Маленький большой человек - Бергер (Бри(е)джер) Томас. Страница 68

Не стану вдаваться в подробности бесполезного похода, который мы предприняли на следующий день по следам индейцев. Шайены разбились на крохотные группки, и было просто невозможно узнать, какая именно уводила Ольгу и маленького Гуса все дальше и дальше в прерию. Это и к лучшему, потому что, подойди мы слишком близко, индейцы сначала убили бы своих пленников, а лишь затем приняли бой.

А так у моей семьи были неплохие шансы остаться в живых, а у меня — найти их. Раз уж шайены не убили их сразу, то не убьют и потом, хотя трудно, конечно, полагаться на нерушимость решения дикарей… Воины могли столкнуться с белыми или просто напиться… Но строить подобные предположения мне, честно говоря, не хотелось.

Тогда я думал лишь об одном: мои жена и ребенок у этих ублюдков. Я ненавидел всех, даже Старую Шкуру, хотя тот со своим кланом и жил, не ведая о моих чувствах, у Пыльной реки.

О, теперь-то я отлично понимаю, что старый вождь мог бы стать лучшим посредником для поисков моей семьи. Но я ведь даже не знал, жив ли он еще. Индейцу не пошлешь телеграмму и не напишешь письмо… И я даже не попытался связаться с ним. Вместо этого я вернулся вместе с войсками в форт Ларнед и какое-то время служил там разведчиком, но волнения у реки Арканзас уже улеглись. Нападение на наш дилижанс было лишь эпизодом, основные события происходили на берегах Платта, где шайены откопали топор войны и объединились с арапахо и сиу. В начале января отряд в тысячу воинов напал на Джульсбург и разграбил весь город. Около месяца индейцы терроризировали Южный Платт, сжигая ранчо и станции почтовых дилижансов, валя телеграфные столбы и захватывая караваны. Затем они снова обрушились на Джульсбург и сожгли его дотла.

Весной орда откатилась на север, к Черным холмам, а оттуда — к Пыльной реке. Летом за ними отправились войска. После нескольких кровавых стычек, крайне неудачных для армии бледнолицых, и разразившейся ранней осенью бури, в которой погибло большинство лошадей, голодные и ободранные солдаты вернулись назад. От верной смерти в прерии их спас Фрэнк Норт со своими следопытами-пауни. На следующий год шайены разгромили войска полковника Каррингтона, прогнали их с северных территорий и сровняли с землей форты, построенные вдоль пути на золотые прииски Монтаны.

У меня просто душа выворачивается наизнанку, но я вынужден признать, что вместо того, чтобы разыскивать Ольгу и маленького Гуса, я превратился в горького пьяницу. Бог свидетель, до вас я никому ничего такого не говорил, однако это правда. Как говорили в те времена, я вылетел из седла. Горе доконало меня, и вместо того, чтобы, накупив одеял, пороха, зеркалец и прочей дребедени, прикинуться торговцем, бродить от палатки к палатке в поисках своей семьи, я запил.

Чем больше спиртного вливал я в себя, тем меньше думал об индейцах вообще и о шайенах в частности. Да, конечно, мне не следовало этого делать, но все было именно так, и я плевать хотел на всех тех, кто, читая мою историю, начнет возмущаться и говорить, как бы они поступили на моем месте. Пусть сначала вспомнят всю свою жизнь и скажут, нет ли в ней чего-нибудь подобного? Ну да Бог им судья…

Раньше я никогда не позволял своим чувствам и переживаниям изливаться на окружающих посредством словесного потока, выливающегося через ротовое отверстие, теперь же они прорывались наружу всякий раз, как я добирался до дна бутылки. Причем не имело значения, пью я с кем-нибудь или один.

Когда я не был пьян, то страдал от жесточайшего похмелья, что доставляло еще больше мучений. Летом шестьдесят пятого года я подался на восток. Война окончилась, Канзас строился прямо на глазах, и караваны переселенцев шли туда один за другим бесконечной чередой. А везде, где много белых, — много виски.

Денег на выпивку у меня, разумеется, не было, а заработать их, скажем, охотой я тоже не мог, поскольку не имел ружья, но даже если бы и украл его, то все равно не сумел бы попасть в цель: так у меня тряслись руки. Время от времени мне удавалось пристроиться к компании выпивох и получить на халяву пару стаканчиков, но это не утоляло моей жажды, а за большее количество требовалось чем-то платить.

Вот так я и стал шутом. Я являлся на стоянку какого-нибудь каравана, в дома ковбоев или в салун и говорил:

— Что, ребята, не хотите ли повеселиться? Вы ставите, а я вас смешу. Идет?

В то время любопытных было хоть отбавляй, и я всегда находил себе компанию. Стараясь унять дрожь в похмельных членах, я устраивал им целые спектакли. Я пел и плясал, а неотступное желание надраться прибавляло мне таланта, поскольку природа не одарила меня ни голосом, ни слухом. Сильно подозреваю, что голос мой звучал так же звонко и заливисто, как радостное карканье довольного ворона, нашедшего в прерии сочный лошадиный труп недельной давности и сзывающего на пир своих собратьев.

Одной из песен я научился когда-то в Санта-Фе. В ней говорилось о маленьком ослике, и я запел ее однажды в салуне города Омаха, штат Небраска, для компании подвыпивших юнцов, оказавшихся погонщиками мулов. Изрядно набравшись, они заставляли меня повторять ее снова и снова, а потом соорудили из ремней вьючное седло, водрузили его мне на спину, поставили меня на четыре точки и стали стегать хлыстами, требуя, чтобы я пел. Все вокруг просто валялись от хохота, никто и не думал их унимать, и я, чувствуя, что вот-вот они спустят с меня шкуру, приготовился уже тихо отдать концы, когда внезапно из гогочущей толпы вышел здоровенный мужик и рявкнул:

— Эй, парни, завязывайте с этим, а не то я угощу вас своим кнутом.

— А не пойти ли тебе к черту? — любезно осведомились парни, так треснув меня по заднице, что я рухнул на пол.

Я лежал и сквозь кровавый туман отстранение наблюдал за разворачивающимися надо мной событиями.

— Ну ладно, вы, ослиные мозги, бизоньи яйца, вислобрюхие скунсы, любители лошадиной мочи, — вдохновенно продолжал мой спаситель, — придется пересчитать ваши е…, зубы!

Его кулак, как молот, рассек со свистом воздух и со звуком «кляк!» опустился на нижнюю челюсть ближайшего обидчика. И что вы думаете? Зубы брызнули из него, словно зерна перезревшего кукурузного початка.