Игра престолов. Битва королей - Мартин Джордж Р.Р.. Страница 396

– Он ненавидит тебя, Джон Сноу, – сказала Игритт, – и не зря. Он был человеком до того, как ты его убил.

– Я не знал, – искренне ответил Джон, пытаясь вспомнить лицо одичалого, которого убил на перевале. – Ты говорила, что Манс примет меня.

– Верно, примет.

– Манса здесь нет, – сказал Гремучая Рубашка. – Выпусти ему кишки, Рагвил.

Большая копьеносица прищурилась.

– Если ворона хочет примкнуть к свободному народу, пусть докажет, что не лжет.

– Я сделаю все, что вы скажете. – Эти слова дались Джону нелегко, но он сказал их.

Гремучая Рубашка расхохотался, клацая своими доспехами.

– Ладно, бастард, тогда убей Полурукого.

– Где уж ему, – сказал Куорен. – Повернись ко мне, Сноу, и умри.

Меч Куорена устремился вперед, и Длинный Коготь, почти помимо воли Джона, взлетел, чтобы отразить удар. Сила столкновения чуть не вышибла меч из руки юноши и отшвырнула его назад. «Ты не должен колебаться, что бы они ни потребовали». Джон перехватил меч двумя руками, но разведчик отвел его удар с пренебрежительной легкостью. Они стали биться, мелькая черными плащами, – проворство юноши против убийственной силы левой руки Куорена. Меч Полурукого казался вездесущим – он сверкал то с одной стороны, то с другой, ошарашивая Джона и нарушая его равновесие. Руки юноши уже начинали неметь.

Зубы Призрака вцепились в икру разведчика. Куорен устоял на ногах, но открылся, и Джон тут же вторгся в брешь. Куорен отклонился, и Джону показалось, что удар его не достиг цели – но тут из горла разведчика закапали красные слезы, яркие, как рубиновое ожерелье. Затем кровь хлынула струей, и Куорен Полурукий упал.

С морды Призрака тоже капала кровь, но у Длинного Когтя обагрилось только острие – последние полдюйма. Джон оттащил волка и стал на колени, поддерживая Куорена. Свет уже угасал в глазах разведчика.

– Острый, – сказал он, подняв изувеченную руку, уронил ее и скончался.

«Он знал, – немо подумал Джон. – Знал, чего они от меня потребуют». Он вспомнил Сэмвела Тарли, Гренна, Скорбного Эдда, Пипа и Жабу в Черном Замке. Неужели он потерял их всех, как потерял Брана, Рикона и Робба? Кто он теперь и что он?

– Поднимите его. – Грубые руки поставили Джона на ноги – он не сопротивлялся. – Как тебя звать?

– Джон Сноу, – ответила за него Игритт. – Он сын Эддарда Старка из Винтерфелла.

– Кто бы мог подумать? – засмеялась Рагвил. – Куорен Полурукий убит ублюдком какого-то лорда.

– Выпусти ему кишки, – бросил Гремучая Рубашка, не сходя с коня. Орел с криком опустился на его костяной шлем.

– Он сдался, – напомнила Игритт.

– И брата своего убил, – добавил коротышка в проржавевшем железном полушлеме.

Гремучая Рубашка подъехал ближе, лязгая костями.

– Волк это сделал за него. Грязная работа. Полурукого полагалось убить мне.

– Мы все видели, как ты рвался с ним сразиться, – съязвила Рагвил.

– Оборотень вороньей породы. Не нравится он мне.

– Может, он и оборотень, – сказала Игритт, – но нас это никогда не пугало. – Остальные шумно согласились с ней. Гремучая Рубашка, злобно глядя сквозь глазницы желтого черепа, неохотно уступил. «Вот уж поистине вольный народ», – подумал Джон.

Куорена Полурукого сожгли там же на месте, сложив костер из хвои и веток. Сырое дерево горело медленно и дымно, посылая черный столб в яркую голубизну неба. Гремучая Рубашка подобрал несколько обугленных костей, а остальные разыграли в кости имущество разведчика. Игритт достался плащ.

– Мы вернемся через Воющий перевал? – спросил ее Джон, не зная, как он еще раз вынесет вид этих гор и как его конь выдержит такой переход.

– Нет. Там нам больше нечего делать. – Взгляд у нее был грустный. – Манс уже спускается вниз по Молочной – он идет на вашу Стену.

Бран

Пепел падал, как тихий серый снег.

Он вышел по хвое и бурым листьям на опушку леса, где сосны росли редко. Человечьи скалы за полем были объяты пламенем. Горячий ветер нес запах крови и горелого мяса, такой сильный, что у него потекла слюна.

Но на этот манящий запах приходилось много других, остерегающих. Он принюхался к плывущему на него дыму. Люди, много людей и коней – и огонь, огонь, огонь. Нет запаха страшнее – даже холодное железо, которым пахнут человечьи когти и шкуры, не так опасно. Дым и пепел застилали глаза, а в небе парил огромный крылатый змей, изрыгающий пламя. Он оскалил зубы, но змей уже исчез. Высокий огонь над скалами поедал звезды.

Всю ночь трещал огонь, а потом раздался грохот, от которого земля колыхнулась под ногами. Завыли собаки, закричали в ужасе лошади, и заголосила человечья стая, исходя воплями, плачем и смехом. Нет зверя более шумного, чем человек. Он наставил уши, а брат его рычал, слушая этот шум. Они крались под деревьями, а ветер швырял в небо пепел и угли. Со временем пламя стало гаснуть, и они ушли. Солнце утром встало серое, застланное дымом.

Только тогда он вышел из-под деревьев и медленно двинулся через поле. Брат трусил рядом, привлекаемый запахом крови и смерти. Они пробрались через берлоги, построенные человеком из дерева, травы и глины. Многие из берлог сгорели, другие рухнули, третьи остались стоять, но живым человеком не пахло нигде. Вороны, обсевшие мертвых, с криком взвились в воздух, когда они с братом приблизились, и дикие собаки шарахнулись прочь.

Под серыми человечьими утесами шумно умирала лошадь со сломанной ногой. Брат, покружив около нее, перегрыз ей горло – лошадь слабо дернула ногами и закатила глаза. Когда он подошел к туше, брат огрызнулся на него, прижав уши к голове, а он шлепнул его и укусил за лапу. Они сцепились среди грязи, травы и пепла около мертвой лошади, но брат скоро опрокинулся на спину, поджав хвост. Он еще раз куснул незащищенное братнино горло, поел и дал поесть брату и слизнул кровь с его черного меха.

Темное место тянуло его к себе – жилище шепотов, где все люди слепы. Он чувствовал на себе его холодные пальцы. Каменный запах был как шепот в носу. Он боролся с этим зовом. Он не любил темноты. Он волк, охотник, пластун и убийца, он должен бегать с братьями и сестрами по лесу, под звездным небом. Он сел, задрал голову и завыл. Не пойду туда, говорил его вой. Я волк. Я туда не пойду. Но тьма сгущалась – она покрыла его глаза, забралась в нос, закупорила уши – он ничего больше не видел, не слышал, не чуял и не мог убежать; пропали серые утесы, и лошадь, и брат – все стало черным и тихим, черным и холодным, черным и мертвым, черным…

– Бран, – прошептал чей-то голос. – Вернись. Ну же, Бран. Вернись.

Он закрыл третий глаз и открыл два других, слепых глаза. В темноте все люди слепы. Кто-то теплый обнимал его, прижимая к себе, и Ходор тихонько пел:

– Ходор, Ходор, Ходор.

– Бран, – сказал голос Миры, – ты бился и ужасно кричал. Что ты видел?

– Винтерфелл. – Язык ворочался во рту, как чужой. «Когда-нибудь, вернувшись, я забуду, как надо говорить». – Он горел. Пахло лошадьми, сталью и кровью. Они убили всех, Мира.

Ее рука погладила его волосы.

– Ты весь потный. Хочешь пить?

– Да. – Она поднесла мех к его губам, и он стал пить так жадно, что вода потекла по подбородку. По возвращении он всегда был слаб и испытывал жажду. И голод. Он вспомнил мертвую лошадь, вкус крови во рту, запах жареного в утреннем воздухе. – Долго меня не было?

– Три дня, – ответил Жойен. То ли он подошел очень тихо, то ли все время был здесь – в этом черном мире Бран ни в чем не был уверен. – Мы уже стали бояться за тебя.

– Я был с Летом.

– Слишком долго. Ты так с голоду умрешь. Мира понемножку поила тебя, и мы мазали тебе губы медом, но этого мало.

– Я ел. Мы загнали лося и отпугнули дикую кошку, которая хотела его утащить. Кошка, желтая с коричневым, была наполовину меньше волков, но свирепая. – Он помнил ее мускусный запах и то, как она рычала на них с дубовой ветки.

– Это волк ел, а не ты. Будь осторожен, Бран. Не забывай, кто ты.