Бегство охотника - Мартин Джордж Р.Р.. Страница 20

Можно было даже притвориться, будто это утро ничем не отличается от тех, предыдущих, что ничего не изменилось, что вчерашние события — всего лишь дурной сон. Он потешил себя этой мыслью еще пару минут. Это была, конечно, ложь, но ложь утешительная, поэтому он не спешил с пробуждением. Потом он открыл глаза и обнаружил, что смотрит сквозь щель в шалаше на запад. Высокие ледокорни, тронутые рассветными лучами, казалось, переливаются лазурным сиянием. А дальше, за ними, далеко на юго-западе еще висело на небосклоне несколько звезд, быстро тускневших по мере того, как вставало солнце: Поклон Скрипача, самое яркое из северных созвездий, давшее название Прыжку Скрипача — самому южному месту, с которого можно его разглядеть. Рамон смотрел на них до тех пор, пока последняя звезда не растворилась в небе; потом он пошевелился, и от иллюзии покоя и обыденности не осталось и следа, потому что натянувшийся сахаил дернул его за шею. Рамон неохотно принял сидячее положение. Маннек стоял у шалаша; на его покрытой отметинами коже поблескивали потеки росы, перья на голове колыхались на утреннем ветру. Похоже, с момента, когда Рамон лег спать, тот так и не пошевелился, каменным изваянием наблюдая за своим пленником. При мысли об этом Рамона пробрала легкая дрожь.

Когда Рамон со стоном поднялся на ноги, он увидел, что глаза у инопланетянина широко открыты.

— Ну что, чудище? — спросил он. — Ждешь чего-нибудь?

— Да, — ответил тот. — Ты вернулся в функционирующее состояние. Сон завершен?

Рамон почесал живот под плащом и широко, с риском вывихнуть челюсть зевнул. Мелкая древесная труха и листья просыпались сквозь шалаш и набились ему в волосы. Он как мог вычесал их пятерней. Во всех остальных отношениях укрытие оказалось вполне надежным — крепким, сухим и аккурат нужного размера. Этот парень-полицейский даже постелил на пол веток ледокорня, чтобы было теплее лежать. Ему явно приходилось бывать на природе.

— Сон завершен? — повторил инопланетянин.

— Я расслышал, — огрызнулся Рамон. — Да, сон, мать его, завершен. А ваша братия, вы что, вообще не спите?

— Сон — опасное состояние. Он выводит за пределы течения. Это необязательная функция. Потребность в сне есть слабость вашей природы. Только неэффективные создания могут половину жизни проводить в бессознательном состоянии.

— Правда? — удивился Рамон, зевая. — Что ж, тебе стоило бы попробовать это как-нибудь.

— Сон завершен, — заявил Маннек. — Пора осуществлять твою функцию.

— Не так сразу. Мне еще отлить надо.

— Ты уже отливал.

— Ну, я весь непрекращающийся гребаный процесс, — хмыкнул Рамон, чуть передернув слова священника, читавшего как-то проповедь на площади в Диеготауне. Проповедь посвящалась изменчивой натуре человеческой души, священник весь вспотел и раскраснелся. Рамон и Пауэль Домингес швырялись в него сладким миндалем. Он не вспоминал этого много лет, но теперь видел это перед глазами так отчетливо, словно оно произошло всего несколько минут назад. Он подумал даже, не сделала ли эта инопланетная жижа, в которой его искупали, что-нибудь с его памятью. Он слышал, что люди, выходя из комы, страдают порой от амнезии или от смещений в памяти.

Рамон стоял перед псевдососной с волосатой корой и мочился на ее ствол, а в памяти его всплывали все новые эпизоды. Мартин Касаус, первый, с кем он подружился по прилете в Диеготаун, жил недалеко от порта в двухкомнатной квартирке с желтым как масло, облезлым по краям бамбуковым полом. На протяжении месяца они напивались в хлам каждый вечер, а потом распевали песни или потягивали пиво. Мартин рассказывал ему всякие истории из своей охотничьей практики — например, как он заманивал на свежее мясо в западню чупакабру. Рамон делился с ним воспоминаниями о своих амурных похождениях в Мехико, и каждое следующее было ярче и неправдоподобнее предыдущего. Как-то к ним нагрянула Мартинова хозяйка, угрожая вызвать полицию, и Рамон тогда спустил штаны. Ему с неожиданной яркостью вспомнилось потрясенное выражение на ее лице, и то, как тряслись у нее руки, когда она силилась понять, был ли его пенис угрозой для нее или просто оскорблением. Он словно видел это в записи: образ, ненамного уступающий отчетливостью реальному событию, а потом запись кончалась, и он снова становился всего лишь воспоминанием.

Рамон бездумно почесал живот, проведя пальцами по гладкой коже. Бедный старина Мартин. Интересно, что сталось с ублюдком? Но уж вряд ли что-нибудь хуже того, что происходит сейчас с ним самим, правда?

— Вам и отливать не нужно, нет? — поинтересовался Рамон, стряхивая с конца последние капли.

— Избавление от ненужных веществ необходимо только потому, что ты поглощаешь неправильную пищу, — ответил Маннек. — Ойх обеспечивает питание организма без отходов. Он специально создан с таким расчетом — с целью повышения эффективности. Твоя пища полна ядов и инертных веществ, поглотить которые твое тело не в состоянии. Потому тебе и приходится отливать и опорожнять кишечник. Это примитивно и неестественно.

Рамон усмехнулся.

— Может, и примитивно, ага, — согласился он. — Но насчет естественности — это уж дудки. Кто, как не вы, идет против природы? Мы животные — и вы, и мы. Животные спят, и едят других животных, и срут, и трахаются. Вы ничего такого не делаете. Так кто из нас менее естественный, а?

Маннек смотрел на него сверху вниз.

— Существо, обладающее ретехуу, способно перестать быть просто животным, — сказал он. — Если способность имеется, ее надо использовать. Следовательно, неестественны вы, поскольку цепляетесь за примитивные процессы, хотя способны уйти от них.

— В цеплянии за примитивное много приятного, — начал было Рамон, однако Маннек, терпение которого, похоже, стало иссякать, оборвал его.

— Мы начали с отлива, — заявил он, — и мы вернулись к этому элементу цикла. Теперь мы готовы. Иди в юйнеа. Мы продолжим.

— Юйнеа?

Маннек задержался.

— Летающий ящик, — объяснил он.

— А-а. Но мне надо еще поесть. Нельзя же заставлять человека отправляться без завтрака.

— Ты можешь неделями обходиться без пищи. Ты сам вчера сообщил об этом.

— Это не значит, что я хочу так, — возразил Рамон. — Если хочешь, чтобы я работал во всю силу, мне нужно поесть. Даже машины заправляют перед работой.

— Никаких задержек, — сказал Маннек, угрожающе теребя пальцем сахаил. — Мы отправляемся.

Рамон обдумал, не сослаться ли ему на еще одну потребную человечеству физиологическую функцию: плеваться он мог бы час или два почти без перерыва. Однако Маннек, похоже, был настроен решительно, и Рамону очень не хотелось, чтобы тот использовал в качестве средства к принуждению сахаил.

— Ладно, ладно, иду. Подожди еще секунду.

Что ж, для полицейского Рамон сделал все, что мог. И вообще ублюдок, припершийся сюда для того, чтобы арестовать его, должен быть ему благодарен и за это! Рамон подобрал завернутые в листья остатки вчерашней рыбы и следом за инопланетянином залез в его белый как кости ящик. На худой конец сойдет и холодный завтрак в пути.

В желудке сжалось, когда их странный аппарат взмыл в воздух. Они летели на юго-запад. За спиной, на севере высились высокие пики Сьерра-Хуэсо, нижнюю часть склонов заволокли влажные серые тучи — там сейчас шел снег. На юге мир делался площе, перетекая в леса, наклоняясь в сторону южного горизонта, клубясь испарениями, как суповая тарелка. Где-то у самой границы видимости поблескивали пятнами воды болота. И там же, у самой границы видимости серебрилась, прорезая мир синих, оранжевых деревьев и черного камня, Рио-Эмбудо, основной рукав разветвленной речной системы, стекающей со Сьерра-Хуэсо и северных земель. А еще дальше, в нескольких сотнях километров к юго-западу стоял на серых с красными прожилками скалах над этой же рекой Прыжок Скрипача с наскоро сколоченными домами и гостиницами, полными шахтеров, и охотников-трапперов, и лесорубов, у причалов которого покачивались баржи с рудой и плоты из леса, приготовленного к сплаву до самой Лебединой Отрыжки. Именно туда, к обещавшим безопасность огням и толпам Прыжка Скрипача почти наверняка и направлялся полицейский.