Хроники Эмбера I-II - Желязны Роджер Джозеф. Страница 38

— Ловко получается, — одобрительно пробормотал он.

Я достал четвертый, начатый коробок, и мне пришлось истратить еще шесть спичек, пока он исправлял какие-то детали и подписывался. Когда я зажег следующую спичку (у меня оставались всего две), Дворкин пристально уставился на рисунок, сделал шаг вперед и исчез. От неожиданности я обжегся и выронил спичку на пол. Она упала на сырую солому и, зашипев, погасла.

Я стоял, весь дрожа, полный неизъяснимых чувств, и внезапно вновь услышал его голос. Дворкин вернулся.

— Послушай, — сказал он, — совсем забыл тебя спросить. Как ты будешь любоваться моей картиной, если здесь ничего не видно?

— Я хорошо вижу в темноте. Мы с ней старые друзья.

— О, понимаю! Спасибо, что объяснил. А теперь посвети мне, и я вернусь домой.

— Хорошо, — согласился я, беря в руки предпоследнюю спичку. — Но если вам захочется навестить меня еще раз, приходите со своим освещением. Спички кончились.

— Ладно. — Я зажег спичку, и Дворкин, окинув свой рисунок критическим взглядом, подошел к нему и вновь исчез. Я быстро повернулся и посмотрел на маяк Кабры, прежде чем спичка погасла.

Да, картина жила своей жизнью, и в ней чувствовалась та самая волшебная сила. Смогу ли я воспользоваться ею? Ведь у меня осталась всего одна спичка.

Конечно, нет. Я находился не в том состоянии, чтобы быстро сконцентрироваться. Мысль о том, что я могу остаться в заточении, когда путь на свободу открыт, чуть не свела меня с ума. Необходимо было добыть огонь, хотя бы ненадолго.

Тюфяк!

Льняная ткань, набитая все той же соломой, но наверняка более сухой, чем на полу. Лен тоже горит неплохо. Я расчистил пол до камня, убрав всю мокрую солому. Потом стал искать ложку, чтобы вспороть тюфяк, и, не удержавшись, выругался. Дворкин унес ее с собой.

Я принялся раздирать тюфяк руками, и через некоторое время раздался треск рвущейся ткани. Я достал солому из середины, сложил ее небольшой кучкой, а рядом на всякий случай положил кусок материи. Мне не хотелось сжигать ее без надобности. Чем меньше дыма, тем лучше. Вдруг его заметит стражник? Правда, это было маловероятно, потому что паек мне уже принесли, а кормили здесь один раз в день.

Я зажег последнюю спичку и первым делом поднес ее к пустому коробку, а когда он разгорелся, положил его на солому. Мой небольшой костер начал затухать. Солома оказалась более сырой, чем я предполагал, хоть я и достал ее из середины тюфяка. Слава богу, я не успел еще выбросить пустые коробки из-под спичек, и с их помощью огонь вновь начал разгораться.

Я взял в левую руку кусок льняной ткани и выпрямился, глядя на картину.

Постепенно язычки пламени начали подниматься вверх, освещая противоположную стену. Я смотрел на серую башню, пытаясь вспомнить, когда видел ее в последний раз. Мне показалось, я слышу крик чайки. Свежий, напоенный морскими ароматами ветерок пахнул мне в лицо.

Я бросил кусок льняной ткани в огонь, и пламя утихло на секунду, потом разгорелось вновь. Все это время я смотрел на картину, не отрываясь.

Рука великого Дворкина сохранила свою волшебную силу, потому что вскоре маяк начал казаться мне таким же реальным, как моя камера. Затем он стал единственной реальностью, а камера — лишь отражением за моей спиной. Я услышал плеск волн, почувствовал, как меня пригревает послеполуденное солнце.

Я сделал шаг вперед, но не наступил на свой костер.

Я стоял на небольшом песчаном пляже скалистого острова Кабра. Впереди высилось большое серое здание маяка, освещавшего по ночам водный путь кораблям Эмбера. Эмбер находился в сорока трех милях от острова, за моим левым плечом.

Я больше не был узником.

9

Я поднялся по каменной лестнице, ведущей к зданию маяка, и остановился перед дверью: высокой, тяжелой и водонепроницаемой. Позади меня, ярдах в трехстах, виднелась небольшая бухта, в которой стояли весельная лодка и небольшой парусник с кабинкой. Какое-то время я не мог оторвать взгляда от этой картины, показавшейся мне фантастической после долгого заключения. Я с трудом удержал рыдания, готовые вырваться из моей груди.

Отвернувшись от бухты, я постучал в дверь. Мне пришлось стучать еще два раза, прежде чем я услышал внутри какую-то возню и дверь распахнулась, заскрипев ржавыми петлями.

Жупен, хранитель маяка, оглядел меня с головы до ног налитыми кровью глазами. От него пахло виски. Он был меньше пяти с половиной футов ростом и так горбился, что невольно напоминал мне Дворкина. Его борода пепельно-серого цвета с желтыми пятнами у пересохших губ свисала ниже пояса и казалась еще длиннее моей. Пористую кожу, напоминавшую корку апельсина, солнце сожгло до такой степени, что она походила цветом на красное дерево. Как большинство людей, которые плохо слышат, он заговорил громким голосом:

— Кто вы? Что вам угодно?

Если я стал неузнаваем, меня это вполне устраивало.

— Путешественник с юга, который недавно потерпел кораблекрушение, — ответил я. — Много дней носило меня по волнам на обломке судна, и лишь сегодня прибило к этому острову. Все утро я лежал на берегу, а когда пришел в сознание, едва нашел в себе силы добраться до маяка.

Жупен шагнул вперед, взял меня за руку и обнял за плечи.

— Входи, входи скорее! — воскликнул он. — Обопрись о меня, не бойся. Все обойдется. Пойдем со мной.

Он привел меня в свою комнату, на удивление захламленную старыми книгами, морскими картами и всевозможными навигационными приборами. Жупен не очень твердо держался на ногах, поэтому я старался не слишком сильно на него наваливаться, одновременно всем своими видом показывая, как я ослаб. Я даже прислонился к дверному косяку, словно не в силах был идти дальше.

Он подвел меня к небольшой койке, предложил прилечь и ушел, чтобы запереть дверь и приготовить обед.

Я снял сапоги и вновь их надел, посмотрев на свои грязные ноги. Человек, проведший несколько дней в море, не мог быть таким грязным, а мне совсем не хотелось, чтобы Жупен с первой минуты уличил меня во лжи. Я натянул на себя одеяло и с наслаждением откинулся на подушки.

Жупен вернулся довольно быстро. В руках он держал деревянный поднос с кружкой воды, кружкой пива, большим куском жареной говядины и половиной каравая. Локтем он спихнул с маленького столика какие-то бумаги и ногой пододвинул его к кровати. Поставив поднос на столик, он велел мне угощаться.

Я не заставил себя упрашивать. Я глотал пищу, почти не разжевывая, и ничего не мог с собой поделать. Я съел все до крошки и выпил обе кружки до дна.

Затем я понял, что смертельно устал. Увидев, что у меня смыкаются веки, Жупен понимающе кивнул и пожелал мне хорошо выспаться. Я заснул мгновенно.

Проснулся я глубокой ночью, чувствуя, что впервые за много недель отдохнул по-настоящему. Я встал, вернулся к входной двери и вышел на улицу. Было прохладно, и на кристально чистом небе горели, казалось, миллионы звезд. Огонь маяка на вершине башни то вспыхивал, то гас, бросая отсветы мне в спину. Я спустился к морю. Мне необходимо было привести себя в порядок, поэтому я выкупался (хоть вода и показалась мне ледяной), выстирал одежду и тщательно ее выжал. Примерно через час я вернулся на маяк, развесил одежду по спинкам стульев, чтобы высохла к утру, забрался под одеяло и заснул.

Наутро, когда я проснулся, Жупен давно был на ногах. Он приготовил обильный завтрак, с которым я расправился точно так же, как со вчерашним ужином. Одолжив бритву, зеркало и ножницы, я кое-как побрился и подстригся, а затем вновь отправился купаться, после чего надел чистую, просоленную морской водой одежду и почувствовал себя человеком.

Когда я вернулся на маяк, Жупен внимательно посмотрел на меня и проворчал:

— Что-то ты кажешься мне знакомым, парень. — Я пожал плечами, и он требовательно произнес: — Расскажи о кораблекрушении.

Я удовлетворил его просьбу. Чего только я не наплел! Какие ужасные подробности вспомнил! Вплоть до сломавшейся грот-мачты, с треском рухнувшей на палубу!