Дураки умирают - Пьюзо Марио. Страница 97

Наконец я смог откланяться. Поцеловал Джанель. Пообещал, что завтра позвоню. Мы обнялись, а Элис скромненько выскользнула за дверь. Когда я вышел из палаты, проводила меня до автомобиля. Как всегда, на прощание поцеловала в губы.

— Не волнуйся. Я останусь с ней на ночь. — Джанель говорила мне, что после операции Элис всю ночь просидела в кресле у ее кровати, так что я не удивился. Только и сказал: «Спасибо. Береги себя», — сел в автомобиль и уехал в аэропорт.

Самолет взлетел вскоре после полуночи. Я не мог уснуть. Думал об Элис и Джанель, уютно устроившихся на больничной кровати. Я радовался, что Джанель не одна. И еще радовался тому, что прилечу домой рано утром и смогу позавтракать с женой и детьми.

Глава 39

Я никогда не признавался Джанель в том, что ревность моя базировалась не столько на романтике, сколько на прагматизме. Я перечитал множество романтических историй, но ни в одной не сумел найти признания того, что женатый мужчина требует от любовницы верности из боязни подцепить триппер или чего похуже и наградить нехорошей болезнью жену.

Наверное, по той причине, что в романах женатик обычно лгал любовнице, заявляя, что больше не спит с женой. Выходило, что он мог дважды провиниться перед женой: не только изменить ей, но еще и нанести ущерб ее здоровью. Однажды я поделился своими соображениями с Джанель и заработал ее мрачный взгляд.

— А как насчет того, что ты подцепишь эту самую болезнь от жены и наградишь ею меня? Или, по твоему разумению, такое невозможно?

Мы не ссорились, но играли в ссору, то есть вели дуэль разумов, допускающую использование таких видов оружия, как юмор, чуть-чуть жестокости, но не грубость.

— Очень даже возможно, — ответил я. — Но вероятность этого гораздо меньше. Во-первых, моя жена — набожная католичка. Во-вторых, она добродетельна. — Я поднял руку, предупреждая протесты Джанель. — И, в-третьих, она старше, не так красива, и шансов найти любовника у нее гораздо меньше.

Джанель расслабилась. Нравилось ей, когда речь заходила о ее красоте. А я, улыбнувшись, продолжил:

— Но ты права. Если б моя жена заразила меня, а я — тебя, я бы не чувствовал за собой вины. Все было бы нормально. Мы просто получили бы по заслугам, потому что и ты, и я — преступники.

Джанель тут же взвилась:

— Я не могу поверить, что ты это сказал. Просто не могу поверить. Я, возможно, преступница, но ты всего лишь трус.

В другую ночь, в предрассветные часы, когда мы — такое случалось часто — не могли заснуть, хотя пару раз ублажили друг друга и выпили бутылку вина, я рассказал ей о своем детстве в сиротском приюте.

Ребенком я заменял магию книгами. В общей спальне, поздно ночью, страдая от одиночества, с помощью книг я убегал в другие, придуманные кем-то миры, а потом создавал свой, еще более фантастический. В десять, одиннадцать, двенадцать лет я больше всего любил романтические легенды о Роланде, Шарлемане, Диком Западе, но особенно — о короле Артуре, его Круглом столе и храбрых рыцарях Ланселоте и Галахаде. В моих фантазиях Арти превращался в короля Артура и имел на это полное право, потому что его отличали честность и чувство справедливости, свойственные королю. Я этими качествами похвалиться не мог. С детства я ставил на хитрость и умение заглянуть вперед, ни на миг не сомневался в том, что смогу управлять собственной жизнью с помощью магии. Вот я и полюбил мага короля Артура, Мерлина, который знал все о прошлом, настоящем и будущем, был мудр и бессмертен.

Именно тогда я научился буквально перемещаться из настоящего в будущее. И пользовался этим приемом всю жизнь. Ребенком в сиротском приюте я видел себя молодым человеком, окруженным умными, начитанными друзьями. Я переносил себя в роскошную квартиру и на диване в этой квартире занимался любовью со страстной красавицей.

Во время войны, стоя в дозоре или сопровождая тыловую колонну, я представлял себе, как в увольнительную приезжаю в Париж, ем лучшую еду, сплю с лучшими шлюхами. Под артиллерийским обстрелом я мог магически исчезнуть и оказаться в лесу, у мирно журчащего ручейка, с любимой книгой в руке.

Прием срабатывал, действительно срабатывал. Я магически исчезал. Более того, по прошествии многих лет, когда я вспоминал самые тяжелые времена в моей жизни, мне уже казалось, что на самом деле ничего этого и не было, что страдал я в фантазиях, а в реальности все было очень даже хорошо.

Я помню ужас и изумление, которые испытал, когда Мерлин сказал королю Артуру, что тому придется править без его помощи, потому что молодая волшебница, которую он обучил всем секретам магии, своими заклинаниями замурует его в пещере. Как и король Артур, я спрашивал: почему? Почему Мерлин обучил молодую девушку своей магии, предвидя, что станет пленником? Почему радовался тому, что проспит в пещере тысячу лет? Почему оставил своего короля, зная, какой его ждет трагический конец? Я не мог этого понять. Но, становясь старше, чувствовал, что мог бы поступить точно так же. У каждого великого героя — я это почерпнул из других книг — должна быть слабина, наверное, это и было моим слабым местом.

Я прочитал множество версий легенды о короле Артуре и в одной книге увидел иллюстрацию, на которой Мерлин был изображен мужчиной с длинной седой бородой и в коническом колпаке, украшенном звездами и знаками Зодиака. В мастерской сиротского приюта я сделал себе такой колпак и расхаживал в нем по территории. Мне он очень нравился. Но потом кто-то из мальчишек украл его у меня, больше я колпака не видел, а новый мастерить не стал. Я убедил себя, что колпак создавал вокруг меня магическое поле, превращал меня в героя, что ему я обязан всеми приключениями, выпавшими на мою долю, добрыми делами, счастьем. В принципе, я вполне обходился и без колпака. Фантазии сами сплетались вокруг меня в защитный кокон. Моя жизнь в сиротском приюте превратилась в сон. Я никогда там не был. В десять лет я действительно полагал себя Мерлином. Я стал магом, и никто и ничто не могло причинить мне вреда.

Джанель с улыбкой смотрела на меня.

— Ты и впрямь думаешь, что ты Мерлин?

— Есть такое, — не стал отрицать я.

Она вновь улыбнулась, но ничего не сказала. Мы выпили вина, и лишь потом она прервала затянувшуюся паузу:

— Знаешь, иногда мне хочется чего-то необычного, но я боюсь, если такие желания возникают у меня, когда ты рядом. Знаешь, как можно позабавиться? Один из нас связывает другого и начинает заниматься с ним любовью. Что скажешь? Позволь мне связать тебя, а потом заняться с тобой любовью. Я смогу делать с тобой все, что захочу. По-моему, это очень возбуждает.

Меня удивили ее слова. Мы уже пытались разнообразить традиционный секс, но ничего путного из этого не вышло. Одно я знал наверняка: никому не будет дозволено связать меня.

— Хорошо, — кивнул я. — Я готов тебя связать, но тебе не дамся.

— Это несправедливо, — покачала головой Джанель. — Несправедливо.

— А мне плевать, — отрезал я. — Никто и никогда не будет меня связывать. Откуда мне знать, что ты, связав меня, не будешь прижигать мне пятки или не ткнешь шпилькой в глаз? Потом ты будешь об этом жалеть, но мне твоя жалость уже не поможет.

— Да нет же, дурачок. Это будут символические путы. Я возьму шарф и обмотаю им твои руки. Ты сможешь освободиться в любой момент. Никакой угрозы твоей безопасности не будет. Ты же писатель, ты знаешь значение слова «символический».

— Нет.

Она откинулась на подушку, очень холодно посмотрела на меня.

— И ты думаешь, что ты — Мерлин. Ты полагал, что я посочувствую тебе. Бедняжка, как же ты страдал в сиротском приюте, представляя себя Мерлином. Да ты самый непробиваемый, толстокожий сукин сын, и я только что тебе это доказала. Ты никогда не позволишь женщине очаровать себя, или замуровать в пещере, или завязать руки шарфом. Ты не Мерлин, Мерлин.

Я, конечно, не ожидал таких слов, но ответ у меня уже был, ответ, который я, однако, не мог озвучить. Она не первая чаровница, с которой мне довелось встретиться. И хотя та была куда менее опытной, я же женился, не так ли?