Город - Константинов Владимир. Страница 52

Максим был доставлен к мэру города, а его друзья - в полицейский участок. Мэр, большой, тучный, страдающий одышкой человек, долго с ненавистью рассматривал проповедника слова Создателя, жевал потухшую сигару. И Максим прекрасно видел, что во взгляде его проступает сам сатана.

- Вы должны отречься от всей той ахинеи,что плели до этого и выступить с подобным заявлением на национальному телевидению, - безапелляционно заявил мэр.

- Но это невозможно, брат, - спокойно ответил Максим.

Подобное его обращение привело мэра в бешенство. Он схватил со стола калькулятор и с яростью швырнул в Максима, заорал:

- Я те покажу брата, сученок! Ты у меня попляшешь, побирушка сраный! Вконец обнаглели! Вот к чему приводит вся эта демократия! Каждая задница начинает считать себя пупом Земли, центром мироздания!

Калькулятор угодил в лицо Максима. Из разбитой губы засочилась кровь. Он достал носовой платок, приложил к губе и все так же спокойно, не меняя тона, сказал:

- Тебя обуял бес, брат. Это он говорит твоими устами.

- Ах, ты опять за свое, гаденыш! - Мэр схватил сотовый телефон, подбежал и, оттолкнув стоявшего за спиной Максима полицейского, ударил проповедника трубкой по голове.

На какое-то время тот потерял сознание. Придя в себя, он поднял свои мудрые и скорбные глаза на мэра, посмотрел на его багровое от натуги лицо, в его горящие лютой злобой глаза. Несомненно, то был лик сатаны. И отвернулся Максим с отвращением от мэра, ибо бесполезно было вразумлять и направлять на путь истинны сатану.

- Так вот, ублюдок, ты сегодня же сделаешь заявление по телевизору! Понял? В противном случае тебе для начала выколют глаза, потом вырвут твой лживый язык и каждый день будут отрубать по одной конечности. Это я тебе обещаю. Такая перспектива тебя устраивает?! Или ты все же сделаешь заявление? В этом случае я тебе гарантирую не только жизнь, но роскошную жизнь.

Максим невольно презрительно усмехнулся. Как они нищи духом, одинаковы и однообразны сильные мира сего. Считают, что каждого человека можно либо запугать, либо купить. Ему было их жаль. Если бы им были ведомы сила духа человеческого и сила его веры, то они не стали бы говорить подобную глупость. Неведомо им и то, что муки духовные, много страшнее страданий физических.

После довольно продолжительной паузы, мэр вновь закричал:

- Ты почему молчишь?! А ну отвечать, когда с тобой мэр разговаривает!

Максим вновь усмехнулся и спокойно сказал:

- Ты, брат, обуян гордыней и вершишь черное дело сатаны. Ты рискуешь навлечь немилость Создателя ни только на себя. но и на весь свой род.

После этих слов багрово-красное лицо мэра вдруг побелело, он схватился руками за грудь, задергался, захрипел и бесчувственный свалился в кресло. Забегали, захлопотали около него референты и помощники, перенесли и положили его грузное тело на диван. Пришел врач, достал стетоскоп, внимательно прослушал мэра со всех сторон, смерил ему давление, поставил укол. Сказал:

- Мэра необходимо срочно отправить в клинику. Пойду, вызову машину.

Максим скорбно и сочувственно наблюдал за этой картиной. Как немощен, как жалок и слаб человек. Еще минуту назад он считал себя здесь главным, вершителем человеческих судеб, а теперь лежит и, аки младенец, сам нуждается в помощи и заботе.

Тем временем мэр пришел в себя и, протягивая дрожащую руку в направлении Масима, приказал:

- Повесить! Сегодня же!

- Не беспокойтесь, шеф! - заверил его помощник. - Будет исполнено в лучшем виде.

В шесть часов вечера на колокольне главного собора города ударили в большой колокол. Вторя ему, на сотнях костелов, церквей, мечетей, синагог, молельных домов зазвонили колокола, запели трубы и закричали глашатаи, возвещая о публичной казне великого "богоотступника и грешника". На центральной площади города был специально сколочен эшафот со зловещей виселицей посредине. Правители города по подсказке сатаны недаром придумали такой средневековый способ казни. Она должна надолго запомниться, посеять в людях страх, отвернуть их от новой веры, заставить уважать власть.

Но иначе думал Максим. Он понимал, что, взойдя на эшафот, он только укрепит в душах людей веру в Создателя, навсегда отвернет их от сатаны. Потому он спокойно, взашел на деревянный помост. К нему подскочил молодой попик, но Максим отстранил его слабой рукой и с грустной улыбкой сказал:

- Не беспокойся, брат. Я сам.

Он взобрался на высокий табурет, встал под страшной петлей, обратив полный веры взор свой ввысь, к Создателю.

- Я иду к тебе, Небесный отец! - еле слышно прошептали спекшиеся от крови уста Максима.

В кроваво-красном плаще и с черной маской на лице на эшафоте появился палач. И сжались в страхе и ужасе сердца тысяч людей, собравшихся на площади. И потупили стыдливо они взоры свои. Начищенные до блеска медные трубы звонко и многоголосо известили город о начале казни. Но стоило палачу лишь дотронуться рукой до петли, как она ярко вспыхнула и сгорела до тла, как бикфордов шнур.

- Ах!! - удивленно выдохнула многотысячная толпа,

- Чудо! Чудо! - закричали многие.

И люди попадали на колени. И протянули дрожащие руки свои к Учителю. И закричали как один:

- Свободу Учителю! Свободу святому Максиму!

Обратил Максим светлый взор свой на людей. Хотел сказать им слова истины. Но не смог. Вконец изношенное тело его отказывалось ему повиноваться, а затем уже бездыханным упало, гулко ударившись о деревянный помост. Но освобожденная душа Максима будто яркая комета, оставляя за собой светящийся след, стала подниматься все выше и выше. И остановившись в далекой высоте своей засияла ровно и ласково. И свет её озарил удивленные лица собравщихся на площади людей. Чудный свет тот видели люди и в жаркой Африке, и в знойной Аравийской пустыне, и в высоких Гималаях, и на островах Туманного альбиона, и в холодной и прекрасной России - родине Максима. Везде виден был свет его бессмертной души. И пали ниц люди. Кто-то в бессильной ярости и злобе кусал собственные руки. Но большинство омывали площадь радостными и светлыми слезами, и благодарно целовали булыжники по которым ступала нога Учителя. И все поняли, что над миром воссияла яркая звезда новой веры, любовно соединяющей все человеческие души в один животворящий, созидательный разум.