Ущелье дьявола. Тысяча и один призрак - Дюма Александр. Страница 60
И, видимо, желая положить решительный конец этой ужасной сцене, он спросил у отца:
— Когда же мне отправляться в путь?
— Увы! — ответил барон. — Как это ни ужасно, а уехать придется не дальше, как сегодня же вечером.
— О, неужели так скоро! — воскликнула Христина.
— Успокойся, дитя мое. — Ведь если уж Юлиусу надо ехать, так не лучше ли сократить минуты разлуки? Ведь чем скорее он уедет, тем скорее вернется. Притом, бедный брат не может ждать, и если Юлиус не успеет захватить его в живых, тогда к чему же вся эта поездка? Я навел справки об отплывающих судах. Через два дня из Остенде уходит в Америку корабль «Коммерция». А после него нет другого судна, которое отойдет раньше двух недель. Притом, «Коммерция» превосходное, быстрое судно. Нельзя упускать такого случая. Подумай о том, как важно для нас знать, что Юлиус попал на хорошее судно. А «Коммерция» славится своими удобствами и прекрасными морскими качествами. Значит, и я буду спокоен, что он поспеет вовремя, и ты будешь спокойна, что он благополучно вернется.
— О, папа, — говорила Христина, — я совсем не подготовлена к такой быстрой и неожиданной разлуке. Неужели вы не дадите мне хоть один или два дня для того, чтобы освоиться с ней?
— Скажите, папа, когда «Коммерция» отправляется в путь?
— Послезавтра.
— В котором часу?
— В восемь часов вечера.
— Ну, хорошо. Если хорошенько заплатить ямщику, то можно попасть в Остенде через тридцать шесть часов. У меня в распоряжении сорок восемь часов. Я вполне понимаю ваши заботы. Мне надо попасть на «Коммерцию» для того, чтобы быть уверенным в том, что я еще застану моего дядю в живых, и для того, чтобы вы были совершенно спокойны насчет меня. Но в то же время, я не хочу отнимать у моей милой Христины ни единой минуты из тех, что принадлежат ей. Поэтому, я отправляюсь завтра утром.
— И я поеду с тобой до Остенде? — спросила Христина.
— Это мы обдумаем, — сказал Юлиус.
— Нет, я хочу, чтобы это было решено сейчас же.
— Ну хорошо, поедем вместе, — сказал Юлиус, обменявшись взглядом с отцом.
На этом и было решено. Христина вышла, чтобы заняться приготовлениями мужа к поездке. А в это время отец и сын обменялись тихим голосом несколькими словами.
Христина скоро вернулась. Она отдала приказания и тотчас поспешила к мужу, чтобы не терять последних минут перед разлукой с ним.
Вечер прошел печально и, в то же время, очаровательно. Нет ничего грустнее и, в то же время, нет ничего нежнее таких разлук. Только в эти минуты люди сознают и чувствуют, как они любят друг друга. Все, что прерывается, имеет в себе какую-то особенную чарующую горечь, какую люди не испытывают в полноте установившихся и непрерывных привязанностей. Боль их сердец показывает им, какими узами они были связаны друг с другом. Минувшее счастье меряется наступающим несчастьем. Нет лучшего градусника любви, чем горе.
Барон рано ушел к себе, чтобы иметь время отдохнуть от тревог и волнений того дня и подкрепиться к завтрашнему дню.
Христина и Юлиус остались одни. Они плакали, утешали друг друга, смотрели на свое дитя, спавшее в колыбели. Они говорили друг другу о том, как будут несчастливы в разлуке. Они уговаривали друг друга не горевать, они клялись не забывать друг друга. И каждый из них старался ободрить и утешить другого ласковой улыбкой. Они говорили друг другу, что незачем предаваться такой горести, что это путешествие вовсе уже не такое великое несчастье. Но эти улыбки не надолго обманывали их, и их веселый смех то и дело оканчивался рыданиями.
Тем временем наступила ночь. Они в это время были в комнате Христины.
— Теперь уже поздно, — сказала она. — Тебе надо хорошо отдохнуть перед утомительной дорогой. Иди к себе, милый Юлиус, и постарайся уснуть.
— Ты гонишь меня? — сказал Юлиус с улыбкой. — Нам предстоит разлука на столько длинных дней, а ты меня гонишь!
— О, мой милый! — вскричала Христина, зажимая ему рот поцелуем. — Я люблю тебя!..
Когда первый луч зари проник в комнату, Христина еще крепко спала. Ее одолели все эти усиленные волнения. Одна из ее прелестных рук свешивалась с кровати, другая, согнутая, лежала на лбу. Во всей ее позе, в этих серых кругах, которые окружали ее глаза, чувствовалась прострация тела, побежденного усиленными движениями души. Минутами тень набегала на ее лоб, легкая судорога подергивала ее кроткое лицо, словно под влиянием какого-нибудь дурного сна, и ее пальцы нервно вздрагивали.
Она была одна.
Вдруг она проснулась, приподнялась и оглянулась вокруг.
— Как же так? — проговорила она. — Мне кажется, что Юлиус был здесь.
Быстро соскочив с кровати, она пробежала в комнату Юлиуса. Она была пуста.
Она бросилась к звонку. Ее горничная немедленно прибежала.
— Мой муж! — воскликнула она. — Где мой муж?
— Он уехал, сударыня.
— Как, уехал, не простившись! Что за вздор ты говоришь!
— Он приказал мне передать вам письмо.
— Где оно?
— На камине в вашей комнате.
Христина бросилась к себе в комнату. Там на камине лежали два письма, одно от Юлиуса, другое от барона.
Юлиус извещал, что пожелал избавить ее от тягостной минуты разлуки, что он боялся утратить всякое мужество, видя ее, как вчера, в отчаянии и слезах. Он убеждал ее быть мужественной, напоминал, что она останется не одна, а со своим ребенком. Что до него касается, то он предпочел сразу решиться на эту разлуку, без томления грустным прощанием.
Христина давно уже прочитала письмо до последней буквы, а все еще продолжала смотреть на него, совершенно неподвижная, как статуя.
Горничная взяла малютку из его колыбели и положила его на руки матери.
— Ах, это ты, — промолвила Христина, едва обратив внимание на своего ребенка. Она сейчас же передала его на руки горничной.
Она вспомнила о письме барона и принялась читать его.
«Дорогая дочь моя, — писал барон. — Прости меня, что я так внезапно увез твоего мужа. Зачем тянуть эти раздирающие сцены разлуки? Будь спокойна за Юлиуса. Я провожу его до Остенде и расстанусь с ним не прежде, как он взойдет на судно. Как только оно выйдет из гавани, я немедленно вернусь к тебе. Значит, через три дня ты будешь иметь самые свежие вести о муже. Я затем и поехал, чтобы доставить тебе это утешение. Я всю эту ночь раздумывал, не лучше ли мне остаться с тобой, чтобы защищать тебя от тех гнусных угроз, которые над тобой тяготеют. Но к чему доводить опасения до крайнего преувеличения и до ребяческого страха? Отправляясь в отъезд на три дня и зная, что ты останешься одна, я принял все необходимые предосторожности. Да, по правде сказать, и не вижу, какая особенная опасность могла бы тебе угрожать. Пусть около тебя постоянно будет кто-нибудь, не ходи никуда из замка, а по ночам вели ложиться в соседних комнатах и в библиотеке вооруженным слугам. В комнате с тобой будут спать твоя горничная и кормилица Вильгельма. Чего тебе бояться при таких предосторожностях?
Через три дня я буду дома. Потом мне надо будет вернуться в Берлин на службу, и я возьму тебя с собой. Постарайся в эти три дня закончить свои сборы в путь. Ты знаешь, что у меня на окраине Берлина есть дом с садом, где наш Вильгельм будет пользоваться чистым воздухом, и где моя Христиночка будет в безопасности. Оба вы и останетесь со мной на все время, пока Юлиус будет в отсутствии.
Итак, до четверга. Не теряй мужества и поцелуй за своего мужа щечки Вильгельма.
Это письмо успокоило Христину. Ее особенно подкрепила мысль о том, что около Юлиуса есть человек, который его проводит и который через три дня доставит ей вести о нем.
Она подошла к колыбельке Вильгельма, взяла ребенка на руки и стала со слезами целовать его.
И вдруг зловещая мысль мелькнула в ее голове. Она вспомнила о пророчестве цветов, которое ей сделала Гретхен в развалинах замка.
— Да, — пробормотала она, — Гретхен говорила правду, наш союз почти сейчас же и окончился. Мы живы и любим друг друга, и, однако же, мы разлучены. И Гретхен еще прибавила к этому, что разлука продлится долгие годы, и что мы будем жить вдали друг от друга, словно чужие. О, боже, спаси меня от этих суеверий.