Бегство охотника - Мартин Джордж Р.Р.. Страница 45

Лианна. Рамон вспомнил ее в тот вечер в баре. Темно-красные обои цвета подсыхающей крови. Он подошел к ней, сел рядом. От нее все еще пахло кухней — горячим маслом, травами, раскаленным металлом, перцем чили. Он предложил угостить ее выпивкой. Лианна согласилась. Она взяла его за руку. Она держала себя с ним мягко. Довольно нерешительно. Он достаточно уже выпил к этому времени, чтобы голова слегка шла кругом. Мартиновы фантазии на ее счет — типа как он расстегивает ей блузку, как шепчет на ухо какие-то возбуждающие сальности, как просыпается у нее в постели — пьянили его не слабее бухла.

— Да мне на нее насрать было, — усмехнулся двойник. — Она работала кухаркой. Пухловатенькая такая. Наверное, на своей же стряпне и раздобрела. Но Мартин, мать его… Он по ней с ума сходил.

Лианна жила в том же доме — точнее, в пристройке, выращенной из дешевого хитина за кухней. В крошечной квартирке имелась маленькая ванная с душем, но ни малейшего намека на кухню. Диодная вывеска «LOS RANCHEROS» за окном заливала комнату неярким красноватым светом. Он раздел ее под звуки португальской музыки фадо из плеера; певец сокрушался по поводу любви, и утраты, и смерти — он словно воочию слышал сейчас эту песню. Красивая песня. Ночь была теплая, но Лианна все равно покрылась гусиной кожей. Ему запомнились ее руки. И бедра. И грудь. Поначалу она держалась очень застенчиво. Ей было неловко, что она привела его сюда. Но потом уже меньше. А потом от застенчивости не осталось и следа.

— В общем, Мартин вбил себе в голову, что я с ней трахался. Это при том, что сам он с ней не спал. За все время знакомства он с ней и дюжиной слов не обмолвился. Но вообразил, что влюблен в нее. Короче, он совсем обезумел. Бросился на меня со стальным крюком. Едва меня не убил.

Потом она уснула, а он все гладил ее волосы. Ему хотелось плакать, но он не мог. Даже сейчас, когда воспоминание в мозгу его едва ли уступало яркостью настоящему переживанию, Рамон так и не знал, почему это с ним происходило, какая смесь страсти и печали, одиночества и вины разбередила так его душу. Но наверняка и от того, что он, так получилось, предавал Мартина. Хотя и не только из-за этого. Лианна…

— В общем, когда я выздоровел немного, я и подумал, может, мне лучше подальше держаться от всего такого. Лавочка, в которой я тогда работал, как раз уже почти накрылась, и я последнюю получку свою отдал за подержанный фургон. И еще оборудования прикупил по дешевке у вдовы одного знакомого геолога. Так оно все и вышло.

— Ясно, — кивнул Рамон. — Ты с ней с тех пор виделся?

— С пухленькой кухаркой-то? Да нет. Чего былое ворошить?

Она храпела во сне — ну, не то чтобы храпела, а посапывала. Над кроватью у нее висел дешевый постер Деспегандской Девы: ярко-голубые глаза, светящиеся в темноте одежды. Рамону казалось, что он ее любит. Он писал ей письма, но удалял их, так и не нажав кнопку «ОТОСЛАТЬ». Он уже не помнил, чего он там писал. Интересно, а другой Рамон помнит это? Если нет, слова этих писем пропали безвозвратно.

Он много лет никому об этом не рассказывал. А если бы пришлось, рассказал бы точь-в-точь, как только что его двойник. Есть все-таки вещи, о которых другим не скажешь.

— Чего-то ты притих, — заметил тот. — Небось вспоминаешь эту… Кармину? Она тебе отставку дала, mi amigo. Это я по тому, как ты о ней говорил, понял.

В голосе его звучали явно издевательские нотки, и Рамон сознавал, что ступает на зыбкую почву, но удержаться от вопроса все-таки не смог:

— А ты? У тебя есть женщина?

— С кем потрахаться есть, — ответил тот. — Порой с катушек съезжает, но в общем ничего. В постели очень даже ничего.

Что ж, еще немножко надавить можно…

— Ты ее любишь?

Двойник как окаменел.

— Не твое дело, cabron, — произнес он совсем другим, жестким тоном.

Рамон позволил себе на мгновение встретиться с ним взглядом.

— Твоя правда, — хрипло сказал он. — Извини.

Без оскорблений можно и обойтись. Чуть на попятный, но так, чтобы это не вредило его образу твердокаменного копа. Уверенного в себе, однако не желающего уязвлять чужое самолюбие.

— Давай, что ли, на боковую? — произнес он, немного выждав. — Завтра нелегкий день.

— Угу, — без особого энтузиазма согласился двойник. — Конечно.

Но, как и надеялся Рамон, вопрос о той, кого он любил, больше не поднимался.

Глава 20

Они оттолкнули плот от берега ближе к полудню следующего дня; все утро прошло в последних приготовлениях и охоте (неудачной). На плоту сделалось еще теснее. Очаг разместили на корме — так, чтобы дежурный мог поддерживать огонь и одновременно править веслом. Шалаш вытянулся на всю длину плота вдоль одного борта. Плот из-за этого немного кренился набок, но размести Рамон шалаш по оси, рулевой не видел бы, что происходит прямо по курсу. Разумеется, обзор все равно ухудшился. Для равновесия Рамон пристроил на противоположном борту запас дров для очага — не слишком близко к краю, чтобы не намокли.

Рамон вывел плот на середину реки, где течение было быстрее, и остаток дня рулил. Двойник сидел у борта, забросив в воду леску с наживкой на крючке. Что ж, вот оно: идеальное завершение великого бегства. Двое немытых и небритых оборванцев на кое-как собранном плоту, чередующие рулевую вахту с рыбалкой. Рамон почесал живот. Шрам рос, и тот, что на руке — тоже. Волосы заметно огрубели, ему даже не надо было проводить по ним рукой, чтобы почувствовать это. И он не сомневался в том, что лицо его тоже становится все более морщинистым.

Жаль, что он не захватил с той стоянки портсигар. Или что-нибудь другое, что могло бы сойти за зеркало. Сколько времени пройдет, прежде чем двойник сообразит, что творится? Каждый раз, когда тот оглядывался на него, у Рамона все сжималось внутри.

По мере того как река несла их на юг, леса менялись. Узколистные ледокорни уступали место дубам-божерукам. Пару раз они проплывали мимо колоний дорадо — высоких пирамид со склонами, кишащими черными пауками. Звуки тоже изменились. Чириканье и щебет тысяч видов полуящериц-полуптиц, пугавших друг друга или дравшихся за пищу или самку. Голоса звучнее, напоминавшие мелодичное африканское пение, — это куи-куи готовились сбросить летнюю кожу. Раз до них донесся мягкий посвист продиравшейся сквозь кусты красножилетки. Самого хищника Рамон не видел, и, судя потому, что тот на них не напал, зверь их тоже не заметил.

Высоко над ними ветер носил туда-сюда небесные лилии, казавшиеся с такого расстояния темно-зелеными звездами на голубом дневном небосклоне. Одна скороспелая колония цвела, разбросав по небу желтые и красные полосы длиной в несколько миль каждая, хотя Рамону они казались не длиннее его пальца. Скоро к этой колонии присоединятся другие, и тогда все это будет казаться уплывающим в космос цветником.

Однако внимание его оставалось приковано к парившим еще выше черным энианским кораблям. Их было шесть. Рамона только сейчас поразило, насколько форма их напоминает клещей, и стоило ему раз об этом подумать, как образ накрепко засел в сознании. Он покинул дом, родной мир, свое прошлое в животе у огромного клеща, и тот срыгнул его на эту прекрасную планету. Все они оставались здесь чужаками — и энии, и Маннек со своим народом, и люди. И все они причиняли боль Сан-Паулу.

Он мог бы и улететь отсюда. Снова сесть на энианский корабль, перебраться на какую-нибудь другую колонию. Или просто полететь куда глаза глядят, приземлиться в первом приглянувшемся месте. Нет, Сан-Паулу не так велик, чтобы он мог совсем не опасаться столкнуться со своим двойником. Другое дело — Вселенная, вот она велика. Гораздо больше. На мгновение — совсем короткое мгновение — Рамону с потрясающей отчетливостью вспомнилась чудовищная бездна космоса из его сна. Он вздрогнул и огляделся по сторонам.

Конечно, улетать придется по поддельному паспорту… впрочем, поддельный паспорт ему придется добыть в любом случае. Настоящие проблемы начнутся уже в полете, на борту. Когда он будет осязать запах энианцев, слышать их голоса. Все это, зная, что они совершили, что делают, и каково реальное назначение всех этих колоний. Прежде он проделал бы все без проблем. Вон его двойник, сидящий на краю плота, подпирая голову здоровой рукой, — он вполне мог бы это сделать. Но Рамон, ощутивший течение, побывавший бездной, слышавший крики гибнущих кии, гибнущих детей, — он этого уже не мог. И не сможет больше никогда.