Такая музыка - Екимов Борис Петрович. Страница 12
- Ты чего? Так рано...
- Соскучилась,- ответила Лиза.- Ты ел?
- Не, чаек вот, с похмелья.
- С похмелья,- осуждающе проговорила Лиза.- Давай поедим. Я обедать пришла.
Она поставила на плитку борщ и сковороду для яичницы, вчерашнюю рыбу из холодильника достала.
- Рассказывай, рассказывай,- попросила она, накрывая на стол.- Я же измучилась и ночью, и сегодня.
- Чего рассказывать... Да,- встревоженно спросил Сашка,- ты отцу не говорила?
- Не видела я отца. А вот мастеру пришлось врать. Думаешь, хорошо? пожаловалась Лиза.- Ты бы не вылеживался, а пошел и все сделал.- И тут она опомнилась: - Так я же не знаю ничего. Что произошло? Почему ты не на заводе? Ты можешь толком рассказать?
- Я же говорил,- недовольно морщась, произнес Сашка. Сегодня с утра он растерял вчерашнюю уверенность. Но отступать было поздно.- Я ж тебе говорил...- он покряхтел, пожаловался: - Голова болит. У нас нет ничего, а? Прямо трескается.
Лиза молча борщ поставила, рыбу, яичницу и теперь уже твердо попросила:
- Рассказывай, мне некогда.
- В общем, так. С завода я ухожу. Буду играть в оркестре, в ресторане "Центральный". Вчера уже договорился и заявление написал. Надо сегодня трудовую книжку забрать и все оформить.
Сашка не стал говорить, что придется ему петь с оркестром. Кто-кто, а она знает цену его вокальным данным, да и не собирался он все время глотку драть, найдется ему инструмент.
- Понятно,- сказала Лиза и принялась за обед.
- Тебе не по нутру?
- Честно говоря, нет,- ответила Лиза.
- А почему? Ну, отец - ладно. Как только он узнает, он такую речуху закатит. Променял, дескать, высокое звание рабочего на... Но отец - старый человек. Ему толкуй не толкуй, не поймет. Ну а ты, ты тоже считаешь, что работать в ресторане - позор?
- Нет... почему же...
- Да я по тону слышу, что ты не в восторге. А вот почему? - похмельная боль у Сашки прошла, и голова прояснилась.- Скажи - почему? Значит, на заводе, у станка можно и нужно быть. На опостылевшей работе. А в оркестре, пусть ресторанном, играть постыдно? Да я ведь люблю играть! Мне нравится!
- Чего ты злишься? - спокойно спросила Лиза.
- А как не злиться? Почему обязательно - "кабак" и обязательно "лабухи"? Ведь люди отдыхать туда идут, потанцевать, послушать. Почему это плохо? Почему плохо, если они придут и им оркестр понравится? Они хорошо отдохнут. Захотят еще прийти. Это плохо, да?
- Я прошу тебя, не злись,- ответила Лиза.- Я ж ничего пока не сказала.
- Вот именно. Сидишь, молчишь и глядишь на меня как на черта какого...
- Не придумывай, я сижу и ем. Мне надо пообедать и идти на работу. А тебя я спрошу: вот ты вчера уже играл?
- Немного.
- Хорошенькое немного, если домой еле дошел. Я тебя таким не видела. Это что, производст-венная необходимость? Так каждый день будет?
- Ты что... Это мы встретились, с Жекой, давно не виделись. Ну, и новую работу обмыли.
- Я тебя прошу, пойди на заводе объясни все. Чтобы мне не врать. А зачем это: бросил, плюнул и до свидания? Нехорошо.
- Ладно, ладно, схожу и сделаю. Но ты... Вот я тебе все рассказал, все объяснил,- ты довольна или нет? Верно я делаю?.. А то ты так, сквозь зубы процедила...
- Я тебя прошу, ты сам еще подумай. Сходи еще раз, поговори. Кто там работает? Как? Погоди. Не злись. Я ведь хочу, чтобы все было хорошо. Понимаешь? Будет тебе хорошо - слава богу. Еще раз прошу, Саша. Пойди и все хорошенько разузнай. Обещаешь? И на завод обязатель-но,- говорила она уже на ходу.- Мне неприятно. Отец узнает. Я прошу тебя.
- Ладно, ладно,- повторил Сашка.
Когда щелкнул замок входной двери и в квартире установилась тишина, он вздохнул облегченно и подумал, что женитьба - не очень большая радость.
6
У Ивана Лукича день выдался суетный: энергоцех да отдел главного механика, потом к снабженцам и снова к главному энергетику - так и катилось. И лишь вечером, в конце смены, появился он в цехе. Сходил в свой отдел, к начальнику заглянул. Тот встретил его улыбкой:
- Подписал я твоему...
- Чего? Кому? - не понял Лукич.
- Сыну твоему... заявление...
- Какое еще заявление? - шепотом проговорил Лукич.
Начальник цеха растерялся.
- Как какое... Я думал, ты знаешь... По собственному, увольнение. Он просил срочно. Место могут занять. Я думал... Ты сядь, Лукич, сядь. Водички выпей,- проговорил он, пугаясь.
Лукич как-то странно глядел, остекленело, и воздух ртом ловил.
- Садись, садись...
Лукич минуту-другую приходил в себя, потом закурил, поднялся и вышел. Мимо секретарши прошагал ровно, у двери покачнулся, но справился. А лицо было серым.
Секретарит заглянула к начальнику, спросила:
- Что с Лукичом?
Начальник ответил не сразу. Повздыхал, головой покрутил, потом выдохнул:
- Сын... Сынуля...
А Лукичу, на пути его к дому, не думалось ни о чем. Шел - словно плыл по тяжелой воде, раздвигая ее. Шел и шел. Думалось о завтрашних заботах, заводских, о жене, о дочери. А о Сашке - нет. Словно отрезало.
Домой он не зашел, а пристроился во дворе, у второго подъезда. Здесь яблоня росла. Саженая давно и неизвестно кем, она была уродлива и корява, потому что из года в год тяжко приходилось ей, когда ребятишки до срока обдирали зеленые, с горчинкой, но единственные в округе яблоки. В глухом каменном мешке двора, в долгом летнем пекле яблоня недужила и еле дышала, зимой да осенью на нее, корявую, и вовсе не смотрели, зато в короткий весенний час она из года в год щедро цвела, украшая двор. И глядеть, и посидеть возле нее приходили издалека.
Под яблоней Лукич сел и сидел. И странное дело...
В шумном дворе, среди ребятни искал Лукич взглядом маленького Сашку: чернявого, звонко-голосого, чуть косолапого. Глядел на ребят, и все казалось: вот сейчас он, сейчас подбежит... Маленький, ласковый, к отцу подбежит и уткнется темной головкой в колени... Прошлого не вернуть, а так хотелось туда, хоть на единый сегодняшний вечер. Отдохнуть сердцем.
Наваливался сон. Туманилась голова. Зевота раз за разом досаждала, и сохло во рту. Домой хотелось, домой, но подняться Лукич не мог.
Его увезли в больницу прямо от яблони.
Потом яблоня отцвела, зеленую пресную завязь уже обирала ребятня, а Лукич все не возвращался.
Роза и Леночка бывали у него каждый день. Лиза ходила часто, Сашка реже, чтобы меньше отца волновать. Тем более что с поры, когда Иван Лукич оклемался, встречи их редко кончались добром. Лукич одно и то же говорил: "Бросай этот кабак. Берись за ум..." И еще много было слов, но все на один мотив. Сашка поначалу терпел, потом стал огрызаться и ходил вовсе редко, отца жалея. А Лукич все время звал его.
Нынешний день Сашка наконец решился пойти в больницу вместе с женой. Они собрали гостинцев и пешком шли недолгий путь.
- Ты молчи, ты слушай и молчи,- говорила Лиза.- Ты же можешь потерпеть?
- Могу, могу,- вздыхал Сашка.- Тут не поймешь: будешь молчать, он скажет: чего молчишь?
- А ты согласись, скажи: мол, подумаю... Все ж больной человек, его жалеть надо.
Недалеко от больницы, в тени деревьев, меж домов, стояло небольшое кафе со столиками на воле. И Сашка передумал.
- Ты иди к отцу,- сказал он жене,- а я здесь пива попью. А то мы с ним опять поругаемся. Иди, иди... Скажешь, на репетиции.
Вокруг был народ, и Лиза не хотела говорить лишнего, лишь попросила:
- Пойдем, Саша.
- Иди, иди. Нечего меня испепелять.
Он сел за столик, пиво потягивал, курил. Сейчас отец его ругает, Лиза поддакивает, что-то обещает. Чего они добиваются, чего хотят? Чтобы он день-деньской сидел возле стрекочущего пресса, подсовывал ему детали? День-деньской, с утра и до вечера. И так целую жизнь? Разве для этого стоило родиться на свет?
Бесстрашный воробей приземлился на стол и начал клевать оставленные на блюдечке крошки. Он опасливо поглядывал на Сашку, но клевал. Воробей... На воле, на солнце. Легко, считай воровски, свой хлеб добывает. Не сеет, не пашет.