Луна жестко стелет - Хайнлайн Роберт Энсон. Страница 18

Ваечка прошлась по линиям и убедилась, что эта «дурацкая», как она выразилась, схема работает. Дали бы ее Майку на пару миллисекунд, он разработал бы схему контактов много лучше, прочнее и дуракозащитней. И наверняка, я так полагаю, предложил бы способ обхода нарастающего провала. Но я не компьютер же.

Проф, глядя на рисунок, аж глазами захлопал.

– Что не так? Ведь работает же схемка! Это же для компьютерщика в элементе, – сказал я.

– Мануэль, хлопче… То есть, простите, сеньор О'Келли, не возглавите ли нашу революцию?

– Я?! Спаси готт, нихьт. Я не мученик за пропащее дело. Просто поговорили о схемах.

Ваечка вскинула взгляд.

– Манни, – сказала она железным голосом. – Мы тебя выдвинули. Решено и записано.

6

Хер там «решено и записано».

– Мануэль, не суетись, – сказал проф. – Нас здесь трое, совершенное число, имеет место разнообразие талантов и опыта. Красота, возраст и зрелая мужская инициатива…

– Нет у меня никакой инициативы.

– Мануэль, будь добр. Давай всесторонне разберемся, а потом уже будем решать. И дабы облегчить сие занятие, дозволительно ли будет спросить, имеет ли место запас напитков в этом приюте бездомных? У меня есть пара флоринов, которые я мог бы пустить в струю торговли.

За последний час это были самые осмысленные речи.

– Как насчет «Сталичной»?

– Звучит, – сказал проф и потянулся за сумкой.

– Столик, накройся, – сказал я и заказал две полбанки и лед, поскольку томатный сок у нас остался от завтрака.

Когда мы содвинули и приняли, я спросил:

– Кстати. Проф, что думаете насчет первенства? Если скажете, что «Янки» его не возьмут второй раз подряд, готовьте деньгу.

– Мануэль, твои политические взгляды?

– Глядя на ихнего новичка из Милуоки, тянет поставить на них.

– Иногда человек не в силах их точно высказать, но расспроси его по сократическому методу, и выйдет, что он знает, на чьей он стороне и почему.

– Я ставлю за них три против двух.

– Чего-чего? Ты спятил, юноша! Сколько?

– Триста. Гонконгских.

– Идет. К примеру, при каких обстоятельствах государство имеет право ставить свое благо выше блага своего гражданина?

– Манни, если ты настолько дурью маешься, может, наскребешь еще пару сотен? А то мне нравятся «Филики», – спросила Ваечка.

Я уничтожил ее взглядом.

– Еще не наспорилась со мной?

– Иди на хер! Насильник.

– Проф, как я считаю, нет и быть не может обстоятельств, позволяющих государству ставить свое благо выше моего.

– Добро. Имеем исходную позицию.

– Манни, это в натуре эгоизм, – сказала Ваечка.

– А я и есть эгоист.

– Не гни горбатого. Кто меня выручал? Совершенно чужого человека. И не попытался этим воспользоваться. Профессор, он меня не поимел, а уговорил. Манни – рыцарь в лучшем смысле.

– Sans peur et sans reproche [6]. Знаю. Мы с ним не первый год знакомы. Что вполне совместимо с его высказыванием.

– А вот и несовместимо! Не с теперешним положением вещей, а с тем идеалом, к которому мы стремимся. Манни, Луна – это и есть государство. Пусть еще не суверенное, пусть мы по ею пору граждане других стран. Но я часть лунного государства так же, как и твоя семья. Ты отдал бы жизнь за свою семью?

– Эти две вещи не связаны.

– Еще как связаны! В том-то и дело.

– Нихьт. Уж я-то свою семейку сто лет как знаю.

– Сударыня, драгоценнейшая, я должен вступиться за Мануэля, хотя, быть может, он не в состоянии четко выразиться. Разрешите задать вопрос? При каких обстоятельствах группе с точки зрения нравственности дозволительно совершать действия, которые, соверши их член той же группы в одиночку, считались бы аморальными?

– Профессор, это софистика.

– Не софистика, а самый что ни на есть ключевой вопрос, дорогая моя Вайоминг. Коренной вопрос, нацеленный в самую основу всей дилеммы государства и правительства. Человек, честно ответивший на него и готовый снести всё бремя последствий своего ответа, знает, на чьей стороне стоит и за что отдает жизнь.

Ваечка насупилась.

– Аморальные, когда их совершает член группы в одиночку, – сказала она. – Профессор, а каковы ваши политические принципы?

– Дозволительно ли будет вперед спросить, а каковы ваши? Если вы в состоянии заявить их?

– Еще как в состоянии! Я, как и большинство членов организации, принадлежу к Пятому Интернационалу. Мы не отвергаем попутчиков, мы за единый фронт. Среди нас есть коммунисты, есть Четвертый Интернационал, есть раддиты, социал-конструктивисты, монофискалисты, кого только нет. Но я не марксистка, у Пятого Интернационала прагматическая программа. Мы за частную собственность, где она уместна, за общественную, где она необходима, мы признаем, что всё зависит от обстоятельств. Никакого доктринерства.

– Вы признаете смертную казнь?

– Смотря за что.

– Ну, скажем, за измену. За измену Луне после того, как вы ее освободите.

– Надо знать, в чем состояла измена. Пока я не разберусь в обстоятельствах, однозначно сказать не могу.

– Точь-в-точь как и я, драгоценнейшая моя. Но я за смертную казнь при некоторых обстоятельствах, однако с одним отличием. Я не стану искать судилища. Я сам проведу процесс, вынесу приговор и исполню его лично, будучи готов нести за это всю полноту ответственности.

– Но-о, профессор, так каковы же ваши политические убеждения?

– Я рационал-анархист.

– Таких не знаю. Знаю анархистов-индивидуалистов, анархокоммунистов, христианских анархистов, философствующих, синдикалистов, либертарианцев. А что такое рационал-анархизм? Рэндизм?

– С рэндитами я мог бы ужиться. Рационал-анархизм считает, что такие понятия, как «государство», «общество» и «правительство», могут иметь реальное содержание, только будучи воплощены в действия индивидов, ответственных перед самими собой. Невозможно возложить ответственность, разделить ответственность. рассредоточить ответственность, поскольку ответственность и вина существуют лишь внутри и только внутри каждой личности – ни в коем случае не вне ее. Но, будучи рационалистом, рационал-анархист признает, что не все индивиды разделяют его взгляды, и поэтому пытается вести совершенный образ жизни в несовершенном мире, понимая неосуществимость своих идеалов, но не обескураженный сознанием собственного поражения.

– Во! Во! – воскликнул я. – «Неосуществимость своих идеалов»! Тик-в-тик то, чему я учился всю жизнь!

– И научился до упора, – сказала Ваечка. – Профессор, всё это красиво звучит, но есть кое-какие скользкие места. Не слишком ли много власти вы готовы на словах доверить индивидам? А на деле вряд ли вы доверили бы контроль над ракетами с водородными боеголовками какой-нибудь безответственной личности.

– Я считаю, что все личности суть ответственны. При любых обстоятельствах. Поскольку водородные бомбы существуют, – а они существуют, – кто-то осуществляет контроль над ними. С точки зрения нравственности не существует такого понятия как «государство». Существуют люди. Индивиды. И каждый из них отвечает за свои действия.

– Кому позарез добавить? – спросил я.

Ничто так быстро не идет под политические споры, как алкоголь. Я заказал еще полбанки.

Я в это дело не лез. Меня мало трогало, что мы «прах под Железной пятой Главлуны». Я выставлял Главлуну, как хотел, а в остальное время о ней не думал. Не думал избавиться от Главлуны, поскольку невозможно. Иди своим путем, делай свое дело, а прочее тебе до лампочки.

Не дюже роскошно жилось, эт' правда. По эрзлинским нормам, мы были голытьба. Если что-то шло только по импорту, старались обходиться без. Не думайте, что тогда были по всей Луне люки-автоматы. Ведь даже персональные гермоскафы шли с Терры, пока еще до моего рождения один хитрый китаёза не сообразил, как собезьянничать копию получше и попроще. Засунь двух китаёз в одно из нашенских морей – они разбогатеют, продавая друг дружке каменюки, причем каждый вырастит по дюжине детишек. А потом индюшка продаст по дешевке в розницу то, что купил у них оптом, и тоже разбогатеет. Мы к такому привыкли.