Лягушка - Евгеньева Лариса (Прус. Страница 8

- Ну и шутки у вас! - сглотнув, сказал Марат.

- Шутки, а как же! - подтвердил Скородумов.

- Шутки, шутки! - притопывая, зачастил Асланянц.

- Шюточки-и! - дурачась, запищал Зотиков.

Марат повернулся к Дине. Лягушка сидела у него на ладони, пристально и бессмысленно глядя выпученными глазами.

- Шутки так шутки, - криво улыбнувшись, сказал он. И сделал шаг. Потом еще.

Лягушка все сидела, словно неживая. Дина перехватила его взгляд - и вдруг как будто что-то включилось, какая-то телепатическая связь: она ясно, совершенно ясно прочла его мысли! "Прошу тебя, пожалуйста, кричал - нет, вопил он. - Ведь это шутка! Это понарошку! Невзаправду! Ты ведь понимаешь?! Игра. Просто игра. Смешная".

Он медленно, шаг за шагом, шел к ней. И так же медленно она отступала. Не отводя от него взгляда, веря, что унижение в его глазах вот-вот сменится чем-нибудь другим. Чем угодно, только бы не этот загнанный взгляд побитой собачонки.

Они зашли в воду уже по пояс. "Это всего одна секунда, - вопили его глаза. - Нет, полсекунды - а потом все будет как прежде!.." Чего-то все равно до конца она не понимала.

Дина перевела взгляд на тех - те напряженно следили, вытянув шеи, обменивались короткими смешками. Марат сделал еще один шаг, и она поняла: сейчас он действительно положит ей за шиворот лягушку! Хотя какой шиворот, она ведь в купальнике? Те облегченно заулыбались, а ее вдруг озарило. Им просто надо было, чтобы он ее предал. Отчего-то после этого им легче станет жить.

- Эй, - тихонько сказала она Марату, чтобы как-то помочь, вывести его из этого состояния.

Он быстро, рывком отвел глаза, в следующий миг ладонь с лягушкой оказалась прямо перед ней, еще в следующий что-то булькнуло у Дины в горле, она с размаху ударила его по руке и, что-то крича и захлебываясь в рыданиях, вцепилась в него, царапаясь, молотя стиснутыми кулаками и ненавидя, ненавидя до темноты в глазах, до потери сознания...

Она не помнила, как ее оторвали от Марата, как вытащили на берег и уложили на песке. Она царапала и подгребала к себе песок, задыхаясь от рыданий, вся извивалась от усилий выплеснуть, выгнать из себя эту жуткую тоску. Она не помнила, как Зотиков носил в купальной шапочке воду и лил ей на голову, как Скородумов, удерживая ее руки, пытался заглянуть ей в лицо белесыми от страха глазами и бормотал заикаясь:

- Т-ты это... успокойся, а? П-перестань, а?

- Ребята, мы ведь ничего, правда? - суетился Асланянц, бросаясь то к одному, то к другому. - Павлов, скажи! Я вообще в этом деле последний человек! Сказали - пошли пошутим, ну и я.

Потом подбежал Сева и, став на колени, принялся щупать ее лоб. Уже не рыдая, а лишь судорожно икая, Дина глядела в его зеркальные очки, видя свое бледное, перекошенное, залитое слезами лицо.

- Перегрелась, - сказал Сева.

В голове было так тяжело и скверно, точно она и в самом деле перегрелась. Все ушли на обед. Дина лежала на нерасстеленной кровати, глядя в потолок.

Когда стихли голоса девчонок, она сияла со лба влажное, прохладное полотенце и встала. Губы были спаленные и сухие, во рту тоже шелестело от сухости, словно она ела песок. Ее сумка находилась, разумеется, у кастелянши, там было немного белья и теплая кофта. "Заберут", - подумала она равнодушно. Однако же в кармане кофты была трешка, которую на всякий случай дал ей отец. "Перебьюсь", - подумала она снова. Мысли ворочались еле-еле, тяжелые какие-то, ленивые. Конечно, в электричку можно сесть и без билета, точно так же и в троллейбус. Дина никогда не испытывала судьбу и не ездила без билета - было стыдно даже представить, как ее застукивает контроль, как стыдят, спрашивают, из какой она школы... Но теперь было все равно.

Из-под матраца Светы Савельевой она достала красный карандаш, которым Света иногда наводила румянец, постояла, раздумывая, где бы написать, и написала на подоконнике: "Я уехала домой". Потом достала Сэлинджера из-под своего матраца и вышла.

Проходя мимо библиотеки, она все так же спокойно и не таясь подошла к раскрытому окну и положила Сэлинджера на подоконник. Книга почему-то была связана с ним, и не хотелось на нее даже смотреть. Что-то писавшая за столом библиотекарша не подняла головы.

Везло Дине и дальше. Калитка была открыта - и ни человека. Она пошла по узкой лесной дороге, и лишь, изгибаясь, дорога чуть свернула в сторону, как исчез лагерь, стих лагерный шум, и Дина оказалась одна среди леса. Среди зеленого храма. Так, выдрючиваясь, называла лес Римма. Но честное слово, сейчас это определение казалось Дине не таким уж и глупым. Покой и умиротворение были разлиты вокруг, а повсюду щебетала, звенела, перекликалась, шуршала вечная, лесная, своя жизнь...

Но не было покоя у Дины на душе. Сначала зеленый этот храм вроде бы и подействовал на нее, снял спазм, стоявший в горле еще с той отодвинувшейся, казалось, на сто лет назад минуты, однако взамен этого плаксивого, в любой миг готового взорваться рыданиями состояния надвигалось другое: мрачное какое-то, хмурое и тяжелое. И лишь только за редеющими деревьями мелькнула насыпь, а вдали послышался гудок электрички, как это состояние оформилось в беспощадную и ясную мысль.

А он?! Так и будет жить себе да поживать? Вроде ничего и не случилось! Ничего абсолютно?!

Но ведь случилось! Случилось! Он должен запомнить это на всю свою жизнь. Позор и предательство навсегда должны остаться на нем клеймом. "Подлецам надо мстить, - сказала она себе, - страшно мстить!" Но как? Этого она пока еще не знала.

Запыхавшаяся, с колотящимся сердцем вбежала Дина на территорию лагеря. Конечно, она опоздала. Все давным-давно пообедали, пошли на тихий час, ее надпись уже увидели, и сейчас в лагере паника.

Однако Сева-вожатый, вроде бы и не собираясь снаряжать погоню, сидел на скамейке у спальни, то ли вырезая что-то перочинным ножом, то ли просто строгая чурку.

- В медпункте была? - спросил он, подняв голову.

Дина кивнула.

На цыпочках она вошла в тихонько посапывавшую спальню - свежий воздух действовал лучше всякого снотворного - и пробралась к подоконнику. Надпись была на месте, просто ее никто не заметил. Дина послюнила палец и размазала надпись.