Нежить - Адамс Джон Джозеф. Страница 113

Фрейда сжала губы в тонкую нить, развернулась и устремилась к больнице, перебирая под халатиком длинными сильными ногами. Не задумываясь, Зора шагнула следом и догнала Фрейду.

— Если хочешь знать, — сказала Фрейда, — твоя подруга-писательница теперь находится на попечении семьи. За ней приезжал сын. И как, это очень выдающееся событие? Может, сын должен был уведомить тебя, хм? — Она подмигнула Зоре. — Он вполне мускулистый молодой человек, и ему нравятся женщины постарше. Или намного старше. Могу показать, где он живет. Я бывала там чаще, чем ему известно.

— Как сильно ты зависишь, — произнесла Зора, — от мужчин.

Едва Фрейда вступила на веранду, как старик в инвалидной коляске сжался и застонал.

— Ш-ш-ш, дитя, — сказала Фрейда, вытащила из кармана шапочку медсестры и водрузила ее на свои каштановые волосы.

— Не дайте ей забрать меня! — завыл старик. — Она превратит меня в зомби! Превратит! В зомби!

— Фи! — сказала Фрейда, подняла босую ногу и толкнула инвалидное кресло на фут вперед — под ним на плитках стояли удобные белые туфли. Фрейда всунула в них ноги и развернула кресло.

— Вот ваш бокор, мисс Херстон. Зачем мне нужны холодные руки зомби? Au revoir, мисс Херстон, Зора. Не ограничивайте свой кругозор. Вы найдете в моей стране еще многое, о чем можно написать. Я надеюсь.

Зора стояла внизу, у ступенек, глядя, как Фрейда увозит старика прочь по неровным плиткам веранды.

— Эрзули, — произнесла Зора.

Женщина остановилась. Не оборачиваясь, она спросила:

— Как ты меня назвала?

— Твоим настоящим именем, и говорю тебе: если ты не оставишь в покое Этьена, мужа Люсиль, чтобы эти двое могли сами проложить себе путь в преисподнюю, то я… да, я вообще забуду о тебе, и ты никогда не появишься в моей книге!

Фрейда залилась смехом. Старик обмяк в своем кресле. Смех оборвался, словно выключилось радио, и Фрейда, внезапно помрачнев, посмотрела вниз.

— Они не выдерживают долго, правда? — пробормотала она и ткнула старика в затылок указательным пальцем. — Очаровательные бедняжки. — Вздохнув, она повернулась к Зоре, с откровенным одобрением оглядела ее и пожала плечами. — Ты сумасшедшая, — сказала она, — но честная.

Фрейда попятилась к двери, открыла ее спиной и закатила мертвого старика внутрь.

Маршрутный автобус, как всегда, опаздывал, и Зора, не в силах усидеть на месте, пошла пешком. Пока дорога идет вниз под горку, а солнце остается над горой, решила она, заблудиться невозможно. Шагая по живописной местности, Зора пела, собирала цветы и работала над своей книгой наиприятнейшим из всех известных ей способов — мысленно, без бумаги и даже без слов, пока еще без. Зора наслаждалась предупреждающими знаками у каждого поворота: «La route tue et blesse», или, дословно: «Дорога убивает и ранит».

Интересно, думала Зора, каково это — идти по дороге нагишом, как Фелиция Феликс-Ментор. И уже решала, не провести ли такой эксперимент, как вдруг сообразила, что наступила ночь. (А где же автобус и остальные машины, и почему дорога сделалась такой узкой?) И если сбросить одежду, то платье, и сорочка, и туфли составят ужасно большую охапку. Единственный разумный способ нести одежду — это, на самом-то деле, надеть ее на себя. Рассуждая так, Зора, с трудом ступая стертыми ногами, завернула за крутой поворот и почти столкнулась с несколькими дюжинами фигур в красном, идущих ей навстречу. На головах у них были капюшоны, несколько человек держали факелы, у каждого был барабан, а один вел на веревке большого, свирепого на вид пса.

— Кто идет? — спросил низкий мужской голос.

Зора не могла понять, кто из спрятавшихся под капюшонами задал вопрос — и говорил ли вообще хоть кто-нибудь из них.

— А кто хочет это знать? — откликнулась она.

Капюшоны переглянулись. Не говоря ни слова, несколько из них засунули руки под балахоны. Один вытащил меч. Еще один вытащил мачете. Тот, с собакой, вытащил пистолет, опустился на колени и пробормотал что-то псу на ухо. Одной рукой он почесывал пса между лопатками, а другой ласково гладил его по голове сверкающим в лунном свете дулом. Зора слышала, как стучит и шелестит собачий хвост, виляющий в листве.

— Скажи пароль, — произнес голос, кажется принадлежавший тому, с мечом, потому что он для пущего эффекта указал на Зору. — Говори, женщина, или ты умрешь, а мы попируем тобой.

— Она не знает пароля, — сказал женский голос, — разве что она тоже разговаривала с мертвыми. Давайте съедим ее.

И внезапно — так же отчетливо, как она знала все в старом мире, — Зора поняла, как звучит пароль. Его дала ей Фелиция Феликс-Ментор. Mi haut, mi bas. Наполовину высокий, наполовину низкий. Можно сказать его прямо сейчас. Но она этого не сделает. Она будет верить в зомби, совсем чуть-чуть, и в Эрзули — может быть, немного больше. Но в Красную Секту, в связанное кровавой клятвой сообщество мужчин, она верить не будет. И Зора шагнула вперед, легко, добровольно, и фигуры в красных балахонах не двигались, пока она шла среди них. Пес заскулил. Зора спустилась вниз с холма. Позади не было слышно ничего, кроме лягушачьего хора. За следующим поворотом она увидела отдаленные огни Порт-о-Пренса, а намного ближе — маршрутный автобус, стоявший перед лавкой. Зора засмеялась и повесила свою шляпу на предупреждающий знак. Между ней и автобусом пролегала освещенная лунным светом дорога, усеянная крохотными лягушками. Они отличались от камешков и кусочков коры лишь тем, что прыгали, тем, что у них были какие-то дела.

А бо бо!

Она призвала свою душу прийти и посмотреть.

Поппи 3. Брайт

Калькутта, властительница сил

Я родился в больнице Северной Калькутты глухой индийской полночью незадолго до начала сезона муссонов. Над рекой Хугли, притоком великого Ганга, висел густой и влажный, как мокрый бархат, воздух, а пни баньянов вдоль дорога Верхний Читпур, покрытые фосфоресцирующими пятнами, светились, словно духи огня. Я был черным как ночь и почти не кричал. Мне кажется, я помню все это, ибо так и должно было быть.

Моя мать умерла при родах, и той же ночью больница сгорела дотла. (У меня нет причин связывать вместе эти два события; с другой стороны, нет причин и для обратного. Может быть, в сердце моей матери загорелось желание жить. А может быть, пожар раздувала ее ненависть ко мне, ничтожному, слабо попискивающему существу — причине ее смерти.) Из ревущего пламени меня вынесла сиделка и передала онемевшему от горя отцу. Он баюкал меня, глядя на огонь.