Город - Константинов Владимир. Страница 54

- Что вы делаете?! Как вам не стыдно! Отпустите меня сейчас же!

Она попыталась высвободиться из его объятий. Но это было сделать совсем не просто. Вспыхнувшая в правителе страсть, удесятеряла его силы.

- Танечка, будьте моей женой! Прошу вас! - горячо говорил правитель, целуя её в шею.

- Как вам не стыдно! - возмутилась она. - Ведь вы лишь позавчера похоронили свою жену.

- Я это сделал исключительно для того, чтобы быть с тобой, любовь моя!

- Что вы такое говорите?!

- Чтобы она нам не мешала, я её отравил! - радостно объявил Пантокрин, полагая. что девушка по достоинству оценит его поступок. Он нетерпеливо подталкивал её к дивану.

Но вопреки его ожиданиям, лицо девушки выразило брезгливость и гнев.

- Вы маньяк! - закричала она. - Вы не правитель! Вы сумасшедший! А ну отпусти меня, дурак!

И она влепила ему пощечину. Та была настолько сильной, что буквально потрясла Пантокрина. Оглоушенный, он выпустил девушку и упал на колени, трудно соображая что же произошло. Чтобы его, Пантокрина Великого, унизили пощечиной?! Нет, он отказывался в это верить! Как она могла?! Девчонка! Но ничего, он заставит себя уважать. Она ещё будет валяться у него в ногах и просить о пощаде. Пантокрин своих слов на ветер не бросает. Нет.

Правитель встал и вышел из комнаты. В холле его ждал Поперечный, делая вид, что ничего не видел и ничего не слышал.

- В тюрягу её на хлеб и воду! - в бешенстве сказал Пантокрин. - И не миндальничать!

- Слушаюсь.

- Да, срочно вызови ко мне этого... Ну как его?... Нашего главного ученого?

- Хворостинского?

- Вот именно. Срочно.

Через полчаса в кабинете правителя появился запыхавшийся Адам Хворостинский, бывший ассистент Березина, а ныне главный ученый города.

- Слушаю, Наисветлейший! - раболепно поклонившись, проговорил чуть слышно Хворостинский помертвевшими губами. Он всегда очень робел перед правителем.

- Ты что сипишь там у порога?! - закричал правитель. - Голос что ли со своими куклявками совсем пропил? Бардаки там, понимаете ли, устраиваете, совсем работать не хотите. Проходи, садись вот, - он указал рукой на кресло за приставным столом.

Шатаясь от страха, Хворостинский доплелся до стола, сел, сказал, чуть не плача:

- Пошто обижаете, Ваша Гениальность! Я вам можно сказать не щадя живота... Я вам верой и правдой... Я госзаказ по куклявым на сто двадцать процентов...

Но правитель не стал выслушивать до конца его оправдательную речь, перебил:

- Ты мне лучше скажи - можешь из человека сделать куклявого?

- Увы, это нам недоступно, - развел руками главный ученый.

- А на кой тогда вы мне нужны, когда такую малость сделать не можете?! - вновь заорал правитель.

- Вы ведь знаете, Наисветлейший, если бы мы это могли, то уже давно бы этим воспользовались.

- А кто может?

- Если кто и может это сделать, то только Березин. Только он. Мы ведь только используем его труды. Сами-то мы ни на что не способны, в смысле творчества.

- Значит, он может?

- Если постарается, то сможет. Он все сможет.

- Хорошо. Иди.

Но Хворостинский продолжал сидеть, вжав голову в плечи и, предано по собачьи заглядывая правителю в глаза.

- Что у тебя еще? - спросил Пантокрин.

- Министр финансов грозит сократить нам финансирование.

- Это ещё почему?

- У нас была проверка, выявили нарушения.

- Ну и что жа они там выявили?

- Что взятки ни по должности берем, машины слишком шикарные да дорогие покупаем, дачи слишком большие строим.

- А зачем жа, нарушаете? Ты жа знаешь, что у нас нынче борьба с этой самой... Ну как ее?

- С коррупцией, - подсказал Хворостинский.

- Вот именно.

- Но ведь сами же несут, Ваша Гениальность. У нас же куклявые на потоке. А им, видите ли, надо непременно по индивидуальному заказу. Особенно нечистым. Тех грудь не утраивает, этих бедра. У них же денег куры не клюют, вот и навяливают. Как же не брать, если навяливают?

- Это конечно, - согласился правитель. - Когда навяливают, грех не брать.

- Ну вот, а министр финансов грозится финансирование сократить. Это никак нельзя. Мы ж основное производство. Мы ж ваше задание выполняем.

- Хорошо-хорошо, что-нибудь сделаем, - успокоил его Пантокрин. - Я лично переговорю с министром. Все будет в порядке. Есть ещё какие просьбы?

- Нет-нет, спасибо, Наисветлейший! - Хворостинский вскочил и пятясь вышел из кабинета.

Правитель тотчас вызвал референта.

- Найдете Кулинашенского, пусть срочно доставят ко мне этого... Ну как его?... Ученый у нас был, который сейчас в психушке?

- Березин? - догадалась референт, кого имеет в виду шеф.

- Вот именно. Так вот, этого сукиного сына срочно ко мне. Ясно?

- Будет исполнено, Ваша Гениальность.

Когда референт вышла, правитель вскочил из-за стола, стал в возбуждении бегать по кабинету. Мысль о девушке не давала ему покоя, жгла изнутри, будто там находились горячие угли. Она ему отказала! Она?! Ему?! Немыслимо! До сих пор в это с трудом верилось. Ну ладно отказать, так она ещё и по мордам хлестать! Нет, так это ей не сойдет. Она все равно будет его. Он ещё никогда не отступал от задуманного, всегда добивался своего. Она будет его пусть даже в качестве куклявки. Так даже лучше. А то что она куклявка никто и не узнает. Березина, как сделает свое дело, надо спокойно убрать. И все будет шито-крыто.

И он вновь удивился своему хитрому и изворотливому уму. И остался этим очень доволен. Очень.

8. Смена лидера.

Григорий ожидал увидеть в сумасшедшем доме исключительно нормальных и исключительно порядочных людей, но его поджидало разочарование. Когда стражники, проведя не менее чем через дюжину стальных дверей с автоматическими запорами, втолкнули его в дверь низкого и мрачного барака, то Орлов увидел множество совершенно глупых, заросших бородами и грязных физиономий, злобно и подозрительно его рассматривающих. Из толпы вышел низкорослый крепыш и, подойдя к нему, выпучив глаза и хищно оскалившись, заорал:

- Свободу Луису Карвалану!

"Так вон где тебя еще, товарищ, носит?" - подумал Григорий, с сочувствием глядя на него. Сжав кулак и выставив его вперед, он также закричал:

- Но пасаран, комрад!

И тут же был принят за своего. Крепыш подошел к нему вплотную, дружески улыбнулся, протянул руку, дыхнул в лицо гнилью своего рта: