Грезы Февра (сборник) - Мартин Джордж Р.Р.. Страница 90

– Разумеется. А вы сделаете модель вашего того корабля, а? «Грезы Февра»?

Марш опустился в глубокое пухлое кресло и нахмурился:

– Нет, не думаю. Это единственный корабль, о котором я хотел бы забыть.

Он взял газеты и принялся читать последние новости о «Натчезе» и хвастливых заявлениях его капитана. Домработница, что-то прокудахтав, наконец приступила к уборке.

Дом Марша имел высокую круглую башенку, выходящую на южную сторону. По вечерам Марш любил подниматься наверх со стаканом вина или чашкой кофе в руках, а порой и куском пирога. Теперь он уже не обладал тем волчьим аппетитом, который был у него до войны. Еда как будто утратила былой вкус. Марш по-прежнему оставался мужчиной крупного телосложения, хотя со времени своего знакомства с Джошуа Йорком и дней, проведенных на «Грезах Февра», потерял в весе не меньше сотни фунтов. Кожа на нем болталась, словно он купил ее на пару размеров больше в расчете, что она сядет.

– Я стал еще безобразнее, чем был, – ворчал Марш, когда ему случалось посмотреться в зеркало.

Со своего места в круглой башне Марш видел реку. Там, с вином и книгами, он часто коротал ночи и любовался открывающимся сверху видом. Река в лунном свете была изумительна. Она неустанно катила вперед свои воды, как катила их до его рождения, как будет катить и после того, как он умрет и будет похоронен. Это зрелище вселяло в душу Марша мир и покой, и он очень дорожил этим чувством. Большую часть времени он пребывал в меланхоличном настроении и чувствовал себя уставшим. В одном стихотворении Китса он прочитал, что нет на свете ничего более грустного, чем видеть, как умирает прекрасное, и Маршу иногда казалось, что все прекрасное в этом мире куда-то пропадает. К тому же Марш был одинок. Он так много времени провел на реке, что настоящих друзей в Галене у него не осталось. К нему никогда не приходили гости, он никогда ни с кем не разговаривал, если не считать вечно досаждающей ему домработницы. Порой она допекала Марша по-настоящему, но он терпел, как терпят плохую погоду, потому что это было единственным, что вносило в его жизнь хоть какое-то разнообразие. Иногда Маршу казалось, что жизнь уже, собственно, кончилась; тогда он злился и лицо наливалось краской. Многого он так и не успел сделать, многое оставалось незавершенным… Увы, Марш старел и не мог отрицать этого. Когда-то, отдавая дань моде, он повсюду носил с собой старую тросточку из древесины пекана; теперь приобрел для себя дорогую трость с золотым набалдашником и при ходьбе тяжело опирался на нее. Вокруг глаз и даже между бородавок собрались морщинки, а на тыльной стороне левой ладони появилось странного вида коричневое пятно. Капитан даже не заметил этого. Он продолжал сквернословить и читать книжки.

Марш сидел в гостиной и читал книгу мистера Диккенса о путешествиях по реке на просторах Америки, когда домработница принесла ему письмо. Он в изумлении чертыхнулся и захлопнул том, пробурчав под нос:

– Чертов болван этот британец, бросить бы его в проклятую реку.

Он взял письмо, разорвал конверт, и тот упал на пол. Получить письмо уже само по себе было для него чем-то необычным, но это было необычно вдвойне. Первоначально письмо адресовалось в Сент-Луис, в грузо-пассажирскую компанию «Река Февр», и уже оттуда переправлено в Галену. Эбнер Марш развернул хрустящий желтоватый листок, и у него перехватило дыхание.

Эту почтовую бумагу он сразу узнал. Он заказал ее тринадцать лет назад и положил в ящик стола каждой каюты своего парохода. В верхней части листа красовался выполненный пером рисунок крупного большеколесного парохода с витиеватой надписью «ГРЕЗЫ ФЕВРА». Почерк, изящный и летящий, тоже был ему знаком. Записка гласила:

– Чтоб вам всем пусто было! – выругался Марш. – После стольких лет неужели этот чертов дурень думает, что может прислать мне такую вот дурацкую писульку и я сломя голову брошусь в Новый Орлеан? И никаких тебе объяснений! Да кем он себя, черт возьми, считает?

– Уверена, что не знаю, – вставила слово домработница.

Эбнер Марш резко поднялся.

– Женщина, куда вас угораздило засунуть мой белый китель? – проревел он.

Глава тридцать первая

Новый Орлеан

Май 1870 года

Эта улица, думал Марш, торопливо шагая по Галлатин-стрит, походит на дорогу, проложенную через ад. С обеих сторон ее тянулись танцевальные залы, салоны и дома терпимости. Повсюду было многолюдно, грязно и шумно. На тротуарах толклись пьяные, проститутки и всякая шушера. По дороге Марша окликали шлюхи, насмешливо приглашая поразвлечься, но он не обращал на них внимания, и их насмешки превращались в язвительные колкости. Неопрятные мужчины с холодными глазами и медными кастетами смотрели на него, не скрывая презрения. Из-за этих взглядов Марш очень сожалел, что выглядит таким респектабельным и старым. Чтобы избежать встречи с толпой сгрудившихся напротив танцевального зала мужчин, вооруженных дубинками, он перешел на другую сторону улицы и оказался перед «Зеленым деревом».

Это был танцевальный зал, ничем не отличающийся от других, мерзкая дыра, окруженная такими же дырами. Расталкивая народ, Марш прошел внутрь. Внутри было сумрачно и многолюдно, дым висел коромыслом. В синеватой дымке двигались пары, раскачиваясь в такт дешевой музыке. Один мужчина в красной фланелевой рубахе, плотного сложения, спотыкаясь, топтался на танцевальном пятачке в обнимку с партнершей, которая, похоже, уже ничего не соображала. Сквозь тонкую ткань он тискал грудь женщины, одновременно пытаясь удержать ее на ногах.

Никто из танцующих не обращал на них внимания. Местные женщины все были типичными клиентками заурядного танцевального зала, в полинялых коленкоровых платьях и потрепанных тапочках. На глазах Марша мужчина в красной рубахе споткнулся и уронил свою партнершу, а сам грохнулся сверху, чем вызвал взрыв хохота. Он выругался и, пошатываясь, встал на ноги, женщина осталась неподвижно лежать. Смех пошел на убыль, мужчина наклонился и, схватив партнершу за лиф платья, потянул. Ткань затрещала, он, вырвав клок, отбросил его в сторону и усмехнулся. У нее под одеждой ничего не оказалось, кроме красной подвязки на одной белой, мясистой ляжке. За подвязку был заткнут маленький кинжал с розовой, в виде сердечка, рукояткой. Мужчина принялся расстегивать брюки, но тут к нему направились двое вышибал, огромные с красными лицами детины с кастетами и увесистыми дубинками.

– Неси ее наверх, – рявкнул один.

Мужчина в красной рубашке отпустил длинную тираду, пересыпанную грязными ругательствами, однако послушался и, взвалив женщину на плечо, в сизом дыму, под смешки присутствующих нетвердым шагом отправился наверх.

– Хотите потанцевать, мистер? – прошептал Маршу в ухо невнятный женский голос.

Он повернулся и смерил обратившуюся к нему женщину тяжелым взглядом. Говорившая по своей комплекции, должно быть, не уступала Маршу. Белая, как тесто, она стояла в чем мать родила, если не считать узкого кожаного ремешка с висевшими на нем двумя ножами. Женщина улыбнулась и погладила Марша по щеке, но он резко отвернулся от нее и начал продираться сквозь толпу.

В одном особенно шумном углу у деревянного ящика собрались мужчины. Громко ругаясь и рыгая, они наблюдали за боем крыс. У стойки бара тоже стояла плотная толпа мужчин. Каждый из них был вооружен и бросал на окружающих сердитые взгляды. Бормоча извинения, Марш протиснулся мимо худосочного парня с заткнутым за пояс кнутом. Тот о чем-то горячо разговаривал с низкорослым мужчиной, с ног до головы обвешанным оружием. Парень с кнутом замолчал и недоброжелательно уставился на Марша. Второму даже пришлось повысить голос, чтобы привлечь внимание приятеля к прерванной беседе.