Явочная квартира - Картун Дерек. Страница 15

Сколько раз на своих знаменитых уроках Баум твердил ученикам: не позволяйте втягивать себя в какие-либо отношения с перебежчиком, не должно быть ни расположения, ни неприязни, он для вас не святой и не грешник. Он перебежчик, только это вас и касается. Пусть он колотит свою жену, обижает детей, предает друзей, хамит вам - все это ничто по сравнению с тем фактом, что он знает, допустим, о военных приготовлениях русских на Ближнем Востоке нечто такое, чего мы пока не знаем. И единственная ваша задача установить, правду ли он говорит... А теперь он, Баум, собственных правил не соблюдает, потому, без сомнения, дело и зашло в тупик.

- Вам представлены доказательства в виде фотографий и я хочу знать точно, когда мы с женой отправимся в Соединенные Штаты, где будем жить, и каково будет наше материальное положение, - Котов говорил резким, сварливым тоном.

- Понимаю ваше нетерпение, - отвечал Баум устало, - Но и вы поймите: мы здесь, во Франции, не можем отпустить вас, пока не установим, достоверны или нет ваши сведения.

- Что значит - достоверны или нет. Фотографий разве недостаточно? Или вам нужно письменное подтверждение от самого агента? Мол, это я лично на снимке, который сделан в Москве, восемь лет работал на русских и продолжаю на них работать, что и удостоверяю собственноручно.

- Фотографии свидетельствуют о дурном, грязном поведении этого человека, а вовсе не о том, что он шпион.

- Но это же очевидно. Наши службы не делают снимки ради того, чтобы поместить в альбом. Я сообщил немало подробностей о деятельности вашего кабинета министров и комитета по обороне. Вы что, не способны это сопоставить?

- Мы работаем в этом направлении.

- Вы ведь не отрицаете точность моих показаний?

- Не отрицаю, но и не подтверждаю.

- А я и не нуждаюсь в вашем подтверждении. Отчеты наших агентов я пересказал вам абсолютно точно. Вы боитесь признаться, что до сих пор не в состоянии определить, кто из ваших ведущих политиков работает на Москву. Тот, на кого у КГБ имеются компрометирующие фотографии, или кто-то другой. И вы ещё раздумываете!

Баум не стал отвечать. "Дайте ему поболтать, - наставлял он своих слушателей, - пусть поговорит как можно больше. Если он врет, то рано или поздно проговорится. Какое-нибудь несоответствие обнаружится - как при складывании кубиков, если попадается кубик не из той коробки."

- В Англии вы утверждали, что не можете назвать ни одного агента...

- Я ведь объяснил: наши агенты в Англии имеют прочное положение. Будь я дураком, скажи лишнее - меня тут же обнаружат.

- Мне представляется странным, что сотрудник четвертого главного управления сумел заполучить такие фотографии.

- И это я объяснял: мне их дал приятель из фотолаборатории, мой единомышленник. Вы все у меня норовите выпытать не потому, что вам мало этой информации, а потому, что она чересчур убедительна. На вас не угодишь.

- Где вы научились американскому?

- Откуда я знаю? Учил английский - на мой слух это одно и то же, а разве нет?

- Возможно.

Баум вытащил из кармана пачку сигарет, зажег одну, глубоко затянулся. Произнес задумчиво:

- Вы правы: мы не привыкли получать столь очевидные доказательства. Это настораживает.

- В сотый раз повторяю: КГБ фотографии ради искусства не делает.

- Так-то оно так, - согласился Баум.

- Так допросите человека, изображенного на снимках...

Диалог тянулся вокруг да около, бессмысленно и безнадежно. Собираясь уходить, Баум сказал:

- Я договорился, что завтра вас навестит жена. Прибудет около трех.

Он надеялся, что его сообщение обрадует Котова, разрядит атмосферу взаимной неприязни. Но тот радости не проявил. Еще в Лондоне говорили, будто отношения между супругами прохладные.

Жорж Вавр дважды обращался к премьер-министру за разрешением допросить Антуана Лашома и оба раза получил отказ. Особо доверенные сотрудники ДСТ уже три недели круглосуточно наблюдали за переулками в районе площади Бланш, но Лашом там больше не появлялся. Порывшись в архивах, Баум, обожавший это занятие, не обнаружил ничего, чего бы не знал раньше. Расследование застопорилось. Несварение и изжога, спровоцированные историей с румынами, обострились в связи с делом Котова. А теперь вот он даже не сумел отвести душу на прекрасной выставке кошек длинношерстных пород.

Возвращаясь домой по улицам Версаля, где гулял ветер, подняв воротник и сунув руки глубоко в карманы, он снова и снова задавал себе вопрос, мучивший его уже несколько недель: что предпринять, чтобы дело этого перебежчика сдвинулось с мертвой точки? Доказать, что он лжет, что его пытаются внедрить? Несимпатичный тип, но нет оснований ему не верить. А время уходит - так или иначе придется принимать решение.

Он вернулся мысленно к записям Уэддела, который допрашивал Котова в Англии. Обнаружится ли психологическая правда, если оставить в стороне хитроумные вопросы, которые задавались, чтобы сопоставить то, что известно о московских делах западной разведке, с тем, что рассказывает Котов? Что там, в записках, помимо ответов на вопросы с их неуловимым, но многозначительным смыслом? Речь идет о мотивации побега:

"Допрашивающий (Д): Почему вы не связались с нашими службами заранее, чтобы подготовить побег? Должны были знать, что вам могут не поверить, когда вы явитесь прямо так, с улицы.

Субъект допроса (С): Собирая в течение некоторого времени материалы, я все-таки не решался на побег.

Д: Почему?

С: В Советском Союзе у меня мать и две сестры.

Д: Только поэтому?

С: Нет. Еще из-за ситуации с Михаилом Горбачевым и гласностью.

Д: Но вам нравятся гласность и другие перемены в России?

С: В России все перемены идут сверху. Для нашего народа это нормально. Гласность - это важно, Горбачева могут скинуть. В кругах КГБ было много разговоров о том, что Горбачева и его группу надлежит убрать. Думаю, так и будет.

Д: Вы одобряете политику Горбачева?

С: Нет. Русскому народу нужна сильная рука. Иначе будет хаос. Сталин был сумасшедший, но в основном он действовал правильно. Посмотрите, что творится сейчас в наших республиках.

Д: Значит, вы сбежали ради гласности?

С: Я сделал это, потому что мы с женой хотим жить лучше.

Д: А как же гласность?

С: В моей стране она невозможна."

...Чтение записок не помогло, - сказал себе Баум, он продолжал читать просто потому, что не мог придумать ничего более конструктивного. Слежка за Лашомом - дело рискованное, а результатов никаких. Ну посещает он на Монмартре проститутку женского или мужского пола - что из того? Деятели покрупнее занимались тем же и никто их из политической жизни не выставлял. Архивы? Драгоценные источники, на которые Баум молиться готов, кладезь всех премудростей, на сей раз его подвели, ничего не открыли. Пойти на открытую конфронтацию? Невозможно с политической точки зрения. Как-то иначе надлежит решить задачу. Жорж Вавр ведь предупреждал. Премьер-министр непреклонен, вот в чем беда.

Но что если, - Баум прикинул в уме нечто совершенно неприемлемое, что, если в упорстве премьера заключен особый смысл? Что, если коротышка из Оверни сознательно защищает Антуана Лашома? Защищает, потому что и сам он... "Паранойя, Альфред, - остановил себя Баум, - Есть у тебя такая склонность. Уймись и забудь. Хотя нет, не забывай - чего только на свете не случается". Но как провести черту между вероятным и возможным так, чтобы не угодить в капкан китайской головоломки или ещё куда-нибудь похуже? С ЦРУ в шестидесятые годы как раз это и произошло. Им пришлось избавиться от Джеймса Энглтона, потому что тот с окончательной и несокрушимой логикой начал воспринимать окружающую действительность со знаком "минус", и ЦРУ стало проявлять все симптомы нервного срыва. Но он-то, Альфред Баум нормальный, солидный, симпатичный толстяк, француз из старомодных. И, с некоторым трудом взбираясь по ступенькам в свою квартиру, открывая ключом входную дверь, он пришел к выводу, что руководствоваться следует обычным здравым смыслом и ничем другим.