Джокертаунская комбинация - Милан Виктор. Страница 22

Она проснулась с пылом этого обещания, все еще звучавшего в ее голове.

– Что ж, друг, не хочу показаться циничной, но я поверю в это, когда увижу, – выкрикнула она громко.

Что-то в звуке показалось ей неправильным. Окошко для еды загремело, как галька в банке. Звук был такой, словно гравий раскатывают по дороге. Свет ударил в глаза как копье, и слезы покатились по щекам. Отчаянно прищурившись, она разглядела в этом свете человекоподобную форму. А затем в ноздри ее ударил запах. Запеченная курица. Слюна мгновенно наполнила рот.

Тах поднялась на ноги, забыв о наготе, поглощенная близостью пищи. Теперь, когда она была ближе, она узнала силуэт человека. И силуэт этот мог принадлежать только Арахису. Его кожа была затвердевшей, сморщенной, словно арахисовая скорлупа – так он получил свое прозвище. Его глаз почти не было видно в чешуйчатой маске лица. Одна рука отсутствовала, и Тах заметила, что на обрубке висела блузка и пара джинсов. Арахис попытался наклониться, чтоб опустить поднос. Тах подскочил к нему, чтобы помочь и не дать джокеру опрокинуть этот чудесный банкет.

– Спасибо, док, – его голос походил на скрежет. Загрубевшие губы едва могли двигаться. – Я принес вам немного еды и одежду, но вы должны есть быстро, чтобы он не узнал.

Тахион не упустил ни легкое ударение, ни то, как нервно сверкнули глаза джокера, когда он оглянулся через плечо. Итак, все боятся Блеза. С ее стороны это не было бесхребетностью.

– Выпусти меня, Арахис, – сказала Тах, натягивая джинсы.

Малоподвижная голова качнулась.

– Нет, мы должны быть осторожными. Он сказал, мы ходим по лезвию, – другая интонация на этот раз. Интонация уважения.

– Кто? Кто это? – она застегнула последнюю пуговицу на блузке и почувствовала, как возвращается уверенность в себе, словно нарастает вторая кожа. Удивительно, что отсутствие одежды способно сделать с самообладанием человека.

Взгляд Арахиса нервно заметался.

– Я и так уже слишком много сказал. Ешьте, доктор, ешьте. И он поможет. Он помогает всем нам.

Тах присела и разделила мясо курицы изящными тонкими пальцами. Она ела быстро, маленькими порциями, но осторожно, чтоб оценить возможности организма. Слишком много еды, слишком быстро появившейся в желудке, – и у нее будет желудочный спазм, а было бы расточительством выблевать все это роскошество. На тарелке нашелся помидор. Она впилась в него, сок потек по подбородку. Насытившаяся впервые за много недель, она вздохнула и качнулась на пятках.

Она, казалось, расслабилась. На самом деле она оценивала расстояние между Арахисом и дверью. Проверяла силу собственных мускулов. Внезапно она распрямилась и бросилась к выходу. Но недели в заключении взяли свое. Она неуклюже пошатнулась на ватных ногах. Ребристая поверхность руки Арахиса больно ударила в лицо, отбрасывая ее обратно.

От смущения он начал заикаться.

– Мне жаль. Мне так жаль, док, но вы заставили меня. Мне нужно думать о других. – Арахис схватил лоток и сбежал. Звук захлопнувшейся двери внес мрачную завершенность. Тахион заплакала.

Погоди, погоди, любовь моя.

Это была телепатия. Но телепатия, подобная едва заметной тени в темноте, словно свет светлячка на периферии зрения, отзвук музыки в дуновении ветра. Она обеими руками потянулась за этим едва уловимым ощущением.

– Помоги мне! – закричала она громко.

Я тебя не оставлю.

Контакт был разорван, но искренность этого обещания согрела Тахиона словно уютные объятия. Кому-то было не все равно.

С пробуждающимся удивлением она погладила материал блузки. Шелк. Вот насколько было не все равно ее мистическому покровителю.

– Спасибо. Спасибо! – прошептала она в темноту.

Когда он улыбался, он смотрел вниз и в сторону. Это придавало ему коварный кошачий взгляд, который всегда заставлял Тисианна смеяться. Когда Шаклан смотрел так, это значило, что вся работа будет отложена в сторону, а впереди их ждет какое-нибудь развлечение.

– Папа, куда мы идем?

– Плавать по льду.

– Но мне уже пора спать, и я голоден… и замерз.

– То, что ты увидишь, стоит больше, чем сон.

Руками он обхватывал шею отца, а мех и кружева на горле старика щекотали нос Тиса. Он чихнул. Звук смешался со стуком каблуков по мраморным плитам пола.

Северное сияние плясало, словно украшенное драгоценностями покрывало встряхивали на фоне усыпанной звездами черноты ночного неба. Было очень холодно, и каждый вздох царапал, словно грабли скребли по легким. Ледник, что венчает пик Да’шалан, трещал и стонал. Хруст снега под ногами, да изредка кашель телохранителей. Тис держал глаза закрытыми, зарывшись лицом в шею отца. Шаклан пах амброй и мускусом, и резким, едким запахом пороха.

Блестящее, как зеркало, озеро отражало переливы северного сияния. Ледяной пловец скользил по поверхности замерзшей воды. Все это сопровождалось нежным звоном колоколов. Он накренился и с шипением скользнул, причалив к берегу. Ледяные осколки ударили Тиса в лицо. Он облизнул губы и почувствовал резкий вкус горной воды, когда лед растаял от его горячего дыхания.

Они были на борту, и ветер колол щеки, пока ледяной пловец скользил по озеру.

– Возьми румпель, Тис.

– Не могу, папа. Ветер… Он слишком холодный.

Мужчина шагнул вперед. Северное сияние окружило его темную голову ярким ореолом. Бело-серебристый плащ, перекинутый через его руку. Мех его был так нежен, а ворсинки так сверкали в свете звезд, что казалось, будто бы он соткан из снега. Он поклонился.

– Мэм, – его голос был таким благоговейным, таким глубоким, каким бывает у мужчины, желающего показать, что он находит женщину прекрасной. Тахион растерялся. Маленький мальчик в замешательстве посмотрел на отца.

Шаклан улыбнулся и кивнул.

– Теперь о вас позаботится Изгой.

Тахион оглянулся на незнакомца, и недоумение трансформировалось в новую, более привычную для таксианца эмоцию – подозрение. У человека был странный цвет волос. Черные волосы? До того, как он/она прилетел/а на землю, Тах ни у кого не видел/а волос такого цвета, разве что у крашеных жеманниц из дома Алаа. А его одежда? Простая коричневая одежда, лишенная всякого стиля. И еще одно свидетельство того, что незнакомец в ее сне не был таксианцем, – имя. Таксианские пси-лорды носили свои прозвища не просто с гордостью. Это был крик, вопль о внимании. Тысяча, пять, десять тысяч лет тщательнейшей селекции были заложены в имени. Можно ли сравнить его с чем-то? Можно ли найти нечто, равное по благородству? Конечно же нет. Я бесподобный, несравненный. Я Тисианн брант Т’сара сек Халима – он мог продолжать в том же духе еще час. Но у нее не было времени. Опасность вторглась в царство его сна.

Тах отступал, пока не подошел вплотную к коленям отца.

– Нет, папа. Не оставляй меня, – это был яростный шепот.

Шаклан усмехнулся, покачал головой, потом склонился над руками Тахиона. Потоки его золотых волос попали в луч света и блестели, словно крученая проволока. Тах прижался ртом к уху Шаклана и продолжал умолять. Но слова, казалось, превращались в простые колебания воздуха, а волосы Шаклана липли к растрескавшимся губам Тахиона.

– В руках Изгоя ты будешь в такой же безопасности, как и в моих руках.

Шаклан быстро поцеловал каждую ладонь Таха, а потом сложил их вместе, будто так ребенок мог сохранить эти поцелуи. Это был любимый их ритуал, и Тах слабо улыбнулся отцу. Страх забылся. Шаклан подвел Тахиона ближе к Изгою.

Человек заботливо обернул плащом ее плечи. Что-то в этой сбивающей с толку смене пола снова сильно смутило ее. Длинные белые волосы смешались с мехом. Тах нахмурился. Даже волосы, казалось, играли бриллиантовыми огнями. Это напомнило ей о рисунках в ярких романтических японских комиксах, которые Блез бывало разбрасывал по квартире.

– Это глупо. Мои глаза тоже сияют как звезды?

Вопрос, казалось, оживил Изгоя. Кончики пальцев слегка коснулись козырька его черной тканевой фуражки, затрепетали на рукояти рапиры, висевшей на кожаном ремне, будто мужчина пытался увериться, что не забыл надеть свои брюки.