Этот бессмертный (сборник) - Желязны Роджер Джозеф. Страница 53

На втором витке я вошел в атмосферу, и немного спустя вокруг запел ветер, и небо из индигового превратилось в фиолетовое, потом в темно-лазурное. Несколько прядей облачков повисли в глубине между реальностью и небытием.

Местность, на которую я опустился, была практически двором дома Марлинга. Я замкнул корабль и, захватив небольшой саквояж, зашагал к башне. Идти нужно было примерно с милю.

Когда я брел по знакомой дороге в тени широколиственных деревьев, я тихонько засвистел один раз, и птица повторила ноту. Я чувствовал запах моря, хотя видеть его не мог. Все было таким же, как годы назад, в те дни, когда я поставил перед собой неразрешимую задачу и вышел на борьбу с богами, надеясь обрести забвение и найдя нечто совсем иное. Воспоминания, словно диапозитивы, загорались одно за другим, пока я, последовательно, встречал на пути громадный, заросший мохом валун, или необычное гигантское партоновое дерево, или крибла (существо размерами с небольшую лошадь, похожее на собаку бледно-лилового цвета, с длинными ресницами и короной розовых перьев на голове), который быстро убегал прочь, или желтый парус — когда показалось море. Затем я увидел причал Марлинга на берегу бухты, а позже и саму башню, суровую, высокую, вознесшуюся над плещущими волнами под солнечным небом, гладкую, как зуб, и древнюю, еще древнее меня.

Последние сто ярдов я почти бежал и, добежав, застучал по решетке, закрывавшей вход в виде арки, ведущий в небольшой внутренний двор.

Минуты через две показался некий молодой пейанец и остановился по ту сторону, рассматривая меня. Я заговорил с ним по-пейански.

— Меня зовут Фрэнсис Сандау. Я пришел увидеть Дра Марлинга.

Услышав это, пейанец открыл решетку. Но, по их обычаю, он заговорил лишь после того, как я вошел во двор.

— Добро пожаловать, Дра Сандау. Дра Марлинг примет вас после того, как колокол известит о приливе. Позвольте показать вам место, где вы отдохнете. Я принесу вам туда легкой еды и освежающих напитков.

Я поблагодарил его и последовал за ним по винтовой лестнице.

В комнате, куда он привел меня, я немного перекусил. До прилива оставалось больше часа, поэтому я закурил сигарету и стал наблюдать за океаном из широкого, низкого окна, рядом с которым находилось ложе-кровать. Локти я упер в подоконник, который был серым и более прочным, чем интерметаллидный пластик.

Странный образ жизни, говорите? Раса, умеющая практически все, человек — такой, как Марлинг, — умеющий создавать миры? Возможно, Марлинг мог бы быть богаче меня и Бейкера, вместе взятых и еще помноженных на десять, если бы пожелал. Но он выбрал башню на крутом берегу у моря и лес за ней и решил жить здесь, пока не умрет, что потихоньку и делает. Я не стану выводить мораль и рассуждать о стремлении уединиться от контактов со сверхцивилизованными расами, заполнившими Галактику, или об отвращении к любому обществу соплеменников. Всякое объяснение будет слишком простым. Он жил здесь, потому что хотел жить здесь, и дальше этого факта я заглянуть не могу. И все же мы с ним были родственными душами, я и Мерлинг. И он заметил это раньше, чем я, хотя каким образом мог определить, что Сила действительно тлеет где-то внутри несчастного инопланетника, оказавшегося у ворот его башни много столетий тому назад, этого я понять не могу.

Устав от скитаний, напуганный Временем, я отправился искать совета у расы, которую называли старейшей. Страх, охвативший меня в ту пору, я с трудом могу, описать. Вряд ли вы поймете, что это такое — видеть, как всё умирает и все умирают. Но именно поэтому я и отправился на Мегапею. Не должен ли я, ожидая удара колокола, рассказать вам немного о себе?

Я родился на планете Земля в середине XX века. Это был период истории, когда раса человека успешно отбросила в сторону многие табу и традиции, веселилась некоторое время, а потом обнаружила, что перед человеком по-прежнему стоят все те же старые проблемы жизни и смерти, осложненные тем фактом, что Мальтус оказался прав. Я покинул колледж в конце второго курса и пошел в армию. Вместе со мной записался и младший брат, он только что окончил школу. Таким вот образом я открыл Токийский залив. Затем я снова вернулся в колледж, чтобы стать инженером, но решил, что это ошибка, и решил поступить на медицинский. Увлекся биологией, и в особенности экологией. Мне было двадцать шесть лет, и шел 1991 год. Отец мой умер, мать вышла замуж во второй раз. Я влюбился в девушку, сделал предложение, получил отказ и подал заявление на участие добровольцем в одной из первых попыток достичь другой звездной системы. Мне помогла разнообразная подготовка, и я был заморожен для столетнего путешествия. Мы достигли Бартона, начали: создавать колонию, но не прошло и года, как меня поразила местная болезнь, от которой у нас не было средств. Тогда меня вторично заморозили в той же камере. Двадцать три года спустя я был выпущен на. свет божий. К тому времени прибыло еще восемь транспортов с колонистами, и вокруг простирался новый мир. В тот же год прибыло еще четыре корабля с колонистами, из них осталось лишь два. Остальные должны были продолжить полет к еще более отдаленной системе, чтобы присоединиться к еще более новой колонии. Я раздобыл место на одном из кораблей флотилии, обменявшись с колонистом, который решил, что и первого этапа полета с него хватит. Желание мое было продиктовано, я уверен, единственно любопытством и тем фактом, что среда старой колонии уже была окультурена и укрощена. Прошло столетие с четвертью, прежде чем мы достигли цели, и новая планета мне совсем не понравилась. Поэтому я попросился в экипаж дальнего рейса всего лишь через восемь месяцев, проведенных на планете. Предстоял перелет в двести двадцать семь лет на Бифрост, который, в случае нашей удачи, должен был стать самым дальним форпостом человека в космосе. Бифрост оказался мрачным и неприветливым миром, он меня напугал. Я стал подумывать о том, что мне не суждено стать колонистом, и отправился в новый перелет… Люди расселились повсюду, были установлены контакты с разумными существами, межзвездные путешествия занимали недели и месяцы вместо столетий. Потом я оказался, по всей видимости, старейшим из всех живущих людей и, без сомнения, единственным представителем XX века. Люди рассказывали мне о Земле. Показывали фотографии. И я уже больше не смеялся, потому что Земля стала совсем другим миром. Внезапно я стал очень одиноким. Все, что я учил в школе, было теперь на уровне средних веков. Что же я сделал? Я решил поискать себе места в жизни. Я вернулся в школу, обнаружил, что в состоянии еще учиться. Но страх не покидал меня ни на минуту. Я чувствовал себя не в своей тарелке. И тогда я получил информацию, которая помогла мне избавиться от чувства, будто я — последний житель Атлантиды, бредущий по Бродвею, которая могла дать мне превосходство над странным миром, в котором я оказался. Я узнал о пейанцах, в те времена только что обнаруженной расе, которым были доступны все чудеса Земли XXVII века, включая и способы лечения, прибавившие пару веков к моей средней продолжительности жизни. И я прилетел на Мегапею наполовину не в своем уме, подошел к первой попавшейся башне, постучал в ворота, пока кто-то не вышел, и попросил:

— Научите меня, пожалуйста…

Это оказалась башня Марлинга, чего я совсем не мог знать - Марлинга, одного из двадцати шести Имяносящих, что еще жили.

Когда прозвучал звон приливного колокола, за мной пришел молодой пейанец. Он проводил меня по ступеням винтовой лестницы наверх. Он первым вошел в комнату, и я услышал голос Марлинга, приветствовавший его.

— Дра Сандау решил проведать вас, — сообщил пейанец.

— Тогда проси его войти.

Молодой пейанец вышел от Марлинга и произнес:

— Он просит вас войти.

— Благодарю.

И я вошел.

Как я и предчувствовал, Марлинг сидел спиной ко мне, Лицом к окну на море. Три широких стены его веерообразной комнаты были светло-зелеными, и кровать его была низкой, длинной и узкой. Одна стена была громадной консолью, немного запылившейся, а на столике возле кровати, который вполне могли не двигать с места уже несколько веков, по-прежнему стояла оранжевая фигурка животного, похожего на прыгающего рогатого дельфина.