Дорога Славы (сборник) - Хайнлайн Роберт Энсон. Страница 63

— Мыши в кладовке, сынок? Твое лицо напоминает мне тот раз, когда мой дядя…

— Не надо, Руфо!

— Хорошо, сынок, — мягко сказал он. — Я отошлю танцовщиц домой. Или оставить их?

— Мне все равно. Как тебя найти?

Он сообщил мне, я выстукал его код, добавил номер своего счета и оказался там, в тысяче миль за горизонтом. Поместье Руфо было местом не менее роскошным, чем у Джоко, и на тысячу лет более совершенным. У меня создалось впечатление, что у Руфо самый большой штат прислуги на всем Центре и сплошь женский. Однако все служанки, гости, двоюродные сестры и дочки составили целый комитет по встрече — чтобы посмотреть на того, с кем спит Ее Мудрость. Руфо расшугал их и провел меня в свой кабинет. Какая-то танцовщица (очевидно, секретарь) суетилась над бумагами и пленками. Руфо шлепком по заду отослал ее, усадил меня в удобное кресло, сунул мне стакан, придвинул сигареты, сел сам и стал молчать.

Курение не пользуется популярностью на Центре по причине того, что они пользуются кое-чем вместо табака. Я взял одну сигарету.

— “Честерфилд”! Боже правый!

— Контрабанда, — сказал он. — Только и они не делают ничего похожего на “Свит Кэпс”. Один уличный мусор и рубленое сено.

Я не курил уже несколько месяцев. Но Стар сказала мне, что я теперь могу забыть про рак и все прочее. Так что я закурил — и раскашлялся, как невианский дракон. Порок требует постоянной тренировки.

— Что нового на Риальто? — осведомился Руфо. Он мельком глянул на мою саблю.

— А, да ничего.

Прервав работу Руфо, я теперь стеснялся обнажить свои домашние проблемы.

Руфо сидел, курил и ждал. Мне надо было что-нибудь сказать, и американская сигарета напоминала мне об одном случае, том, который еще больше выбил меня из колеи. На одном из вечеров на предыдущей неделе я познакомился с человеком лет тридцати пяти на вид, холеным, вежливым, с тем видом собственного превосходства, который так и говорит: “У тебя расстегнута ширинка, старик, но я слишком воспитан, чтобы говорить об этом”.

Однако я пришел в восторг от встречи с ним, он говорил по-английски!

Я раньше думал, что мы со Стар и Руфо были единственными на Центре, кто говорил по-английски. Мы часто им пользовались. Стар из-за меня, Руфо — потому что ему нравилось практиковаться. Он говорил на кокни, [85] как уличный торговец, на бостонском, как житель Боксон-Хилла, [86] на австралийском, как кенгуру; Руфо знал все английские языки.

Тот мужик говорил на хорошем среднеамериканском.

— Небби меня зовут, — сказал он, пожимая мне руку там, где рук не жмет никто, — а вы,“я знаю, Гордон. Рад нашей встрече.

— Я тоже, — согласился я. — Неожиданно и приятно услышать свой родной язык.

— Профессия требует, мой дорогой. Сравнительный культуролог, лингво-историко-политическое направление. Вы американец, я убежден. Попробуем-ка поточнее — крайний Юг, но не уроженец. Возможно, из Новой Англии. Накладывается смещенный средне-западный, вероятно, Калифорния. Основной слой речи, класс ниже среднего, смешанный.

Холеный слух хорошо знал свое дело. Пока мой папочка отсутствовал в 1942–45, мы с мамой жили в Бостоне. Нипочем не забуду те зимы; с ноября до апреля я ходил в валенках. Жил я и на крайнем Юге, в Джорджии и Флориде, и в Калифорнии в Ла-Жолле во время корейской невойны и потом, в колледже. “Класс ниже среднего!” Мать так не считала.

— Довольно точно, — согласился я. — Я знаком с одним из ваших коллег.

— Знаю, кого вы имеете в виду, “ученого психа”. Изумительно заумные теории. Но лучше скажите-ка мне: как обстояли дела до вашего отъезда? И особенно, как продвигается в Соединенных Штатах их Благородный Эксперимент?

— Благородный Эксперимент? — Мне пришлось задуматься: сухого закона не стало еще до моего рождения.

— Ах, так его отменили.

— Вот как? Надо мне съездить в экспедицию. Что у вас теперь? Король? Мне было заметно, что ваша страна направляется по этому пути, но я не ожидал, что это случится так скоро.

— О нет, — сказал я. — Я говорил про Сухой Закон.

— Ах, вон оно что. Симпатично, но главное не в этом. Я имел в виду эту забавную идею об управлении болтовней. “Демократию”. Любопытное заблуждение — как будто от сложения нулей получится какая-нибудь сумма. Но опробовано оно было на землях вашего племени в гигантских масштабах. Еще до вашего рождения, несомненно. Я подумал, что вы хотите сказать, что даже с останками уже покончено. — Он улыбнулся. — Значит, все еще проводятся выборы и все прочее?

— В последний раз, когда я этим интересовался, — да.

— Изумительно! Фантастика, просто фантастика. Что ж, надо будет нам как-нибудь встретиться, мне хочется порасспросить вас. Я уже довольно долго изучаю вашу планету — самая невероятная патология во всем исследованном комплексе. Пока. Не давайте обвести себя вокруг пальца, как говорят ваши соплеменники.

Я рассказал об этом Руфо.

— Руфо, я знаю, что родился на варварской планете. Но разве это извинение его грубости? Или это была не грубость? Я здесь как-то не могу понять, что вежливо, что — нет.

Руфо нахмурился.

— Насмехаться над местом рождения, племенем или обычаями невежливо везде. Поступающий так идет на риск. Если ты его убьешь, ничего с тобой не будет. Может, это немного озадачит Ее Мудрейшество. Ее можно озадачить.

— Не буду я его убивать, не настолько это важно.

— Тогда забудь. Небби — сноб. Он не много знает, ничего не понимает и считает, что Вселенные были бы лучше, если бы их создал он. Плюнь на него.

— Плюну. Все просто… Слушай, Руфо, моя страна несовершенна. Но мне не нравится выслушивать это из уст чужого.

— А кому нравится? Мне твоя страна нравится, в ней есть сок. Только… Я не чужой, и это не насмешка. Небби был прав.

— Что?

— За исключением того, что он видит только поверхностное. Демократия недееспособна. Математики, крестьяне и животные, вот и все, что есть. Демократия — теория, основанная на допущении, что математики и крестьяне равны, она ни на что не годна. Мудрость не увеличивается от сложения; ее максимум — это величина самого мудрого человека данной группы.

Демократическая форма правления вполне годится до тех пор, пока она не начинает действовать. Вполне пригодна любая организация общества, если она не жесткая. Структура не имеет значения, покуда в ней хватает гибкости, чтобы этот единственный из множества человек мог проявить свой талант. Большинство так называемых социологов считают, кажется, что организация — это все. Это почти что ничего, за исключением тех случаев, когда она служит смирительной рубашкой. В счет идут лишь случаи правления героев, а не система нулей.

Он добавил:

— Система твоей страны достаточно свободна для того, чтобы ее герои занимались своим делом. Она должна продержаться — если ее гибкость не уничтожает изнутри.

— Надеюсь, что ты прав.

— Я прав. Эта тема мне знакома, и я не дурак, как считает Небби. Он прав насчет бесполезности “сложения нулей”, но не понимает, что и сам он нуль.

Я усмехнулся.

— Не стоит позволять нулю выводить меня из себя.

— Совершенно не стоит. Особенно поскольку ты-то не нуль. Где бы ты ни оказался, твое присутствие будет ощутимо, ты не будешь частью стада. Я тебя уважаю, а я уважаю не многих. И никогда людей в целом. Я ни за что бы не смог стать демократом в душе. Чтобы кричать о том, что “уважаешь” и даже “любишь” огромную массу с хайлом на одном конце и вонючими ногами на другом, требуется дурацкое, некритическое, сахариновое, слепое, сентиментальное слюнтяйство, которое можно найти в некоторых воспитательницах детсадах, большинстве спаниелей и во всех миссионерах. Это не политическая система, а болезнь. Но не падай духом; твои американские политики невосприимчивы к этой заразе… а ваши дают ненулям свободу действий.

Руфо снова взглянул на мою саблю.