Венгерский набоб - Йокаи Мор. Страница 81

– Правильно, очень правильно, милый мой друг. Вы только о тех мне расскажете, кого я смогу полюбить, а об остальных умолчите. Ах, это мудрый совет; вы хорошо знаете людей.

Честный Варга просительный взгляд бросил на Фанни, словно умоляя не слишком его хвалить, а то опять сконфузится и забудет, что хотел сказать.

Потом взял в руки длинный список и начал просматривать, пальцем ведя сверху вниз, но так, чтобы не дотронуться до фамилии и не оскорбить ее носителя непочтительным сим прикосновением.

– Гм, гм, – прокашлялся он и завозил ногами. Имена-то все сплошь такие… Лучше их никакими замечаниями не сопровождать. – Гм, гм.

Уже остановится было рука, подымет глаза управитель, вот-вот скажет, но откашляется – горло прочистить, опять взглянет на фамилию, у которой держит палец, и передумает: предпочтет отнести ее обладателя к тем, кои при всех известных отличных качествах не заслуживают доверия.

А палец меж тем уже внизу, к концу подвигается, и сам управитель примечает в испуге, сколь многих обошел упоминанием. И крупные капли пота каждый раз выступают на его лбу, едва указательный палец поравняется с именем, каковое ему, Варге, величайшее, правда, почтение внушает, но дочери своей… дочери с таким человеком знаться он бы не порекомендовал.

Он ведь теперь на Фанни как на родную дочь смотрит. Барыня сама того пожелала, да и дочь покойная в ее обличье привиделась ему в тифу…

Приходится простить отцовскому сердцу эту иллюзию.

Но вот черты его лица наконец разгладились.

Рука даже дрогнула, дойдя до этой фамилии. Наконец-то нашел, кого можно назвать, похвалами осыпать; к кому дочь – госпожа его – может отнестись с любовью и доверием.

– Вот, сударыня! – произнес он, протягивая список. – Сия достойная дама, несомненно, одна из тех, кому вы можете довериться без опасности разочароваться.

В указываемом месте Фанни прочла: «Флора Сент-Ирмаи Эсеки». И вспомнила, что у нее самой мелькнула безотчетная догадка: такое имя не может сочетаться с характером неприятным.

– Какая она, эта Сент-Ирмаи? – спросила Фанни у доброго старика.

– Вот уж истинно красноречие потребно, дабы описать ее достойно. Всеми добродетелями богата, какие только могут украсить женщину. Кротость в ней сочетается с умом; все нуждающиеся, убогие имеют тайную покровительницу в ее лице – благодеяния свои она скрывает, но благодарное сердце кто может заставить молчать? Не только те чувствуют ее доброту, кто голодают, холодают, бедствуют и терпят лишения, – кому пищей, одеждой, лекарством и добрым словом она помогает; не только осужденные законом преступники, о помиловании коих хлопочет она в высоких разных местах, но и страждущие духом: хворые, от кого все отвернулись, бедные оступившиеся девушки, ставшие несчастными. Покровительницу, заступницу находят в ней и замужние женщины, с трудом несущие свой крест, – уж она сумеет допытаться, что у них за беда, что сердце гложет! Прощенья прошу, что вольность такую себе позволяю, но другие-то господа, хотя и много делают для бедняков, только телесно пользуют их, она же душу врачует и потому не в одних лишь хижинах, но часто и во дворцах находит нуждающихся в помощи. Тысяча извинений, что осмеливаюсь так говорить.

– Продолжайте, продолжайте! – жестом ободрила его заинтересованная г-жа Карпати.

– Такой вот и знают ее везде. Кого хотите спросите, все в один голос скажут, что эта благородная дама успокоение и счастье дарует всем, благословение божие приносит в каждый дом, куда ни войдет, ибо насаждает там мир и добродетель, коей сама – наилучший пример. Я, по правде сказать, лишь одну еще знаю уважаемую госпожу, которую можно рядом поставить, и не было бы для меня радости большей, нежели обеих видеть в добром согласии.

Растроганное личико Фанни подтвердило, что она поняла лестный намек своенравного старика.

– Тысяча извинений за такие слова, но не мог я их не сказать.

– Она молодая?

– Вашего возраста как раз.

– И счастлива в замужестве? – скорее подумала вслух, чем спросила Фанни.

– Воистину так, – ответствовал Варга. – В целом свете такую замечательную пару не сыщешь, как она да его сиятельство граф Рудольф Сент-Ирмаи; о, вот это человек! Все уму его дивятся и душе, вся страна его хвалит, превозносит. Долго жил за границей и с женой там познакомился; пресыщенный жизнью человек был, говорят, и родиной своей, что там происходит, мало интересовался. Но познакомился с барышней Флорой Эсеки и сразу совсем переменился, вернулся с ней в Венгрию, и после графа Иштвана, помогай ему бог в его начинаниях, едва ли найдешь патриота, больше сделавшего в столь малый срок для родины и человечества. Зато и наградил его господь, потому что главным благом – счастьем семейным – взыскал щедро, все в пример приводят их счастье, и правда, увидишь их вдвоем и подумаешь: вот кто еще на земле в рай попал.

Безотчетный вздох вырвался у Фанни из груди.

В эту минуту со двора донесся стук экипажа. Наверно, кто-то из гостей. Поднялась беготня, суета, послышался зычный голос самого г-на Яноша, радостно кого-то приветствующего, и мгновенье спустя Марци, камердинер, вошел и доложил:

– Ее сиятельство графиня Флора Сент-Ирмаи Эсеки!

Радостно взволнованная этим сюрпризом, ждала Фанни появления гостьи. Легкая на помине, приехала как раз когда о ней говорили с полными благодарного чувства сердцами, когда и образ ее начал складываться под впечатлением услышанного… Каково-то в действительности это воображаемое лицо?

Сердце молодой женщины так и забилось при звуках близящихся шагов и все более явственного голоса Яноша Карпати, который оживленно с кем-то беседовал. Но вот дверь отворилась…

И совсем не то лицо, которое Фанни нарисовала в воображении, не та женщина явилась на пороге: какая-то сухопарая, высокая особа неопределенных лет с накладными буклями, неестественного цвета щеками, со вставными зубами и фальшивым взглядом, разодетая со сверхмодной пестротой.

Шляпа с гигантскими полями и развесистыми цветочными букетами совершенно заслонила всех у нее за спиной.

Накидка же с одного плеча была приспущена, что придавало ей вид героический, нечто от амазонки; впечатление это дополнялось платьем с глубоким вырезом, устрашающе обнажавшим тощие плечи и острые ключицы. Под стать были и чрезвычайно худые руки, на запястьях украшенные, неизвестно зачем, пугающей величины манжетами из лебяжьего пуха, и так как, приводя в движение руки, начинала она работать языком, а работая языком, имела обыкновение улыбаться, улыбаясь же, не только верхнюю челюсть показывала (склад готовых изделий д-ра Легрие, Париж, улица Вивьен, 11), но и нёбо заодно, все общество, в страхе перед ее локтями, ключицами и деснами, неизменно удостаивало ее внимания самого пристального.

В первый миг Фанни даже испугалась: милое, приветливое создание приготовилась встретить, подбежать с искренней радостью, обнять, поцеловать… и – ах! – не та, не то.

Флора шла сзади, пропустив тетку, почетного своего стража, вперед, а сама ласково подав руку Яношу Карпати.

– Ее сиятельство барышня Марион Сент-Ирмаи! Графиня Флора Сент-Ирмаи! Жена моя, – поспешил тот представить дам.

Барышня Марион Сент-Ирмаи самым безупречным, артистическим реверансом приветствовала хозяйку дома, внимательно поглядывая при этом, как она ей ответит. И впрямь не очень-то ловка, бедняжка. Так смешалась, застеснялась – и так на десны барышни Марион засмотрелась, что с трудом нашла несколько любезных слов и на Флору едва взглянула.

В словах, впрочем, не было большой нужды, а если и была, пришлось повременить, ибо у барышни Марион всегда бывало их столько, что на любое самое людное общество хватало с избытком.

И надо отдать досточтимой барышне справедливость: то, что она говорила, – вовсе не болтовня, пустая трата слов, толчение воды в ступе, как частенько у тогдашних амазонок. Нет, каждое ее слово – точно рассчитанный, меткий, верный выстрел, укол и удар, доставляющий собравшимся развлечение не менее утонченное, чем если бы в муравейник кого-нибудь при них посадить.