Цезарь (др. перевод) - Дюма Александр. Страница 24

В ходе церемонии молодожены задавали друг другу вопросы в присутствии претора.

— Женщина, — спрашивал муж, — хочешь ли ты быть матерью семьи моей?

— Хочу, — отвечала женщина.

— Мужчина, — спрашивала она, — хочешь ли ты быть отцом семьи моей?

Подобные вопросы никогда не задавались знатной девушке. Знатная дочь была матроной, девушка из народа — матерью семьи. Слово семья (по-латыни фамилия») напоминало о рабстве — ведь и раб тоже был членом семьи.

В знак подчинения, на которое соглашалась девушка, один из свидетелей разделял ее волосы наконечником пики, шесть раз проводя острием по голове. Затем юноши поднимали невесту на руки и несли ее от трибунала претора до семейного дома с криками:

— К Таласию! К Таласию!

Мы уже объясняли значение этих выкриков. Но прежде чем они добирались до дома, невеста останавливалась перед одним из алтарей ларов [245], которые встречались на каждом перекрестке. Молодая жена доставала второй ас и жертвовала богам. Едва войдя в дом, она тут же направлялась к пенатам, домашним богам, доставала третий ас и жертвовала им.

Таким образом, бракосочетание у римлян было двух видов, и все обряды строго соблюдались, хотя в целом бракосочетание считалось лишь одной из форм простого объединения и было действенно ровно столько, сколько устраивало объединившихся. Если союз давал трещину, можно было развестись.

Ромул издал закон, позволявший прогнать свою жену, если та отравила своих детей, сделала копию с ключей мужа, изменила мужу или пила еще бродившее вино.

Отсюда и появился в Риме обычай — целовать женщин в губы, чтобы убедиться, что жена не пила вина. Этим правом — ибо это стало уже больше чем просто привычкой — пользовались все мужчины в доме, от мужа до двоюродных братьев.

В году 520 от основания Рима некто Спурий Карвилий Руга, воспользовавшись правом, предоставленным законами Ромула и Нумы, прогнал свою жену только за то, что она была бесплодна. Единственный пример, подобного рода на протяжении пяти веков.

Однако верно и то, что если муж прогонял жену без веских на то оснований, половина его состояния переходила ей, вторую половину жертвовали храму Цереры, а мужа приносили в жертву духам тьмы. Жестоко, но почитайте «Жизнеописание Ромула» Плутарха.

Спурий Карвилий Руга прогнал свою жену, Катон развелся со своей.

Развод назывался «диффарреацио» — то есть действие, противоположное конфарреации.

Существовало не только два вида бракосочетания, но и две формы расторжения брака. Первая происходила на глазах у жреца и семи римских граждан, достигших половой зрелости. Один из вольноотпущенников приносил таблицы с текстом брачного контракта и разбивал их перед присутствующими. Затем, возвратившись в дом, муж отбирал у жены все ключи и говорил:

— Женщина, забери свои вещи и прощай! Ступай отсюда!

При браке путем конфарреации женщина брала свою долю и уходила, если поводом к разводу служили недостатки мужа; если же развод случался по ее вине, муж имел право удержать часть ее доли: например, одну шестую за каждого ребенка и так до половины ее доли; дети же оставались у мужа.

Существовала статья закона, согласно которой жена теряла всю долю — в том случае, если она изменила мужу. Тогда, перед тем как прогнать ее, муж снимал с нее столу и накидывал ей на плечи столу куртизанки.

При бракосочетании путем коэмпции союз скрепляла купля-продажа; продажа же и расторгала его, но все это опять чисто условно.

Итак, в Риме существовало три формы расторжения брака: изгнание, что было для женщины страшным бесчестьем; развод по обоюдному согласию, имевший место в любом случае, за исключением убийства, совершенного одним из супругов; и наконец, возвращение женщины ее родителям, как знак возвращения ее прежним хозяевам. Так возвращали прежним хозяевам раба, если он почему-либо не устраивал нового владельца.

В последние годы Республики изгнание, развод и возвращение стали обычными явлениями. Так, Цезарь прогнал свою жену из одного лишь опасения, что ее могут в чем-то заподозрить.

Чаще всего муж даже не давал никаких объяснений.

— Почему ты прогнал свою жену? — спрашивал римский гражданин одного из своих друзей.

— На то были причины, — отвечал тот.

— Какие же причины? Разве она не была скромной и честной? Разве не была молодой и красивой, разве не родила тебе здоровых детей?

Вместо ответа разводившийся вытягивал ногу и показывал сандалию тому, кто задавал вопрос.

— Разве эта сандалия не красивая? Не новая? — отвечал он вопросом на вопрос.

— Конечно, — соглашался друг.

— Так вот, — продолжал разводившийся, снимая обувь, — пусть ее отнесут к сапожнику, она сильно трет ногу, и только я знаю где.

История умалчивает о том, подходила ли сандалия, принесенная затем от сапожника, этому привереде.

Но вернемся к Катону, о котором мы немного забыли, увлекшись всеми этими матримониальными тонкостями. К моменту, когда мы с ним расстались, ему исполнилось двадцать лет.

XIX

Катон был, как его назвали бы в наши дни, большим оригиналом. В Риме носили сандалии и тунику — он же ходил без сандалий и туники. В моде был пурпурный цвет — самый что ни на есть яркий и праздничный, он же носил темный, унылый его оттенок, отливающий ржавчиной.

Все давали в долг под двенадцать процентов, это считалось законным и нормальным у всех честных людей, правда кое-кто, как и у нас, — под сто и даже двести процентов; Катон же одалживал деньги вообще без процентов, а порой, когда у него не было денег, чтобы помочь другу или просто незнакомому человеку, которого он считал честным и порядочным, мог отдать даже кусок своей земли или дом, чтобы нуждающийся смог получить под залог недвижимости в государственной казне нужную ему сумму.

Началось восстание рабов, брат Катона Цепион командовал подразделением в тысячу человек и подчинялся Гелию — Катон записывается простым солдатом в отряд своего брата.

Гелий наградил его за храбрость и потребовал для него других почестей, но Катон отказался, объясняя, что не совершил ничего из ряда выходящего, чтобы заслужить такую награду.

Появился закон, запрещающий кандидатам пользоваться номенклатурными списками — Катон выставил свою кандидатуру на выборах солдатского трибуна; он подчинился этому закону и, по словам Плутарха, оказался единственным, кто поступил таким образом. Плутарх добавляет далее со всей присущей ему наивностью: «Он выиграл благодаря усилию памяти, называя всех граждан, каждого в отдельности, по имени. И конечно же, многим не понравился этим, так как каждый понимал, что сам на такое не способен».

Мы уже говорили — он всегда ходил пешком. Вот каким образом он путешествовал.

С утра пораньше отправлял своего повара и пекаря в дом, где собирался устроить привал. Если в деревне или городе, где он думал остановиться, у Катона был друг или знакомый, слуги отправлялись к нему; если нет, то на постоялый двор, где и готовили ему еду. А если и постоялого двора не оказывалось, они обращались в магистрат, где их обеспечивали жильем согласно специальному предписанию. Однако чаще всего в магистратах недоверчиво относились к словам посланцев Катона, несмотря на то, что те не требовали, но просили вежливо, без криков и угроз. В таких случаях ко времени появления Катона ничего, разумеется, подготовлено не было. Тогда он садился на свой багаж и говорил:

— Пусть кто-нибудь пойдет и позовет сюда магистратов!

Те являлись.

— Несчастные! Избавьтесь от своей привычки плохо относиться к чужим, прибывшим в ваш край, ведь не всегда встретится такой человек, как я. Не допускайте промашек, ведь большинство только и ждут, чтобы вы оступились. Для того, чтобы затем отнять силой то, что вы не отдали добровольно.

Представьте, что чувствовали в тот момент магистраты, удивлявшиеся, что повар и пекарь не говорили с ними грубо, не кричали и не требовали, а спокойно дожидались господина своего.