихо и спокойно проговорил он, — поехать одному Юлиусу. Ведь эта разлука вовсе уж не такая долговременная. По-видимому, мой несчастный брат не долго задержал бы его там. Юлиус приедет, похоронит его и может сейчас же вернуться. Понимаю я, милые дети мои, что всякая разлука тягостна, но ведь надо же принимать житейские обстоятельства так, как они нам представляются. Тебе, Юлиус, необходимо подумать о своем дяде, а тебе, Христина, о своем сыне.

Христина бросилась на шею своему мужу.

— Да надо ли, необходимо ли это, чтобы он ехал? — воскликнула она.

— Спроси об этом свое благородное сердце, — ответил барон. — Поездка Юлиуса тем более необходима, что, отказавшись от нее, он ничего не теряет. Одновременно с этим письмом мой бедный брат прислал мне копию своего духовного завещания. Останется Юлиус или поедет, все имущество Фритца будет принадлежать нам. Мой брат позаботился о том, чтобы нам не было никакого интереса спешить к его смертному одру, и великодушно предоставил нам поступать, как мы решим. Но ведь самое это великодушие является лишним побуждением к тому, чтобы мы исполнили его последнее желание. Предоставляю тебе самой судить об этом, мое милое Дитя. А что до меня касается, я нахожу обязанность явиться для утешения умирающего Фритца до такой степени настоятельной, что если Юлиус не поедет, так я поеду.

— О нет, я отправлюсь! — воскликнул Юлиус.

— Да, он должен ехать, — сказала Христина. — И я поеду с ним.

Она быстро подошла к барону и тихонько сказала ему:

— Таким образом я не только последую за Юлиусом, но и убегу от Самуила.

— Я не нахожу никаких причин осуждать тебя за это, — ответил ей барон. — Твое первое путешествие, правда, принесло тебе мало пользы в этом отношении. Но кто любит, с тем нечего рассуждать. И если ты решительно хочешь сопровождать Юлиуса, то я принимаю на себя заботы о Вильгельме и стану его матерью, чтобы заменить тебя.

— О, мать нельзя заменить! — сказала Христина, качая головою. — О, господи! Вдруг мой Вильгельм захворает, когда меня не будет здесь! А вдруг умрет! Дальние путешествия не очень счастливы для меня. Я уже совершила одно и, когда вернулась домой, нашла моего отца под землей. Что если по возвращении из этой поездки, я найду могилу моего дитяти! Нет, если уж это необходимо, пусть Юлиус едет один. Я останусь со своим сыном.

— Христина, — сказал Юлиус. — По-моему, ты вполне права. Оставайся с нашим Вильгельмом. Наша разлука причинит нам жестокое горе. Но разлука твоя с ребенком будет горем еще более жестоким. Я мужчина, и хотя буду страдать вдали от тебя, но ведь через три-четыре месяца я вернусь, и твои ласки вознаградят меня за мои мучения. Но ребенок?… Если он заболеет, и если около него не будет тебя, чтобы спасти, то все будет кончено, и твои поцелуи и ласки не оживят его. Для него ты гораздо нужнее, чем для меня.