Блуда и МУДО - Иванов Алексей Викторович. Страница 88

– Неужели всё так плохо? – спросил он.

– Да нормально… – замороженно ответила Дианка.

Кот запрыгнул на трюмо, лапой скатил на пол цилиндрик губной помады, в восторге слетел вслед за ним и погнал помаду по комнате. Дианка этого вроде бы и не заметила.

– Прости, моя хорошая… – погладив Диану по голове, сказал Моржов. – У нас не получилось… Никто не виноват.

– Если хочешь, мы можем снять квартиру… – с трудом сказала Дианка. – Там – без мамы, без папы…

– Ты меня так любишь? – недоверчиво спросил Моржов.

Диана, не глядя на него, едва заметно кивнула.

Моржов подумал, что в своей полной женщин жизни он гораздо чаще сам говорил «люблю», чем слышал это по отношению к себе. И – надо же… Диана… Ему всегда казалось, что она не очень-то и отражает, что рядом есть мужчина. Он думал, что для Дианки он – необходимые хлопоты, неизбежный груз, аксессуар. Диана и пластины-то его посмотрела-то не все. Она никогда не просила, как Розка, чтобы Моржов нарисовал её портрет. Когда с неё, голой, он писал свой цикл «Изгибы», она лишь пережидала это, как врачебную процедуру, при которой приходится раздеваться. Никогда она не была особенно сердечной и вообще – объективно – по уму сохранилась на уровне восьмиклассницы. А вот на тебе – любит. И не просто любит, а живёт им. Он ушёл – и жизнь ушла. Он явился за своей нуждой – и она безропотно всё ему дала: не торгуясь, без условий, даром… И Моржову вдруг стало страшно за себя. Он всё равно не хотел быть с Дианой. Лучше пожалеть и уйти, чем остаться и пожалеть.

И ещё он не хотел Дианку как женщину. Не вожделел. И сама она в его глазах уже не превращалась в мерцоида, в Мерциану… Может, в этом отсутствии сексуальности и крылась главная тайна Дианки? Да, Дианка была и глуповата, и простовата. Но, в отличие от почти всех прочих баб Моржова, её как-то стороной обошло Пиксельное Мышление. Она думала совершенно человеческим образом – как могла, конечно. Может, и ПМ не трахнуло её потому же, почему и Моржов не желал сейчас секса с Дианой?…

– Прости, – сказал Моржов, легонько навалил её на спинку дивана, полез рукой под подол её платья и осторожно засунул пальцы под резинку её трусиков. Диана терпела. – Прости, – повторил Моржов, вытаскивая руку. – Но ведь я тебе не нужен…

– Нужен, – тихо возразила Диана. – Это… это не там определяется…

Моржов и сам знал, что не там.

– Понимаешь, – честно сказал Моржов, – в лагере у меня сразу три любовницы… Эти сертификаты – для них. Без сертификатов тех девок выгонят с работы. А они совсем не приспособлены к жизни. У них без этой работы вся судьба поломается.

– Три – больше, чем одна, – едва слышно согласилась Дианка.

– Не в том дело… Я хотел просто потрахаться вволюшку, вот и заварил эту кашу. Но заглубился больше, чем обычно. И теперь я чувствую за них ответственность. Я не могу их бросить.

– А за меня ты ответственности не чувствуешь?

Моржов с жалостью посмотрел на Дианку. Ему было больно за неё, но… Нет, он не чувствовал своей ответственности за неё. Пока они жили вместе, он ухаживал за Дианкой, сопереживал ей, волновался, если она где-нибудь задерживалась, а однажды, когда она до ночи просидела на дне рождения подружки, вломился к подружке в квартиру и дал в лоб какому-то хмырю, который обнимал Дианку. Но так было положено, это не ответственность… Дианка была ему… как чемодан. Ценная и полезная вещь. Если с ней что-то случится (например – украли), то злишься, что украли, а вовсе не страдаешь оттого, что чемодану с новым хозяином стало плохо. Моржов подумал, что после Троельги он мог бы ощутить свою ответственность и перед Дианкой, если бы встретил её сейчас… Но с дороги жизни отворот на Дианку он пробежал уже три года назад.

– Я пойду, – вставая, тяжело сказал Моржов. – Жаль, что у нас так вышло… Закрой за мной.

Он прошёл в прихожую, обулся и привычно отпер дверь. Руки не забыли навыков обращения с Дианкиными замками.

Диана стояла сзади, подойдя неслышно, как привидение.

– Я ещё подожду, ладно? – попросила она.

Драка вспыхнула перед самым выходом в путешествие. Моржов увидел эту вспышку в окно из холла жилого корпуса.

Наташа Ландышева обнаружила, что лямки её рюкзака натянуты неровно. Она сбросила рюкзак с плеч в траву прямо у крыльца. Серёжа Васенин присел на корточки, чтобы подтянуть лямки, а Наташа нагнулась, указывая ему, до какого предела нужно подтягивать. В это время с крыльца спускался Ничков.

– Закон гор! – заорал он, увидев склонившуюся Наташу, и сразу пнул её под зад.

Наташа, получив ускорение, прыгнула через рюкзак, как коза. Ничков же не успел даже сойти со ступенек. Серёжа Васенин распрямился и ударил его в челюсть. Удар словно бы распахнул и заклинил ничковскую пасть.

– А-а!… – заорал Ничков. – Паца, Пектусин борзеет!…

Когда Моржов ссыпался с крыльца, Ничков и Гонцов уже метелили Серёжу. Серёжа не сдавался, отбивался сразу от двоих и даже кидался в злобные контратаки. Сзади на него набежал Чечкин и попытался провести нечто вроде удара ногой, как в каратэ, но поскользнулся на одуванчиках и упал, закинув ногу себе за ухо. От умывалки к драке рвался Гершензон, волочивший какую-то длинную ржавую трубу. Одного маха этой трубы хватило бы, чтобы отправить к праотцам всех дерущихся и Моржова в придачу.

– Паца, вали Пектусина!… – орал Гершензон, не замечая, что за трубу уже ухватился Щёкин.

– Сука!… – рыдал Ничков и молотил кулаками мимо Серёжи.

– Я ему щас почки спущу!… – визжал Гонцов, подныривая под кулаки Ничкова.

Серёжа Васенин неумело, но ожесточённо бил Ничкова откуда-то снизу, а Гонцова – сбоку. Моржов вломился в схватку, как ледокол.

– Пустите!… – захрипел Серёжа, сквозь Моржова пробиваясь к врагу. Юркий Чечкин вертелся сразу со всех сторон. Вдали Гершензон рвал свою трубу из рук Щёкина.

– Вы чо, Дрисаныч, за этого дрища, что ли?… – орал он Щёкину.

Моржов отодвинул Серёжу пятернёй в грудь, потом исхитрился и одной рукой сгрёб шивороты сразу Гонцова и Чечкина, которые задёргались в его кулаке, как щенки на поводках, а Ничкова коленом в живот прижал к перилам крылечка.

– Отставить! – рявкнул он. – Что за хрень?!

– Он сам начал!… – задыхался Ничков.

– Это ты первый Наташу пнул! – крикнул Серёжа.

– Пектусин заебал уже!… – вопил Гонцов.

– Пектусин давно нарывался! – вопил Чечкин.

– Он баба! – издалека вопил Гершензон.

– Я?! Первый?! – изумился Ничков. – Она сама нагнулась!… Положено пинать!… Закон гор!… Не нагибайся!…

– Они вообще надоели на Наташу наезжать! – крикнул Серёжа.

– Она крыса! Пектусин девку защищает! Баба! – вопили упыри.

– У паршивой овцы и шерсть паршивая! – издалека немного не в тему вопил Гершензон, которого держал Щёкин.

– Ладно, понятно. – Моржов решил не устраивать разборок, – Всё! – Он встряхнул Гонцова и Чечкина. – Теперь надевайте рюкзаки, и марш!

Он опустил колено, прижимавшее Ничкова.

– Я Пектусина всё равно со скалы скину!… – пообещал Ничков.

Взъерошенные, ругающиеся упыри разобрали свои рюкзачишки, стоявшие у крыльца. Не спрашивая разрешения, они пошагали к выходу из лагеря. Они не оглядывались ни на Моржова со Щёкиным, ни на Серёжу с Наташей, словно бы, оскорблённые, решили уйти отсюда навсегда. Отпущенный Щёкиным Гершензон подбежал к своему рюкзаку и, торопливо вдеваясь плечами в лямки, с угрозой сказал Моржову:

– Мы Пектусина всё равно убьём! Можете следить за ним сколько хотите – у восьми нянек дитё слепое!

Поправив рюкзак, Гершензон кинулся догонять упырей.

Серёжа, Наташа, Моржов, Щёкин и Милена с Костёрычем вышли в путь немного попозже.

Поход придумал Щёкин, а цель его указал Костёрыч. Целью была Колымагинская скала – единственная скала в холмистых окрестностях Ковязина. От Троельги до неё надо было топать двенадцать километров, поэтому Щёкин решил выйти в путь днём, вечером с упырями полазать по круче, заночевать у костра, а вернуться утром.

Моржову идея понравилась. Всё равно Розка намеревалась на ночь уехать домой к дочке. Главной своей соперницей Розка считала Сонечку, а потому соблазнила её поехать вместе с собой. В Милене же Розка опасности не видела, хотя и попрекала Моржова вниманием к Милене. Розка считала, что такая меркантильная девка, как Чунжина, не станет рисковать богатым Манжетовым ради секса с бедняком Моржовым, а потому, сколько бы Моржов ни прыгал, всё бесполезно. Моржов считал иначе, но своё мнение, разумеется, оставил при себе. Перед отъездом на всякий случай Розка ухватила Моржова за нос и несколько раз сильно дёрнула.