Этот бессмертный - Желязны Роджер Джозеф. Страница 9

– Ужасно интересно, — заявила Рыжая. — У меня было странное ощущение — как будто кто-то внутри меня танцевал вместе с ними. Необычное ощущение.

На самом деле я не люблю танцевать. Совсем не люблю.

– Что у вас за акцент? — перебил я. — Я все никак не определю.

– Не знаю, — ответила она. — Я что-то вроде франко-ирландки. Жила на Гебридах, еще в Австралии, в Японии — до девятнадцати лет…

Как раз в этот момент Хасан застонал, напряг мышцы, и я почувствовал острую боль в плече.

Я усадил его на какой-то порог и обыскал. Обнаружились два метательных ножа, еще один стилет, очень искусно сделанный гравитационный нож, нож Бови с зазубренным лезвием, проволочки для удушения и небольшая металлическая коробка с разными порошками и пузыречками — я не счел нужным подробно ее исследовать. Гравитационный нож мне понравился, и я оставил его себе. Это был настоящий Корикама, и очень хорошей работы.

На следующий день довольно поздно — назовем это вечером — я захватил в плен старину Фила, решив использовать его в качестве входной платы в занимаемый Дос Сантосом люкс в отеле «Руаяль». Фила Сеть по-прежнему почитает, как ретурнисткого Тома Пэйна, хотя он начал открещиваться от этой чести еще полвека назад, когда стал баловаться мистицизмом и набираться респектабельности. Хотя «Зов Земли», вероятно, и вправду лучшая его вещь, его перу принадлежит еще и «Кодекс Возвращения», который помог заварить ту кашу, которую я хотел. Теперь он может от всего отрекаться, но тогда он был возмутителем спокойствия, и я уверен, что он по-прежнему заботливо собирает все льстивые взгляды и восторженные слова, которые продолжает приносить ему былая слава, время от времени перебирает их, сдувает с них пыль и не без удовольствия разглядывает.

Кроме Фила я обзавелся и предлогом — дескать, я желал справиться о самочувствии Хасана после прискорбной плюхи, полученной им в унфоре. На самом деле я хотел, улучив момент, поговорить с Хасаном и выяснить, что он мне скажет о своем последнем задании, если он вообще пожелает что-нибудь сказать.

И мы с Филом пошли. От здания Управления до «Руаяля» было недалеко — минут семь спокойным шагом.

– Ты уже дописал мою элегию? — спросил я.

– Я еще над ней работаю.

– Ты это говоришь последние двадцать лет. Ты бы поторопился, чтобы я успел ее прочесть.

– Могу тебе показать несколько очень милых элегий — для Лорела, для Джорджа, есть даже одна для Дос Сантоса. А еще у меня есть в запасе всевозможные заготовки, типа «недостающее вписать, ненужное вычеркнуть», для менее значительных персон. Но элегия для тебя представляет серьезные трудности.

– Почему так?

– Ее все время приходится обновлять. Ты никак не остановишься — живешь, делаешь разные дела.

– Ты меня осуждаешь?

– У большинства людей хватает совести совершать поступки в течение полувека, а потом остановиться. Написать их элегии не составляет труда — у меня полные шкафы таких элегий. Но твоя, по всему видать, будет сделана второпях и закончена неподобающим образом. Не люблю так работать. Я предпочитаю иметь в запасе несколько лет, чтобы тщательно взвесить прожитую человеком жизнь без всякого давления со стороны. А люди вроде тебя, живущие как герои народных песен, смущают мой покой. По-моему, ты вынуждаешь меня написать тебе эпическую песнь, а я уже староват для этого.

Временами я засыпаю на ходу.

– Думаю, что это несправедливо, — заметил я ему. Другие благополучно смогли прочитать свои элегии, а я в крайнем случае согласился бы уже и на пару хороших лимериков. [2]

– Ну ладно, у меня появилось чувство, что твоей элегии осталось ждать не так уж долго. Я постараюсь успеть вручить тебе экземпляр.

– Ах так? И откуда же такое чувство?

– А откуда приходит к нам вдохновение?

– Это у тебя надо спросить.

– Оно снизошло на меня, когда я медитировал. Я как раз работал над элегией для веганца — исключительно для упражнения, как ты понимаешь, — и вдруг обнаружил, что думаю: «Скоро я закончу элегию для грека». Немного погодя он продолжил: — Вообрази себе: в тебе словно два человека, один другого выше.

– Это очень просто — мне надо стать перед зеркалом и переминаться с ноги на ногу. У меня же одна нога короче. Ну хорошо, я это вообразил. Что дальше?

– Ничего. У тебя в корне неправильный подход.

– Это культурная традиция, от которой мне не сделали прививок, или в данном случае прививки не помогли. Вроде узлов и коней — как в Гордии, в Трое. Ты знаешь. Мы довольно подлый народ.

Несколько следующих шагов он прошел молча.

– Перья или свинец?

– Что?

– Это любимая загадка калликанзаросов. Выбери что-нибудь одно.

– Перья?

– Нет, не угадал.

– А если бы я сказал «свинец»?

– Не-а. У тебя был только один шанс. Какой ответ правильный, решает калликанзарос. Ты проиграл.

– Это какой-то произвол.

– Вот такие они, калликанзаросы. Это не восточная тонкость, а греческая. Конечно, непостижимости тут меньше. Просто твоя жизнь зачастую зависит от ответа, а калликанзарос обычно хочет, чтобы ты проиграл.

– Почему это?

– Спроси у ближайшего калликанзароса, если тебе повезет его встретить. Это довольно подлые существа.

Мы дошли до нужной улицы и свернули.

– С чего это ты вдруг опять заинтересовался Сетью? — спросил он. — Ты же давно бросил эти дела.

– Я бросил как раз вовремя, а сейчас меня интересует, не ожила ли Сеть снова, как в былые дни. Акции Хасана всегда высоко котировались, потому что он неукоснительно выполнял свои обязательства — так я хотел бы знать, что у него в багаже.

– Ты что, беспокоишься, что они тебя раскусили?

– Нет. Это может создать определенные неудобства, но вряд ли свяжет мне руки.

Перед нами возникли очертания «Руаяля». Мы вошли и направились к нужному номеру. Пока мы шли по коридору с ковровым покрытием, Фил в приступе ясновидения заметил:

– Я снова прокладываю тебе дорогу.

– Да, что-то вроде того.

– Ну ладно. Ставлю десять против одного, что ты ничего не выяснишь.

– Не буду ловить тебя на слове — ты скорее всего прав.

Я постучал в дверь черного дерева, и когда она открылась, произнес:

– Всем привет.

– Входи, входи.

И мы вошли.

Мне пришлось потратить десять минут, чтобы подвести разговор к полученной нашим бедуином прискорбной плюхе, потому что присутствовавшая в комнате Рыжая отвлекала меня.

– Доброе утро, — произнесла она.

– Добрый вечер, — сказал я в ответ.

– Есть что-нибудь новенькое по части Искусств?

– Нет.

– Памятников?

– Нет.

– Архивов?

– Нет.

– Какая у вас должно быть интересная работа!

– Ну, ее чересчур разрекламировали и приукрасили некоторые романтики из службы информации. На самом деле все, чем мы заняты, — это поиск, реставрация и хранение записей и предметов, которые человечество побросало на Земле.

– Что-то вроде сборщиков культурного мусора.

– Мм… Да. Мне кажется, именно так.

– Ну так зачем же?

– Что зачем же?

– Зачем вы этим занимаетесь?

– Кто-то же должен это делать — мусор-то все-таки культурный, и это делает его достойным коллекционирования. Я знаю свой мусор лучше всех на Земле.

– Вы очень преданы своему делу и при этом скромны. Это хорошо.

– Кроме того, когда я попросился на эту работу, выбирать было особенно не из кого, а я знал, где прикопана масса мусора.

Она протянула мне бокал, отпила полтора глотка из своего и спросила:

– Они действительно по-прежнему здесь?

– Кто? — поинтересовался я.

– Бог и Компания. Старые боги, вроде Ангельсу. Я думала, что все они покинули Землю.

– Нет, они не ушли. То, что они в большинстве своем похожи на нас, вовсе не означает, что они и действуют так же. Когда человек покидал Землю, он не пригласил их с собой, а у богов тоже есть своя гордость. А потом, может быть, они были вынуждены остаться — это называется «ананке», смертельный рок. Никто не властен над ним.