Хроники Нарнии (сборник) (другой перевод) - Льюис Клайв Стейплз. Страница 91

– Конечно. А если нет?

– Ну, мы вполне способны победить и без его королевской милости. Вашей светлости можно не напоминать, что Мираз – не такой и великий военачальник. А тогда мы окажемся сразу и с победой, и без короля.

– И вы считаете, милорд, что мы с вами можем с таким же успехом править страной без короля?

Лицо Глозеля помрачнело.

– Не забывайте, – сказал он, – что это мы возвели его на престол. И за все годы, что он правит, много мы видели благодарности?

– Ни слова больше, – произнес Сопеспиан. – Но взгляните – сюда идут, чтобы позвать нас в королевский шатер.

Возле шатра они увидели Эдмунда и двух его спутников – те угощались вином и печеньем, поскольку уже передали послание и теперь ждали, пока король его обсудит. Увидев их вблизи, оба тельмаринских лорда посчитали их очень грозными.

В шатре они нашли Мираза. Тот был без оружия и доканчивал завтрак. Лицо у него было красное, лоб нахмурен.

– Вот! – рявкнул он, бросая через стол пергамент. – Посмотрите, что за мешанину из детских сказок прислал этот нахал, наш племянничек.

– Клянусь вашей жизнью, государь, – произнес Глозель, – если молодой воин, которого мы видели у входа, и есть упомянутый в послании король Эдмунд, я не назвал бы его детской сказкой.

– Король Эдмунд, пф! – фыркнул Мираз. – Ваша светлость верит этим бабьим россказням о Питере, Эдмунде и остальных?

– Я верю своим глазам, ваше величество, – отвечал Глозель.

– Ладно, дело не в этом, – продолжал Мираз. – Но уж относительно вызова, полагаю, может быть только одно мнение?

– Думаю, что так, государь, – сказал Глозель.

– И какое же? – спросил король.

– Безусловно отказать, – произнес Глозель. – Меня никогда не называли трусом, но я должен прямо заявить, что не желал бы встретить этого юношу в бою. И если (что весьма вероятно) его брат, Верховный Король, еще опаснее – ради вашей жизни, мой повелитель, следует всячески уклоняться от встречи с ним.

– Чума вас возьми! – вскричал Мираз. – Это совсем не тот совет, которого я просил. Думаете, я обратился бы к вам, если бы боялся этого Питера (если он вообще существует)? Думаете, я его испугался? Я ждал вашего совета по существу дела: стоит ли, имея все преимущества, рисковать ими в поединке?

– На это я могу ответить вашему величеству, – сказал Глозель, – что вызов следует отвергнуть по всем соображениям. Лицо этого странного рыцаря сулит гибель…

– Вот, опять! – рассердился Мираз. – Вы пытаетесь представить дело так, что я еще трусливей, чем ваша светлость?

– Ваше величество вольны говорить что угодно, – обиженно произнес Глозель.

– Ты причитаешь, как старуха, Глозель, – сказал король. – Что посоветуете вы, милорд Сопеспиан?

– Не соглашайтесь, государь, – был ответ. – И то, что ваше величество сказали о сущности дела, весьма кстати. Это дает вашему величеству повод для отказа, не затрагивающий вопроса о чести и храбрости вашего величества.

– Великие небеса! – вскричал Мираз, подскакивая. – Вы что, оба белены объелись? Вы думаете, я ищу поводов для отказа? Тогда уж прямо в лицо назовите меня трусом.

Разговор шел в точности так, как желали оба лорда, поэтому они ничего не сказали.

– Я все понимаю, – продолжал Мираз, уставясь на своих советников. Глаза его, казалось, вот-вот выпрыгнут из орбит. – Вы сами трусливы, как зайцы, и имеете наглость воображать, будто и я такой же! Повод для отказа, как же! Извинения, что не сражаюсь! Разве вы воины? Разве вы тельмарины? Разве вы мужи? И если я откажусь (как требует мое положение и военная целесообразность), вы будете думать и внушите другим, что я испугался. Так ведь?

– Ни один человек в возрасте вашего величества, – отвечал Глозель, – не прослывет трусом среди разумных солдат, если откажется от поединка с великим воином в расцвете юности.

– Я, значит, мало что трус, так еще и старикашка, из которого песок сыплется! – проревел Мираз. – Вот что я вам скажу, милорды. Своими бабьими советами, не имеющими отношения к делу, то есть к военной стратегии, вы добились совсем не того, чего хотели. Я собирался отказать. Теперь я приму вызов. Слышите, приму! Я не хочу терпеть позор из-за того, что колдовство или предательство заморозило вашу кровь.

– Мы умоляем ваше величество… – начал Глозель, но Мираз выскочил из шатра, и они услышали, как он выкрикивает свое согласие Эдмунду.

– Я знал, что он так и поступит, если его должным образом направить, – сказал Глозель. – Однако я не забыл, как он назвал меня трусом, и он за это заплатит.

Страшная суматоха поднялась на Аслановом холме, когда эта новость распространилась среди сподвижников Каспиана. Эдмунд с одним из советников Мираза размечали место для поединка, обозначая его кольями и веревками. Два тельмарина уже стояли по углам, а третий – посередине одной из сторон, как маршалы турнира. Три других маршала должны были представлять Верховного Короля. Питер как раз объяснял Каспиану, что тот не может быть одним из них, поскольку его право на престол и стало предметом спора, когда густой, сонный голос произнес:

– Позвольте, ваше величество.

Питер обернулся и увидел старшего из Пухлых Медведей.

– Коли позволите, ваше величество, – сказал тот, – я медведь, то есть я-то.

– Вижу и притом не сомневаюсь, добрый медведь, – отвечал Питер.

– Да, – сказал медведь, – так это всегда было правом медведей, выставлять одного из маршалов турнира.

– Не позволяйте ему, – прошептал Трам Питеру. – Он славное создание, но он нас опозорит. Заснет и будет сосать лапу. Даже перед лицом врага.

– Ничего не могу поделать, – сказал Питер. – Он совершенно прав. У медведей есть эта привилегия. Ума не приложу, как о ней помнили все эти годы, когда столько всего другого было забыто.

– Пожалуйста, ваше величество, – пробасил медведь.

– Это ваше право, – сказал Питер. – Ты будешь одним из маршалов. Но запомни, ты не должен сосать лапу.

– Я и не буду, – обиженно отвечал медведь.

– Да, но сейчас ты ее сосешь, – промычал Трам.

Медведь выдернул лапу изо рта и притворился, будто не слышал.

– Государь! – раздался тоненький голос где-то внизу.

– А, Рипичип! – сказал Питер, поискав глазами вверху, внизу и вокруг, как это обычно делают люди, когда к ним обращается мышь.

– Государь, – произнес Рипичип. – Моя жизнь в вашем распоряжении, но моя честь принадлежит мне. Государь, единственный трубач в воинстве вашего величества – из моего народа. Я полагал, что нас пошлют с вызовом. Государь, мой народ обижен. Возможно, если вам угодно будет назначить меня маршалом турнира, это их успокоит.

На этом месте его прервал громоподобный шум – великан Ветролом разразился не слишком умным смехом, приступам которого подвержены даже лучшие из великанов. Но он быстро совладал с собой и к тому времени, как Рипичип поднял глаза, выясняя, откуда шум, стоял уже серьезный, как репа.

– Боюсь, это невозможно, – произнес Питер без тени улыбки. – Некоторые люди боятся мышей…

– Я замечал это, государь, – сказал Рипичип.

– …и будет нечестно по отношению к Миразу, – продолжал Питер, – если он увидит перед собой то, что может хоть немного ослабить его храбрость.

– Ваше величество – зерцало чести, – произнес Мыш с изысканным поклоном. – Я всецело с вами согласен… Мне показалось, что я только что слышал чей-то смех. Если кто-то из присутствующих хочет испытать на мне свое остроумие, я весь к его услугам – как и моя шпага.

Ответом было глубокое молчание, которое нарушил Питер, сказав:

– Великан Ветролом и кентавр Громобой будут нашими маршалами. Поединок состоится в два часа пополудни. Обед ровно в полдень.

– Слушай, – сказал Эдмунд, когда они уходили. – Надеюсь, все нормально? Я хочу сказать, ты ведь сможешь его побить?

– Вот я и дерусь, чтобы это узнать, – отвечал Питер.

Глава четырнадцатая

Как все были очень заняты

Незадолго до двух часов Трам и барсук уселись среди остальных нарнийцев на краю леса, напротив сверкающей армии Мираза, которая была от них на расстоянии двух полетов стрелы. Между противоборствующими войсками располагался участок ровной травы, отгороженный для поединка. В дальних углах стояли Сопеспиан и Глозель с обнаженными мечами, в ближних – Ветролом и Пухлый Медведь, который, несмотря на все предупреждения, сосал лапу и выглядел, надо сказать, чрезвычайно глупо. Зато Громобой на правой стороне поля – он стоял неподвижно, как статуя, и лишь изредка ударял копытом – выглядел гораздо внушительней, чем барон-тельмарин на левой. Питер только что обменялся рукопожатиями с Эдмундом и доктором и теперь подходил к арене. Все замерло, как на ипподроме перед выстрелом к решающей скачке, только сейчас все было куда страшнее.