Дневник женщины времен перестройки - Катасонова Елена Николаевна. Страница 9

- Чего я там не видал?

Постепенно я приучила себя не делиться восторгами - Саша неизменно меня прерывал и высмеивал - и всегда все привозила ему и детям, оставляя себе самое ценное - впечатления, но и вещам он не радовался - ни свитерам, ни позднее джинсам. Ничему он не радовался. Никогда.

Мир не объездила я, конечно, но Европу - да, и два года назад, уже когда Саша отбыл в экзотический и далекий Вьетнам (хотя он писал, что ничего там нет экзотического, но я ему не верила и не верю), добралась наконец до вожделенной Италии, в которую рвалась всегда. Да и кто ж из художников, архитекторов, строителей, кто вообще из нормальных людей о ней не мечтает? Все оттуда - я имею в виду все прекрасное, архитектуру в первую очередь. Париж - от Италии, Ленинград - Северная Венеция. Короче - поехала, в прошлом году, на Рождество. Кто-то из классиков писал, что если встречать Рождество в Европе, то непременно в Италии: там не жалеют сил, света и выдумки в эти волшебные дни. И я ее повидала, рождественскую Италию: Милан, Венецию, Флоренцию, Рим. Четыре города, друг на друга ни в чем не похожие, но каждый потрясает великолепием!

Как соскучились, оказывается, мои глаза о красоте! Второй раз в жизни испытала я этот шок: Ленинград моей юности и теперь вот Италия. Второй раз остро почувствовала, как разъедают душу, словно мелкий осенний дождь, одинаковые, безликие строения - те же бараки, только растущие вверх. Может, не на всех так они действуют, на меня только? Не знаю, не знаю...

Там, в Италии, меня успокоили и очистили эти огромные обнаженные статуи, могучая красота человеческого тела - смотришь и веришь, что красота и в самом деле может спасти мир, - этот розовый с зеленым собор во Флоренции, тихая, завороженная Венеция - как сон, как химера... Нет, вы подумайте: город вообще без машин, только гондолы и речные трамвайчики. И мостики, и вода. Идешь по горбатому мостику от одного дома к другому, а вокруг тишина. Лишь тихий разговор, легкий смех, чьи-то шаги... Все человеческое, механического - ничего.

Я все думала: "Приеду, буду рассказывать - с чем сравнить? Ленинград? Нет, не то. Разве что канал Грибоедова, когда не катятся рядом машины по Невскому". Вечером зачарованно шли по Венеции. Улица - узкий канал. С двух сторон старинные здания, соединенные мостиками. Брусчатая мостовая. У самых ног вода, и надо посматривать вниз, чтобы не оступиться. Вода тихо плещется, лижет отвоеванные у людей первые этажи и парадные двери, кое-где проступает на камнях зеленая плесень.

По утрам подплывают к домам гондольеры, чтобы вывезти мусор - его спускают в корзинах, - а на речных трамвайчиках едут на работу элегантные, подтянутые клерки. Идешь и не веришь: неужели ты в Венеции? И вдруг за очередным поворотом выступает из моря освещенная огнями - великолепная, огромная - площадь, а на ней собор Святого Марка - как со дна морского. Голуби слетаются на звон колоколов со всей Венеции, и мощные прожектора подсвечивают его.

А в Риме мы были в самый канун Рождества. Через улицы протянуты сияющие гирлянды, на фасадах огромные банты из шелка - еще и климат благоприятствует! Идешь под гирляндами, через огненные воротца, а вокруг столько радости! Ни одного злого лица, никто никого не одергивает, бантов не сдирает и не срывает шаров. Повезло людям: взяли - и родились в Италии!

Гид без конца повторяет, что Италия - страна небогатая, бедная, можно сказать, страна. Это смотря с чем сравнивать... Что они знают о настоящей бедности, когда никто не заслужил ничего, кроме впрямую служащих власти? Что знают о мафии - они, ее печально известные родоначальники? У нас само государство - мафия, это они понимают?

"Можно подделать все, кроме толпы", - писал Салтыков-Щедрин, побывав в ненавистной ему Пруссии. Угрюмая толпа в Пруссии, а значит, плохо живется людям! В Италии толпы в нашем понимании нет, там просто люди - озабоченные, веселые, печальные (веселых больше), но угрюмых мы, например, не видели. И все стараются тебе помочь, хотя не знают английского, моего рабочего языка в поездках. Не знают, но, не жалея времени, вслушиваются, улавливая знакомые названия улиц, оживляются, объясняют, а один старик просто взял меня за руку, привел на автобусную остановку и показал пальцем номер маршрута. Я ему - значок, а он: "Грация, сеньора, грация!" - и улыбается и сияет! Притворяется, что ли, будто ему хорошо, как наши старики притворяются, что им плохо? Или на самом деле - им плохо, а ему хорошо?

Ну ладно. Говорю же, много ездила я по Европе, но на этот раз, в годину, когда пришлось нам признать - перед всем миром признать, - что с построением нового, высшего, ни на что не похожего общества мы обмишурились, такая печаль завладела мною! Ах, какое общество, вот уж на самом деле ни на что не похожее, мы построили... Я ходила по сияющим улицам, всматривалась в беспечные лица и думала: "Мы чужие на этом празднике жизни, Киса". Печаль была светлой - от красоты, окружавшей меня, она была глубокой, как море, - проиграна жизнь и безнадежной - игра сделана, ставок больше нет, по крайней мере у моего поколения. И есть, есть за что нам всем! За кровь безвинных, за то, что допустили разрушение красоты - храмов, усадьб, садов. За то, что терпели, смирялись, давали себя обманывать. И сейчас из последних сил я сражаюсь с ужасной мыслью, что ничего у нас не выходит, не может выйти, что проклята наша земля. Может, потому, что живые перемешаны с мертвыми: главная площадь страны - кладбище. И лежит непохороненным отец-основатель - жестокий, умный, маленький человек с желтым азиатским лицом, и течет мимо трупа толпа, и какие-то люди следят, чтобы в склепе были должная температура и влажность. Неужели только мне это страшно? Зачем этот холод и смерть в центре некогда великого государства? И сколько еще непохороненных на нашей земле...

Нет, хватит о мрачном! Ведь я хотела об Италии. Только из своей жизни, как видно, не выскочишь, хотя многие сейчас убегают в чужую, надеясь, что она станет их собственной - другой, разумной, не обидно-дурацкой, когда никому не нужны всерьез ни наши знания, ни открытия, как дали понять мне только что.

Вот она лежит передо мной, моя докторская, а рядом папка с авторскими свидетельствами. Сколько вписано там фамилий? И директор завода, на котором опробовались мои идеи, и завкафедрой, и ректор... Иначе бы не допустили, не дали базы, не утвердили. Приходилось делиться. Но с докторской так не будет - одна там фамилия, - а потому некому, кроме меня, за нее заступиться.